На следующее утро я напевала и пританцовывала. Не потому, что меня так радовала ночная прогулка, или предстоящая дневная. Я видела — отношение Черкеса ко мне меняется. Теперь главное нечаянно все не испортить, но гулять я пойду точно. Нужно как следует изучить зону боевых действий. Я завтракаю — старуха явно сменила гнев на милость. Надеваю джинсы и кроссовки, и, конечно же — куртку. Моего владетеля все равно нет, предупредил же, что уедет. Значит форсить в мехах смысла нет, тем более я к ним равнодушна, а на улице тепло — снова снег тает. В полном обмундировании иду к дверям и трахаю о них кочергой. Открывает Сергей.
— Чего тебе?
— Хозяин приказал меня выгулять, — лучезарно улыбаюсь я.
Сергей вздыхает, и указывает мне вперёд, давая добро. В провожатые мне навязывает парня, которого я тоже уже видела — мне здесь многие знакомы. Я буквально притоптываю, как молодой жеребец, болезнь отпустила, я полна сил и любопытства. Хочу обойти дом кругом, осмотреть его полностью.
— Смотри за ней, — кричит Сергей нам вслед, и парень кивает.
— Как тебя зовут? — спрашиваю я, как мы только выходим из дома. — Меня Лиза.
И улыбаюсь. Но не так, как Сергею, перед ним притворяться смысла нет, в своих улыбках я дарю ему все презрение и издевку, что во мне есть — а скопилось этого добра порядком. Улыбаюсь дружелюбно, союзники, даже такие пешки, не помешают.
— Я не кусаюсь, — засмеялась я. — Правда.
Через минут десять мне удалось его разговорить. Звали его Антоном, он мой ровесник, и работает обычно в офисе. Но сегодня Черкесов уехал и забрал несколько человек, и моего провожатого сюда перекинули. И я вспомнила, где его видела — он в конюшню нас сопровождал. Больше всего меня умилило то, что Антон учился на заочном отделении в юридическом — мне казалось, что здесь все закоренелые преступники. Тут задумалась — наверное, удобно быть преступником, который ещё и юрист.
— А почему эта часть нежилая? — спросила я дойдя до своего загадочного крыла.
Снаружи стены не казались такими уж обветшавшими. Им бы только ухода немного, и простоят ещё сто лет. А так — битые стекла, трещины, которые местами змеятся по дешёвой штукатурке, которую неизвестно зачем сюда наляпали. Нахожу глазами высокие окна бального зала и даже сердце начинает биться чаще. Мне кажется, он по мне скучает. Ему очень одиноко одному, и мне стыдно, что я его забросила. Ничего, приду, и все расскажу — и что болела, и что жизнь моя зависит от прихотей хозяина.
— Не знаю, — пожимает плечами Антон. — У меня вообще от этого дома мурашки, я бы лучше в офисе или на выезде. Внутрь без нужды не захожу, у нас свой домик в саду есть.
Киваю — тоже информация, охрана обитает где-то в саду. Дом я обошла, ещё раз восхитившись его монументальностью, силой и размерами. Теперь ныряю в сад, хорошо бы обнаружить, где здесь дом охраны, пока есть такая возможность. Сначала иду наобум, гулять приятно, пусть и чавкает сырая земля под ногами, сегодня свежо и совсем не холодно. Потом слышу в отдалении голоса и направляюсь туда — никаких запретов и рамок мне Сергей не озвучивал.
— Здрасьте, — жизнерадостно выдаю я, выныривая из ровного строя голых деревьев.
У старого, явно неиспользуемого домика целый консилиум — несколько мужчин оживленно что-то обсуждают. Знакомо мне только пару лиц, а один мужчина и вовсе в медицинской форме, просто жутко интересно, что тут происходит.
— Что здесь происходит? — тут же озвучиваю я.
Знакомые мне мужчины мнутся — они не знают, какую роль я играю в жизни хозяина, мало кого из них допускают в святую святых, саму обитель зла. Потом один из них все же говорит.
— Собака жрать перестала пару дней как. Вчера вообще не видели его. А он яму подрыл под пол здесь, залез туда и рычит, никого не подпускает, и не видно ни хрена там.
— И что? — удивилась я.
— Анализы я у него взял позавчера, как жрать перестал, — сообщил тот, что в форме. — Сегодня с ура здесь. Осложненная инфекция, боюсь сдохнет.
— А если сдохнет, нам пиздец, — подытожил другой парень.
Я удивилась — псина скоро сдохнет, а они стоят. Чего ждут? Ветеринар понял мой взгляд правильно.
— Так не подпускает… Вовка залез, руку ему до кости разорвал, увезли. Хозяину звоним, а он где-то в области, недоступен.
По идее это никак вообще меня не касалось. Да я бы и не узнала, о происходящем, если бы мне не приспичило искать дом охраны. Если буду лезть меня точно по голове не погладят, при условии, если этот дьявол не сожрёт. Но я вспомнила Пушка… у меня никогда не было своих животных, раз по дурости завела кота, мама велела его отдать — мы были в постоянных разъездах. Пушок был соседской овчаркой, огромной и доброй до неприличия. А потом он заболел так, что у хозяев был единственный выход — усыпить его. Именно я пошла к нему в вольер, правда, без ведома взрослых, и я его гладила, успокаивая — боль сводила его с ума. Сидела ревела, потому что жалко, и гладила. А Вельзевул — единственный, кто близок к Черкесу по настоящему. А я — сумасшедшая.
— У него лихорадка, — продолжил ветеринар. — И дерьмо с кровью. Мы пытались дротиком с успокоительным в него пульнуть, да в этой пещере разве попадёшь.
— Давайте, — протянула я руку. — Да что столбом встали? Давайте шприц с транквилизатором.
— Вы с ума сошли?
Я радостно кивнула — сошла. По крайней мере если псина меня погрызет то меня отвезут в больницу, а может конечно и нет… Хотя сбежать из больницы всяко проще чем из этой крепости. Если у меня получится, то я просто спасу собаку Черкеса. А если пес меня убьёт… об этом я старалась не думать. У мужиков разгорелся спор, я слушаю и скучаю. Доводы за — она коня на скаку остановила, да ещё хозяин за собаку убьёт. Против — она же девочка совсем, куда её в эту яму к зверине.
— Так, я сейчас уйду, — предупредила я. — А с Черкесом потом сами разбирайтесь.
В мою протянутую ладонь лёг шприц. Я на всякий случай попросила у мамы прощения — если я умру вот так нелепо, она точно разозлится, и полезла в яму между досками. Здесь темно и сыро, земля промозгло холодная, сзади вроде подсвечивает, а впереди совсем темно. Моргаю, глаза потихоньку привыкают к темноте. Ползу вперед, лаз достаточно широкий, поворачиваю и слышу предупреждающее рычание — дальше лучше не лезть.
— Да брось, — шепчу я. — Это же я, всего лишь глупая человеческая самка, да ты весишь вдвое меня, разве стоит тебе меня бояться?
Он глухо ворчит, рычание и ворчание — единственное, что он может произносить. Я ползу ещё немного, и уже чую терпкий запах собачьей шерсти, а ещё — запах крови.
— Мне тоже страшно, — продолжаю успокаивать я. — Я же приползла к тебе… а ты? Посмотри вокруг! Приличнее место не мог выбрать, чтобы сдохнуть? А теперь имей совесть и подпусти меня ближе, я вся испачкалась.
Странно, но вот сейчас мне почти не страшно. Я чувствую, как ослабло это мощное животное, и боится он точно не меньше меня. Я протягиваю руку и касаюсь шерсти, и кажется, даже через неё чувствую жар, у него явно температура. Можно было бы потрогать его нос, но я не настолько осмелела, к пасти лезть не буду.
— Вот так, — хвалю я. — Какой славный демон. Сейчас я посижу рядом с тобой минуточку, а потом сделаю тебе немного больно, прости.
Немножко выжидаю, ладонь так и лежит на горячем боку, покрытом колкой короткой шерстью. Начинаю тихонько напевать себе под нос, пение тоже успокаивает. Голос у меня слабоват, зато слух отличный. Песня приходит на ум сама — пою «Ничего на свете лучше нету» из любимого мультфильма своего детства. Горячий бок под моей ладонью частит ударами сердца, я слышу хриплое дыхание. Наверное, пора.
— Тем, кто дружен, не страшны тревоги, — пою я, и сажусь поудобнее, вызывая недовольство у не доверяющей мне собаки. Потом стремительным движением втыкаю шприц, выдавливаю лекарство, пёс дёргается, но скоро замирает, а я допеваю — нам любые дороги дороооги…
Пёс скребет лапами по земле, пытаясь подняться, но у него уже нет на это сил. Я чувствую себя предательницей, но это не мешает радостно ползти навстречу свету в конце тоннеля.
