что получил письмо от некоего Немесио Кабры Гомеса от 12–7-1918 года, ныне содержащегося под арестом по правительственному приказу в одиночной камере полицейского управления Барселоны. Что несколько месяцев назад я, податель сего прошения, будучи еще комиссаром этого управления, имел случай познакомиться и беседовать с вышеупомянутым Немесио Каброй Гомесом и обнаружил у него все признаки умственного расстройства, которые впоследствии были засвидетельствованы врачами и послужили поводом к тому, чтобы поместить его в одно из лечебных заведений, существующих у нас в стране для подобных больных. Что впоследствии, ввиду частичного выздоровления и учитывая, что он не представляет опасности для общества, врачи выписали его из больницы и вернули к нормальной жизни, чтобы работа и общение с людьми помогли ему восстановить пошатнувшееся здоровье и рассудок. Что несколько недель тому назад он был арестован якобы за подделку сигар. Что вышеупомянутый Немесио Кабра Гомес является слабоумным, неспособным отвечать за свои поступки, уголовно не наказуемым, и заточение его в тюрьму может лишь усугубить болезнь, которой он страдает, и сделать ее неизлечимой.
С уверением с совершеннейшем своем почтении к Вашему Превосходительству.
Просит:
Содействовать освобождению из тюрьмы вышеупомянутого Немесио Кабры Гомеса с тем, чтобы он мог как можно скорее вернуться к нормальной жизни и завершить свое лечение.
Заранее благодарен Вашему Превосходительству и да хранит Вас бог на долгие лета.
Подпись: Алехандро Васкес Риос Комиссар полиции Тетуан, 17 июля 1918
ВЫРЕЗКА ИЗ БАРСЕЛОНСКОЙ ГАЗЕТЫ, НАЗВАНИЕ КОТОРОЙ НЕ УСТАНОВЛЕНО. ДАТА НАПИСАНА ОТ РУКИ: 25–7-1918Свидетельский документ приложения № 9-а.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Назначение
Дон Алехандро Васкес Риос, блестяще выполнявший обязанности комиссара полиции нашего города, а затем переведенный на ту же должность в Тетуан, назначается комиссаром полиции в городе Бата (Гвинея).
Мы, барселонцы, с любовью и благодарностью вспоминающие его пребывание среди нас, пользуемся случаем, чтобы выразить восхищение его таланту, бескомпромиссности и гуманности, проявленным им при выполнении своего служебного долга, желаем ему приятного пребывания в этом прекрасном городе и от всего сердца поздравляем с заслуженным назначением.
Я пристрастился к вину и начинал его пить сразу же после работы, надеясь, что винные пары притупят мои чувства и помогут скоротать время. В действительности же все происходило иначе. Моя восприимчивость обострилась, время тянулось бесконечно, а по ночам меня мучили кошмары. Я внезапно просыпался и плыл в каком-то дурмане. К горлу подступал ватный ком, до предела заполняя рот; руки тщетно пытались ухватиться за какие-нибудь предметы: движения были не подвластны мне. Я боялся ослепнуть и даже при свете лампочки не мог различить знакомые очертания мебели в своей спальне, не обретал покоя. Иногда вдруг я пробуждался, уверенный в том, что оглох, и нарочно швырял на пол первый попавшийся мне под руку предмет, желая убедиться в том, что страхи мои напрасны. А то вдруг мне казалось, что я лишился дара речи, и я принимался говорить вслух, чтобы услышать собственный голос. Я прекратил пить, но состояние мое не улучшилось. Как-то раз я проснулся ночью в сильном ознобе. В висках стучало, глаза болели, а лоб пылал. Я почувствовал себя таким одиноким, что решил немедленно вернуться в отчий дом, к своим родным, Кортабаньес предоставил мне отпуск на неограниченный срок, пообещав сохранить мое место вакантным, а в случае, если я не вернусь, просто отказаться от него, посетовав при этом, что не может оплатить отпуска, поскольку год выдался тяжелым и малые поступления не позволяли ему подобного расточительства. Я не обиделся. В конце концов у Кортабаньеса были свои недостатки и свои достоинства, и одно стоило другого. Удалось мне также уладить свои квартирные дела: владелец дома согласился никому не сдавать мою квартиру при условии, что я буду регулярно платить за нее каждый месяц в свое отсутствие, и я возложил эту обязанность на Серрамадрилеса.
Я сел в поезд и через два дня был в Вальядолиде. Мать не слишком обрадовалась моему появлению, зато сестры пришли в такой восторг, словно к ним пожаловал сам король. Они щедро одаривали меня вниманием, закармливали самыми вкусными яствами, уверяли, что я плохо выгляжу, что мне надо поправиться, а, стало быть, есть и спать побольше, пока не появится нормальный цвет лица. Возвращение домой вернуло мне силы и спокойствие. Весть о моем прибытии мгновенно облетела город. Каждый день к нам являлись знакомые и незнакомые мне люди. Они тепло отнеслись ко мне, расспрашивали о моем житье-бытье и особенно о том, что происходит в Барселоне. Я рассказал им о покушениях анархистов — злободневная тема местных газет, — утрируя подробности и, разумеется, выставляя себя главным действующим лицом во всех этих событиях.
Однако теплота, с которой они ко мне отнеслись, была чисто внешней. С друзьями детства давно уже прервались добрые отношения. Время изменило их; они казались мне постаревшими, хотя и были моими ровесниками. Кое-кто из них женился на девицах с претензиями на элегантность и корчил из себя отцов семейства. Сначала меня это рассмешило, а потом стало раздражать. Большинство из них, заняв довольно посредственное положение в обществе, удовлетворилось малым, и меня это приводило в негодование. С новыми знакомыми дело обстояло еще хуже. Они люто ненавидели Каталонию и все, что с ней было связано. Общение с малоприятным, чванливым местным торгашом, ярым шовинистом, создало у них однобокое представлении обо всех каталонцах, и они ни за что не хотели менять своего мнения. Потешались над каталонским акцентом, иронизировали и глумились над их провинциализмом, раздраженно критиковали за сепаратизм, докучая мне своими доводами, словно я был олицетворением каталонских недостатков. По-моему, они специально провоцировали меня встать на защиту подрывной, антипатриотической деятельности каталонцев, чтобы потом иметь возможность излить свои враждебные чувства. Если же я не делал этого и соглашался с ними, они приходили в ярость и удваивали натиск своих атак с жаром проповедников.
Девушки были некрасивы, одевались плохо и говорили банальности. Когда я находился рядом с ними, меня переполняла досада, и я с тоской вспоминал Тересу. Они беспрерывно подшучивали над моим холостяцким положением, а их мамаши обхаживали меня, приглядываясь с видом оценщиков и ублажая медовыми речами своден.
Моя семья жила более чем скромно не только из-за недостатка денег, но и потому, что в доме царил монастырский дух. Картезианский образ мыслей[20] заставлял их отказываться, я уж не говорю, от роскоши, но даже от элементарных удобств. В доме всегда стоял полумрак: солнце казалось им греховным и «пожирало ковровую ткань». Еда не имела вкуса, поскольку они не употребляли специй и приправ. А мерилом всего служила «просвирка». Мои сестры обрели вид монашек и скользили по комнатам, словно души в чистилище, касаясь стен и пытаясь пройти незамеченными. Они терпеть не могли выходить на улицу, а на людях начинали вести себя как патетичные марионетки, и страдали от собственной робости и неумения противостоять окружающему их миру.
И хотя они относились ко мне с нежностью, которой так жаждала моя душа, родной город надоел мне. Если бы я осел в нем на долгое время, мне пришлось бы искать себе работу, восстановить старый круг знакомств, жить в семье, отречься от женщин, отказаться от своих привычек. Поразмыслив как следует, я принял решение вернуться в Барселону. Сестры умоляли меня встретить с ними хотя бы Новый год. Я согласился, но решительно отверг их просьбы задержаться дольше. На следующий же день после Нового года, пресытившись ролью денди и тем, что меня здесь никто не понимал, я собрал свои вещи и снова сел в поезд.
ПИСЬМО СЕРЖАНТА ТОТОРНО КОМИССАРУ ВАСКЕСУ ОТ 30–10-1918, В КОТОРОМ СООБЩАЮТСЯ НОВОСТИ И ДАЮТСЯ НАСТАВЛЕНИЯСвидетельский документ приложения № 7-ж.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Барселона, 30–10-1918.
Уважаемый шеф!
Извините, что я не сразу ответил, слишком уж мало было новостей, заслуживающих вашего внимания. Но несколько дней тому назад случилось нечто, на мой взгляд, важное, о чем и спешу вас уведомить. Дело в том, что снова арестовали Н. К. Г. за то, что он в голом виде попрошайничал на главной галерее собора. Так что он опять среди нас, но теперь его приговорили к шести месяцам лишения свободы, и он еще никогда не был таким взвинченным. Но самое главное, что у него изъяли личное имущество, среди которого, судя по словам моего приятеля из управления (о нем я уже писал вам в предыдущих письмах), оказались кое-какие бумаги, якобы не представлявшие ценности, и разные мелочи. Я сильно подозреваю, что «бумаги, не представлявшие ценности», на самом деле очень важные, вот только не знаю, как до них добраться. Что вы мне посоветуете? Всегда остаюсь к вашим услугам.
