Попеленский мог сколь угодно считать себя важной птицей, но в институте существовал еще и административный ресурс, который можно было привлечь для решения моего вопроса (важно было задействовать его вовремя). Да и партийные органы сейчас имели немалый вес, можно было зайти и с этой стороны. А доказать свой высокий уровень знаний я смогу перед любой комиссией, в этом я убедился, полистав найденные у Комсомольца книги. Но все это – позже. Пока же надеялся, что Феликс перебесится.
* * *
В пятницу вечером мои соседи по комнате разъехались по домам, Аверин и Могильный собирались вернуться в общежитие в воскресенье вечером. По пути из института они обсуждали, чем займутся в свободные от учебы дни – небось, чтобы я им завидовал. Меня же парни обрадовали: суббота – это выходной для них, а не для меня. Потому что Александр Усик не служил в армии. Зареченский горный институт любезно предоставлял ему (мне) возможность получить звание лейтенанта советской армии и специальность «командир инженерно-саперного взвода». В субботу меня ждали занятия на военной кафедре.
Мне показалось странным, что я позабыл о военной кафедре. Ведь и в прошлой жизни исправно посещал занятия на самом верхнем этаже института, где разгуливали красноносые мужчины в военной форме. Преподавательский состав военной кафедры девяностых годов запомнился мне не с лучшей стороны. Прежде всего – манерой вести занятия. Армейские шуточки – безусловно, здорово. Но выпускники кафедры, ни разу не державшие в руках ни саперную лопату, ни взрыватель (муляжи не в счет), вряд ли повысили обороноспособность страны. А сдача экзаменов путем «повышения материально-технической базы кафедры» – не лучший способ оценки знаний.
В тысяча девятьсот шестьдесят девятом году строй курсантов-первокурсников приветствовал седой полковник с большим набором наградных планок на кителе. Толкнул бодрую речь. Вкратце обрисовал наши перспективы и фронт работы на ближайшие четыре года. Что удивило меня (после опыта учебы в девяностых): полковник в своей речи не использовал ни крылатые армейские шуточки, ни обсценную лексику – обходился вполне себе литературным языком. Это навело на мысль, что в этот раз я действительно получу положенные офицеру инженерно-саперных войск знания, а не всего лишь выучу дюжину армейских анекдотов.
* * *
Поездку к Каннибалу я изначально планировал совершить в субботу утром. Занятия на военной кафедре вынудили меня перенести ее на вторую половину дня. В одиночестве дошагал до общежития (со всеми одногруппниками, кроме Аверина и Могильного, я поддерживал отношения на уровне «привет-пока», и никто не набивался ко мне в попутчики по пути из института). Ввалившись в комнату, наспех соорудил себе бутерброд с салом, запил его кипяченой водой. Вытер о полотенце жирные руки, выдвинул из-под кровати чемодан, соскреб с него бумажку с надписью «Александр Усик».
Поднял крышку, взглянул на содержимое чемодана. То, что увидел, в общих чертах меня устроило: соответствовало моим планам, за некоторым исключением. Сразу же переложил в тумбочку жестяную коробку с документами и «драгоценностями». После недолгих раздумий бросил на кровать и книги по математике, заменил их романом Островского. Хотел было рядом с «Как закалялась сталь» положить тапочки, но передумал. Вместо тапок бросил в чемодан кеды. Завернул в газету пять кусков хлеба – дополнил ими созданный натюрморт. И лишь тогда хмыкнул, кивнул головой.
– Сойдет, – пробормотал я.
Опустил крышку, защелкнул замки.
* * *
Хотел прошмыгнуть мимо вахты незамеченным.
Не получилось.
– Усик! – остановила меня вахтерша. – Далече ты собрался с чемоданом? Неужто уезжаешь куда?
Я провел ладонью по поверхности своей ноши (потертой, со следами ржавчины на замках и металлических уголках), словно ласкал любимую собаку.
Сказал:
– Куда мне ехать? Разве что на курорт, в Сочи. Да только пока мне это не по карману: стипендию еще не получил. А когда получу, море уже станет холодным. Придется мне до лета в Зареченске куковать.
Выдавил из себя печальный вздох. Улыбнулся.
– Пальто в химчистку отнесу. Нафталином воняет, парни жалуются. Обещают выселить меня из комнаты, если не избавлюсь от запаха. Вот, решил заняться, пока есть время.
– Какая химчистка, Усик? Поздно уже. Ты на часы смотрел?
Пожал плечами. Хитро сощурил глаза.
– Я договорился. Меня примут.
– Шустрый какой, – усмехнулась вахтерша.
Пошарила взглядом по столу, словно хотела меня угостить, но не нашла, чем.
– А своим соседям скажи, – строгим тоном заявила женщина, – они у меня допетюкаются! Выселять тут они кого-то собрались. Детдомовского! – Нахмурилась. – Не посмотрю, что этот Аверин – герой! – сказала она. – Пожалуюсь коменданту – быстро герой умчится жить к мамке с папкой! – Ударила рукой по столешнице. – Будет по утрам в институт на автобусах добираться. Да пусть хоть трусцой бегает! Ишь, угрожальщик нашелся! Так ему и скажи! Слышишь меня, Усик?!
Я улыбнулся.
– Слышу.
Сообщил вахтерше, что она замечательная женщина и добрейшей души человек.
Постучал ладонью по чемодану, вздохнул.
– Так действительно же воняет, – сказал я. – Лучше сейчас его почищу, не стану ждать до зимы.
* * *
Чем может привлечь к себе внимание щуплый, бедно одетый паренек с тяжелым старым чемоданом в руке? Конечно же, яркой красной звездой на буденовке! Я отошел на сотню шагов от автобусной остановки, достал из-за пазухи потертый головной убор. Откинул борта на суконном шлеме (именно так в фильмах носил буденовку Павка Корчагин), натянул его на голову. Вот оно, влияние телевидения. В каком-то фильме видел, что женщину в яркой красной шляпе свидетели не запомнили в лицо. Решил повторить этот хитрый ход: вдруг звезда на буденовке отвлечет внимание от моей нынешней физиономии.
Еще в комнате общежития убедился, что буденовка придавала мне придурковатый вид. Четверть часа вертелся около зеркала перед тем, как отправиться «на дело», придумывал, в каком виде явлюсь на улицу Александра Ульянова. Создать образ агента Ноль-ноль-семь у меня не вышло бы в любом случае по причине скудного гардероба. А вот изобразить деревенского лаптя получилось без проблем. Для этого даже не пришлось ничего менять в своем облике, лишь сменить рубашку на футболку (альтернативы мешковатым штанам я не придумал). Буденовка в моем наряде стала той вишенкой на торте, замечательным дополнением.
Неторопливо брел по улице, то и дело ударял себя твердыми краями чемодана по ногам (даже без книг по математике ноша оказалась для меня чувствительной: два занятия на турниках около школы не сделали меня атлетом). Смотрел по сторонам из-под короткого козырька на головном уборе. Буденовка, разношенные туфли, видавшая виды одежонка, давно просившийся на покой чемодан… Мой облик полностью соответствовал обстоятельствам. В этот раз я выглядел именно тем, кем хотел, а не выделялся бледным пятном среди щеголевато наряженных (по нынешним меркам) советских студентов.
Улица Александра Ульянова почти не изменилась с того дня, когда я был здесь в прошлый и единственный раз. Разве что асфальт под ногами еще не покрылся трещинами и не вздыбился из-за древесных корней. Да и деревья вдоль дороги казались пониже, а вместо сигаретных фильтров на земле все больше замечал окурки папирос. В середине девяностых я приезжал сюда вместе со своей институтской кураторшей Людмилой Сергеевной Гомоновой, помогал донести до дома ее родителей тяжелые пакеты с продуктами (Гомонова тогда затарилась по блату копченой колбасой, сыром и прочими дефицитами).
В тот раз я вот так же кряхтел под тяжестью ноши, несмотря на то что обладал гораздо большей, чем теперь, грузоподъемностью, и не особенно присматривался к местным достопримечательностям, если таковые на этом отрезке вообще встречались, хоть тогда, хоть сейчас. Потому и не мог бы сказать, что изменилось за двадцать лет на километровом участке дороги между свежепереименованным проспектом Гагарина (бывшим Красносельским), в который переходил проспект Ленина, и спрятанной на краю города улицей Александра Ульянова, что начиналась там, где хрущевки сменялись одноэтажными сельскими домами.
