«Жигуль» ждал за углом. Захар курил на заднем сиденье. Сквозняк уселся рядом. В салоне работала печка.
– Замерз? – спросил Захар и обнял его за плечи.
– А, ерунда, – махнул рукой мальчик, – Лестница проржавела, чуть не сломалась. А профессор не спал. На машинке печатал.
– Видел тебя?
– Нет.
– Ну и ладно. Это теперь без разницы.
– Почему?
Коля уже понял почему. Однако хотел уточнить.
– Монгол свидетелей не оставляет, – тихо ответил Захар, – он редко ходит на дело. Очень редко. Но потом всегда – никаких свидетелей. Он не сидел ни разу, Монгол. Если попадется, ему сразу вышак, без разговоров. А тут у него особый интерес. У профессора сейчас в квартире какой-то тибетский божок вроде талисмана. Монгол говорит, это его вещь.
– Значит, они замочат профессора и его жену? – задумчиво спросил Коля.
– Скорее всего, – кивнул Захар.
– А этот божок, он золотой, что ли?
– Не знаю. Монгол его для себя берет. Продавать не станет. А остальное, что возьмут в квартире, пойдет в общак. Монгол так решил.
– А Монгол главнее тебя? – спросил Коля осторожно.
– Ну, как тебе сказать? – Захар пожал плечами. – Я в законе, а закон вещь железная. Я многое могу, но должен еще больше. А Монгол никому ничего не должен. Он сам по себе. Я весь на виду, отвечаю за каждое свое слово, а он в тени. И еще. Для меня существует предел. Мой собственный предел. Я, например, не могу убить женщину, старика, ребенка. Просто не могу – и все. По натуре своей. А Монгол может. Он никого и ничего не боится. Главное, самого себя не боится. Ты понимаешь?
Коля кивнул.
«Я хочу быть как Монгол, а не как ты», – подумал он, но вслух этого не сказал. Промолчал.
Прошло полгода. Некая Сидорова Мария Юрьевна стала хлопотать об оформлении опекунства над Козловым Николаем Николаевичем, 1963 года рождения. Хлопоты эти сводились к банальным взяткам. Из интерната Колю забрали поздней весной.
Пока опекунша занималась медицинско-бюрократической волокитой, ребенок сбежал от нее. Ничего удивительного, у олигофренов часто бывает мания бродяжничества. Сироту искали, но след его простыл.
А осенью в детской спортивной школе-интернате общества «Динамо» появился новенький. Звали его Захаров Николай Геннадьевич, ему было двенадцать лет. Из документов следовало, что родители мальчика погибли в автокатастрофе год назад.
Те чиновники, которым могло бы прийти в голову проверить это, были аккуратно подмазаны солидными взятками.
Захар решил, что от не праведного приговора, оскорбительного Колиного диагноза, не должно остаться и следа. Его не устраивало, чтобы диагноз просто сняли, признали ошибочным, хотя это возможно было сделать быстро и легко – за взятки. Он хотел, чтобы слово «олигофрения» навсегда исчезло из биографии мальчика.
Умные люди отговаривали, убеждали Захара, что диагноз только упростит Колину жизнь. Не возникнет проблем со службой в армии, и уголовная ответственность для таких дурачков всегда мягче. Но вор в законе был упрям и стоял на своем. Мало ли чем в этой жизни захочет заняться мальчик? Диагноз ограничит для него свободу выбора. Вдруг его потянет в институт? Почему нет? С его мозгами это вполне возможно. Пусть он станет кем захочет. Но слабоумным даже только по официальным бумажкам – не будет никогда.
Монгол честно взялся за обучение. Вечерами в спортивном зале интерната он проводил с Колей свои беспощадные уроки. Он учил его не только приемам каратэ и дзюдо, он запретил ему есть мясо, курить, пить спиртное, рассказывал о тайных приемах тибетской медицины, посвятил в основы самовнушения, медитации, гипноза и даже восточной магии.
Монгол вовсе не был буддистом или дзэн-буддистом. Он создал нечто вроде собственного учения, суть которого сводилась к искусству физического выживания, к сохранению целостности себя как сверхсильного, совершенного организма. Никакой морали, никаких чувств, кроме самой примитивной физиологии.
– Человек – слабое животное, – говорил Монгол, – причины твоей слабости в тебе самом. Главное, что лишает тебя сил, – жалость к другому человеку. Жалея другого, ты отдаешь ему часть собственной энергии. Энергия – самое ценное, что есть в тебе.
Захар брал его на выходные и воспитывал по-своему:
– Никогда не позволяй себе расслабиться при других. Не жалуйся и не хвастай. Учись терпеть и молчать, не болтай попусту. Твое слово должно быть на вес золота.
Когда Коле исполнилось пятнадцать, Захар сел в очередной раз и застрял надолго, на пять лет. Вернувшись, он не узнал своего питомца.
Это был крепкий молодой волк, обученный и воспитанный Монголом. Он владел всеми видами рукопашного боя, мог ребром ладони перебить кирпич, а человеческие хрящи – и подавно. В его серых северных глазах посверкивал тот же ледяной огонь, что и в черных восточных щелочках Монгола.
Ни о каком институте не могло быть и речи. Монгол все эти годы активно использовал его в самых разных делах, и даже бывалого Захара покоробило, когда он услышал, что на счету Сквозняка уже четыре трупа.
Коля Сквознячок стал бандитом. Никакой иной профессии у него не было. И самое скверное, что сироте нравилось убивать. Захар подумал: парень мстит за детские обиды. Перебесится, поймет: ничего хорошего в «мочиловке» нет. Он ведь смышленый вроде, а к двадцати годам заработал себе верный вышак.
– Коля, честный вор на «мокрое» идет только в крайнем случае, – говорил Захар, опрокидывая в горло очередную рюмку водки, – ты бы выпил со мной, сынок.
Они сидели в укромном уголке огромного зала ресторана «Пекин». Гремел ресторанный оркестр, высокая рыжеволосая певица в переливающемся платье пела модную песенку про конфетки-бараночки и румяных гимназисток. У эстрады потные поддатые пары отплясывали не в такт.
Захар говорил и не слышал собственного голоса. Коля, ловко орудуя деревянными палочками, ел желтоватую прозрачную лапшу с морскими гребешками.
– Пить вредно, – произнес он, не поднимая глаз.
Захар понял его по движению губ.
– Ты не слушай Монгола, сынок. Выпей со мной. Не по-людски сидим. И ешь вилкой, а не этими штуками. Удобней вилкой-то. Ты ведь не китаец.
– Еда китайская, – улыбнулся Коля, – палочками удобно. Ты попробуй, вот так, между пальцами зажми.
– На хрена, сынок? – поморщился Захар, – Не нравится мне это. Ты вот взрослый совсем стал. Послушай меня. Серьезно послушай. Можно замочить за дело. Можно. И при нечестной разборке бывает, и по пьяни, в крайнем случае. Если шкуру свою спасаешь, тоже, конечно, можно замочить… Но так, тихого лоха, ни за что… Не понимаю, – он сильно помотал лысеющей головой, – западло это, сынок.
– Тихий лох – свидетель. Свидетелей оставлять нельзя. – Коля аккуратно вытер рот салфеткой.
– Монгол. Его школа… – усмехнулся Захар. – Я хотел, чтобы он тебя только драться учил, как никто не может. А он, сука, душу из тебя высосал.
По багровому, опухшему лицу вора в законе катился пот. Захар расстегнул ворот рубашки, ему было душно. Даже сердце стало покалывать.
– Не волнуйся, – спокойно усмехнулся Коля, – ничего он из меня не высосал. Нет ее, души. Сказки все это. Люди врут себе, чтоб умирать не страшно было. А все равно страшно.
Захар ничего не ответил, только махнул рукой, наполнил до краев свою рюмку, опрокинул резким движением, занюхал хлебной корочкой.
Певица объявила в микрофон:
– Белый танец! – и запела арию Магдалины из знаменитой рок-оперы «Джизус Крайн – суперстар».
Красивая пьяненькая блондинка лет тридцати подошла к их столику и пригласила Сквозняка. Он не отказался, галантно подал даме руку.
Захар задумчиво курил и смотрел, как Коля, обняв красотку за талию, медленно покачивается среди танцующих. В ушах и на пальцах дамы посверкивали крупные бриллианты.
– Коля, Коля… Ты еще и бабам нравишься… Далеко пойдешь. Сквознячок…бормотал Захар себе под нос, но не слышал собственного голоса, не замечал, что говорит вслух.
Глава 11
Илья Андреевич носился по Москве с букетами цветов. В его новеньком добротном кейсе было несколько флаконов французских духов, белых конвертиков с одной-двумя стодолларовыми купюрами. С его уст слетало множество трогательных историй и возвышенных комплиментов. Постоянно звучала фраза: «Прелестная барышня, только вы мне можете помочь!»
Скромный снабженец за неделю сбросил пять килограммов веса, глаза его сверкали, лысина стала глянцевой и благоухала хорошим одеколоном. Дешевый темно-синий костюм он сменил на дорогой светло-серый. Галстук поблескивал серебристыми искорками.
Головкина было трудно узнать.
Прелестные барышни из разных департаментов действительно помогали Илье Андреевичу. Если не все подряд, то каждая третья выдавала ему информацию, скромно опуская глазки и пряча в ящик стола коробочку с флаконом духов или конвертик с деньгами. Большая часть этой информации оказывалась пустой и ненужной. Получалось словно в детской игре, когда ты ищешь с завязанными глазами какой-нибудь предмет, ходишь по комнате, шаришь руками, а тебе кричат: «Холодно… холодно… теплее…» Наконец ему удалось выяснить, что на фамилию Курбатов была зарегистрирована фирма «Стар-Сервис», занимавшаяся посреднической деятельностью по покупке недвижимости в Чехии. Это было уже «теплее». Правда, инициалы не совпадали. В Праге был застрелен Курбатов Денис Владимирович, а владельцем фирмы числился Антон Владимирович. К тому же фирма перестала существовать.
