— Если что, этот зелёный мерзавец — я, — пряча улыбку, сообщает серьёзным тоном. — Позеленел от тоски. Прости меня, Рит, прости…
И я просто не могу ему отказать. Мне кажется, что если я сейчас так демонстративно наплюю на собственные мысленные заявления, сделанные совсем недавно, жизнь меня накажет. Тем более, покопавшись в себе, понимаю, что шок вытеснил обиду, и я больше на Гесса не злюсь.
Беру игрушку с цветами крепче и захожу обратно в номер. А дверь не закрываю. Мне кажется, этим я всё сказала, и Гесс меня поймёт.
Окидываю внимательным взглядом гостиную — наконец-то пришло её время, а то мне всё не до неё было — и нахожу сиротливо стоящую на барной стойке пустую вазу. У меня в номере есть не только барная стойка, но и мини-кухня с холодильником и обеденный стол. На нем, кстати, стоит ваза с букетом пионов от отеля.
Сажаю мистера Гри — жабу буду звать так — на стойку и туда же кладу букет. Беру вазу, чтобы набрать воды, но мои трясущиеся руки накрывают большие мужские ладони. Гесс, оказывается, подобрался совсем близко.
— Рит, ну скажи, что простила, — говорит тихо, низким голосом, почти на ухо.
И прижимается сзади. Я чувствую его тепло, твёрдость и запах. Знает наверняка, что мало кто перед таким натиском устоит. Мне вот очень сложно. Пульс подскакивает до рекордных показателей и бьёт в висок.
— Зачем тебе это? — тоже говорю тихо, потому что голосом до конца не владею.
— Потому что ты мне нравишься, и я не хочу тебя терять.
Глаза слезятся. Я не плакса, но ничего не могу с этим поделать. Ещё немного, и я судорожно всхлипывать начну. Прикусываю щёку.
— Ты это понял, когда узнал, что мой отец Вязьмин?
— А это правда, что ли? — искренне удивляется Гесс.
— Он так считает, но тест мы не делали, — зачем-то перед ним отчитываюсь.
Наверное, чтобы отвлечься.
— С ума сойти! Расскажешь, как так вышло?
— Расскажу. А ты расскажешь мне свои секреты? — ставлю так и ненаполненную водой вазу на стол и, развернувшись в его руках, смотрю прямо в глаза.
Мне нравятся его серые глаза. Они чистые и честные. Я в этот момент понимаю, что от ответа Гесса, от его честности и выражения лица, зависит наше будущее. Пусть короткое. Даже на следующие десять минут.
— Они не очень приятные, и я бы хотел их похоронить, но тебе расскажу. Почему-то у меня такое чувство, Рит, что мы должны с тобой сесть и рассказать друг другу все секреты. Я точно знаю, что это крайне неудачная затея, и никогда в жизни так не делал. Но что касается тебя… Да, я тебе всё расскажу.
И я ему верю. Потому что выглядит Гриша взволнованным — я его таким не видела. Он во всех ситуациях то насмешлив, то игрив, то жесток… А сейчас серьёзен и немного смущен. Мне это нравится и очень подкупает.
— Я хотела позавтракать, пройтись по магазинам и отправиться на пляж. Составишь мне компанию? — спрашиваю, выдавая ему карт-бланш.
Может, я наивная дура, но просто не могу сейчас иначе.
— С огромным удовольствием. Мне самому не помешают магазины, а то ведь я помчался за тобой даже без багажа.
— Правда? — распахиваю глаза.
Неужели он ради меня всё бросил?
— Чистая, — подтверждает он, не моргнув глазом.
— С ума сошёл?
— Очень на то похоже. Идём?
Мы оба сумасшедшие.
Я все же ставлю букет в воду, вкладываю руку в ладонь, которую протягивает Гесс, и мы покидаем отель.
Выходим на улицу, и тут, наконец, срабатывает магия курорта. Мне все резко начинает нравиться. И запах моря, разливающийся в воздухе — мой отель рядом с пляжем. И пальмы, и яркие краски, и счастливые отдыхающие — все радует. Или это из-за того, что я иду за руку с Гессом, мне все кажется волшебным?
Кафе тут на каждом углу, и мы заходим в первое попавшееся. Заказываем кофе, яичницу с ветчиной и помидорами, расплавленный на кеце сыр «Сулугуни» и лаваш. Приносят умопомрачительно пахнущий завтрак очень быстро, и я набрасываюсь на него, как будто год не ела. Не спешу переходить к серьёзным разговорам. Мне хочется продлить это счастливое состояние, но Гриша решает иначе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Змея утверждает, что Герман — мой сын, — внезапно говорит, и я роняю от неожиданности вилку. — И ещё мы с ней платим шантажисту.
Я не сразу нахожу слова. Это совсем не то, что я ожидала.
— А это правда? Ну… что он твой сын? — выдавливаю глупый вопрос.
Если он платит шантажисту, то конечно это правда. Хотя я не знаю пока, что это меняет.
— Не думаю, — задумчиво говорит Григорий, чем опять меня удивляет. — Я и раньше сомневался, а после твоих вчерашних слов уверен, что она врет.
— Я ничего не понимаю, — бормочу и развожу руками. — А почему тогда ты это не прекратишь?
— Всё сложно, — говорит Гесс, отпив кофе, и хмурится, поставив чашку на стол. — У меня не было доказательств, а на кону стояло благополучие ни в чем неповинного пацана…
Гесс мне рассказывает некрасивую историю с самого начала. Про то, как встречался с Натальей, как она переметнулась к его отцу и вышла за него замуж. Про то, как проснулся с ней в одной постели, но клянётся, что совершенно не помнит, было у них что-то или нет. Про шантаж и что из-за Натальи — её он называет змеей или коброй и никогда по имени — разочаровался в женщинах и решил их специально в своих глазах принижать. За это опять просит прощения.
Я слушаю внимательно и делаю выводы — богатые тоже плачут.
— Знаешь, мне тоже кажется, что она врет. Но я не вижу смысла. Зачем она это делает? Зачем так рискует?
По мере исповеди ко мне возвращается аппетит, и я с удовольствием откусываю кусочек намазанного сыром лаваша. Всё потому, что я Грише верю. Это, наверное, глупо — верить такому, как он, но я не могу найти в себе даже грамма недоверия, чтобы его раскачать.
— Понимаешь, змея из семьи, которая пережила крах и разорение, — поясняет он, — вернее, не пережила. Её отец, когда потерял деньги, предпочёл уйти от проблем самым простым способом — много-много снотворного.
— Ужас какой! — выдыхаю, взглянув на проблему с другой стороны.
Мы все рождаемся чистыми и непорочными, но у кого-то есть силы жить правильно, а у кого-то нет. Я не имею права осуждать тех, кого обстоятельства сломили.
— Согласен. Он оставил своих детей и жену с его долгами. Я думаю, что больше всего на свете змея боится повторения этих событий и не хочет такой судьбы Герману, — Гриша смотрит на море, подбирая слова. — Именно поэтому она переметнулась от меня к отцу — он показался ей надёжнее. Именно поэтому, когда я получил наследство от деда, она решила подстраховаться и назначить отцом своего сына ещё и меня. Всё для того, чтобы, в случае чего, он мог претендовать ещё и на мои деньги.
— Вот ты сейчас сказал всё это, и мне стало Наталью жалко. Её надо лечить, а не наказывать, — говорю искренне.
Мне действительно её жалко. Вернее, не её, а бедного малыша Геру, у которого мать на голову больна.
— Не надо её жалеть. Эта гадина не пропадёт! — возмущается Гесс и тоже вспоминает о еде. — Ты лучше меня пожалей и расскажи, каким образом мой сосед оказался твоим отцом? А то я умру от любопытства…
Приходит моё время исповедоваться, и я тоже рассказываю всё в красках.
— …Да уж. Такое только в индийских фильмах увидишь, — смеётся Гриша. Мы давно преодолели все барьеры и неловкость. Нам очень хорошо вдвоём. — И что теперь?
— А что теперь? — беззаботно пожимаю плечами. — Они теперь помирились и собираются пожениться. Я не знаю, как поговорить с мамой, и откладываю звонок. А дальше всё по старому плану, без изменений: учёба в Барселоне и целый год студенческой жизни…
— Рит, я про нас, — перебивает Гесс, и я замираю, а по спине бегут мурашки предчувствия чего-то крайне важного. — Давай попробуем быть вместе? Я сейчас серьёзно. Давай начнём всё с самого начала?
Я хочу завизжать от радости и ущипнуть себя, чтобы проверить реальность событий, но всё это кипит внутри. А внешне я спокойна и стараюсь держаться с достоинством.
