А полковник, вернувшись и запрятав трубку, был в радостном возбуждении: открывал-закрывал ящики, для чего-то ворошил папки в шкафу, танцевал пальцами по столу, качал головой и напевал «сулико… сулико».
Было что-то знакомое в этом слове, но я не мог вспомнить.
— Это? Это «Сулико», любимая песня Сталина. Он её напевал ночами, когда сидел у окна и смотрел в темноту. О, вот кто был настоящий magnus homo! А что, вы и такие вещи знаете? — заулыбался полковник. — Кто же этот ваш профессор? Где он, что он? — но я предпочел Вашего имени не открывать, сказал только, что вы большой учёный и давно в Германии, на что он заметил, что все хорошие специалисты уехали, одна бездарная сволочь осталась.
Потом он замолк, стал что-то обдумывать, глаза его перебегали с предмета на предмет. Пальцы дали пару па, он как бы очнулся:
— Битте, геноссе! Вы же голодны! На вашу долю только два пирожка и досталось, а?
— Спасибо. Пирожочки ел уже… Вчера солянка-поселянка… С пампульками… Очень нравится.
Полковник уточнил:
— Что нравится — русская кухня?
— О да, очень, — заверил я, на что он сморщил свое гладко бритое лицо:
— А по-моему — ничего хорошего… У них только борщ ничего, всё остальное — бурда, они выросли на кашах. У них своего ничего нет, пельмени — китайские, шашлык — наш, что еще у них? — (А я отметил эти частые местоимения 3-го лица: «у них», «они», «от них», — значит, он дистанциирует себя от русских. Говорил же Антоша, что он пришлый, дошлый, дошедший откуда-то.) — Грузинскую кухню пробовали?.. Нет?.. И на Кавказе не были?..
— Нет, когда?
— Попробуете еще. Царица!
— Кто?
— Кухня, говорю, наша, грузинская — царица. — («Вот теперь понятно — “наша”».) — Она не только вкусная и полезная, но и сытная, на орехах, а орехи — это протеин, мужская сила, энергия…
Тут загудел другой мобильник, золотым жуком лежавший на столе.
Полковник, посмотрев на брюхо жука, начал отвечать на своем языке, а я запомнил несколько смешных звукосочетаний — как будто квакали или чмокали: «Ки, ки, гаа-кетес… пули мовида… каи, пури вчамот»[14] — и стал слушать дальше, но, сколько ни вслушивался в эту таинственную речь, европейских корней уловить не смог, зато получил удовольствие от обилия экзотов: гортанных фрикативов, аффрикат, смычно-щелевых, губно-зубных… Сходные фонемы есть и в баварских диалектах…
Продолжая напевать, он стал перебирать стопку бумаг, вытащил чистый бланк и стал в него что-то вписывать, одновременно объясняя мне:
— Давайте, геноссе Фредя, сделаем так. Я выпишу вам справку, что ваша регистрационная карточка утеряна, о чем вами и заявлено в милицию. На границе покажете, если что. Но они, как правило, этого не проверяют, им не до этого, у них свои дела-делишки…
— А зачем же… муки, пытки?
Полковник хитро посмотрел на меня:
— Пытки, говорите?.. Вы устали, вам нужен покой… Нихт, Иван Андрейч?.. Сержант отвезет вас в гостиницу, а послезавтра, часиков в двенадцать-час, заходите за вещами…
— Почему не сейчас? — Я завороженно смотрел на его руки, вертящие бумажку.
Но руки бумажку не отдали, а голос подтвердил:
— Сейчас не могу — секретарши нет, печать ударить, больна. И знаете… — Он сделал паузу и проникновенно посмотрел мне в глаза. — Вы мне принесли удачу, да-да, большую, жирную, увесистую, как задница сорокалетней дамы, удачу, я хочу вас отблагодарить…
— Я принес удачу? — уточнил я, помня, как Вы подчёркивали, что слова «удача» нет в немецком языке, как нет и многих других слов типа «удаль», «приволье», «хохот», «маета», что является прямым следствием менталитета: немец на удачу не рассчитывает и удалью не страдает, и маета ему малоизвестна.
— Да, удачу. Даже счастье, если хотите. Поэтому приглашаю вас со мной пообедать…
— Где обедать, здесь, пирожки?
Он рассмеялся:
— Нет, конечно. Послезавтра, в городе, в грузинском ресторане, чтобы вы поняли, что такое настоящая кухня, а не эти пресные похлёбки. Недаром Джуга, Иосэб Бессарионович, ставил нашу кухню выше всего. А, геноссе, как вам план? Дранг нах ресторан? Я же должен исправить свою ошибку, что заставил вас сидеть в камере… Кстати, Алка к вам не приставала?
— Нет, а что? — всполошился я.
Полковник неопределенно пошевелил открытой пятернёй:
— Ну, так-то она всегда с резинкой работает, но когда имеешь дело с шалавами… Алка-давалка… И так бабы — это клоаки, куда всякая мразь сливает свою вонючую слизь, а эти оторвы… — Он махнул рукой, заулыбался: — Надеюсь, вы не очень пострадали от орального секса?..
Я был как градом бит и убит.
— Как? Откуда? Орал?
— Хе-хе, от верблюда! — развеселился полковник. — А «волчок» зачем? — И он сложил из пальцев кружок, покрутил им перед глазом. — «Глазок» всё видит, всё знает, как наша кремлёвская ОПГ…
— Но он был… есть… закрыт… — покраснев, пробормотал я (значит, и Кроля видел, недаром про конфетку сказал, а я, идиот, не понял!), но полковник доверительно успокоил меня:
— Не вы первый, не вы последний… Она мастер своего дела, по себе знаю… Мастерица!.. Там, кстати, даже когда-то микрокамера стояла в вентиляции, с микрофоном, сержанты шутили, но её бандюги выковыряли… А у нас глазок такой хитрый, заграничный — из камеры кажется, что он закрыт, а из коридора всё видно… Это у нас начальник старается, с коррупцией борется, деньги только тратит, видеокамер всюду понатыкали, а толку?.. Все по черной лестнице ходить стали — и всё… Зо ист эс, герр геноссе[15]!..
Он позвонил по трехкнопочному телефону, приказал сержанту явиться в кабинет, вынул из коробушки мой бумажник, ключ от номера, передал мне:
— Остальное — потом! — И вдруг замер, что-то вспомнив: — Да, вы говорили, что ищете какую-то Машу? Зачем она вам, кто это? Чем занимается? Где служит?
Пряча бумажник, я вкратце сказал ему, что познакомился по Интернету, хочу увидеть лично, но не могу дозвониться.
— Дайте её номер, я позвоню… Тут должен быть?.. Желтая бумажка?.. Да, я где-то видел её… Вот она. Это? — Он издали показал телефон Маши. — Я поручу её найти, так что послезавтра вас ожидает двойной — нет, даже тройной — сюрприз: грузинская кухня, интересная, очень интересная беседа со мной, ну и Маша, если она существует на свете… Довольны?
— Очень довольны… — Я уже еле ворочал мозгами и не стал уточнять, что за «очень интересная беседа» меня ожидает — сегодня уже набеседовался, язык во рту не проворачивается. И был рад, когда сержант Пьянчулькин всунул в кабинет свою висло-кислую физию:
— Вызывали, товарищ полковник? — на что полковник, размашисто расписавшись на бланке и с удовольствием, с треском, шлёпнув печатью, поднял бланк за уголок:
— Тамбовский волк тебе товарищ! Господин полковник! Скоро станем полицией, и тогда всех коммунистов дорежем, и нашего начальника — в первую очередь… Обратная революция! Кто был никем — никем и останется! А то думают, что все сразу олигархами станут, поголовно… Вот ты, Сашок, станешь китайским императором! И никакой Юрий Цезарь не поможет! Страна разрушена, народ безалаберный, ленивый, вороватый, а они и в ус не дуют…
Я решил подлебезить (пока не получу бумажку) и сообщил, что к нам в университет приезжал профессор Барыгин из Москвы, лекции читал, и на вопрос, почему в России криминал не убывает, а прибывает, отвечал в том смысле, что чего можно ожидать от народа, у которого слова «работа» и «рабство», «страда» и «страдание» — одного корня:
— Потому в Германии говорят — «Russische Arbeit», значит «плохая работа»…
Полковник, смеясь, подхватил:
— Да, русская работа без Сталина — кирдык!..
— Кирдык?
— Ну, каюк, капут, конец… Так. Прошу, геноссе, карета подана, лошадь вот стоит, ждет, — указал он на сержанта. — Кстати, лошадь, ты поела?
— Да, товарищ полковник, солянку рубанул за углом, спасибо…
— И тут солянка! Всюду солянка! А вы какую солянку предпочитаете — мясную сборную или рыбную отборную? — обратился он ко мне, когда я вставал из-за стола.
— Рыбная? Не знаю… — ответил я, как собака следя за справкой в его руке.
— Тут солянка и рыбная, и мясная, и всякая… даже человеческая, хе-хе, самая вкусная… шучу, шучу, завтра осетрину с баже попробуете. Осетрину знаем?
«Осетрину с “боже”? Это уже слишком даже для религиозного народа!» — успел подумать я, но не подал вида:
— Да, слышал, профессор говорил… в Волге тихо поживает, без косточек…
Он протянул мне бумагу. Я взял.
Так, «ПОВЕСТКА»…
В пустую графу вписаны по-русски и по-немецки моя фамилия, явиться 24.09.2009 (дата), 13:00 (время)… И красивая подпись с печатью…
Что это? Я ожидал, что будет «СПРАВКА» про регистрацию, а получил какую-то весть опять идти-ходить.
— Что это?
Полковник засмеялся:
— Видите, ваш профессор вам главного русского слова не объяснил! Это промах! Повестка — это приказ. Без повестки — никуда, ничего. Вор-народ только повестки и понимает… Но в вашем случае она нужна только для того, чтоб вы послезавтра без проблем вошли в участок… Завтра я занят, а вы погуляйте… Послезавтра, цайт, айне штунде, нуль-нуль, хир[16]… Мы все формальности утрясем и поедем в ресторан, вот Сашок нас повезет, правда?.. А если он откажется, то пешком пройдемся, тут недалеко…
