Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предположить, что московские политики того времени были честней и благородней, порядочней и принципиальней нынешних можно, конечно. В зависимости, кто от кого зависит, кто кому подчиняется и у кого какая должность.
На северах была православная вера, отличающаяся от колеблющейся под ветрами Византии и Рима московской, насаждаемой церковью. В Риме, к примеру, в конце двенадцатого — начале тринадцатого веков молодой Папа, прозванный Иннокентием Четвертым, у себя в ставке очень любил заниматься самыми извращенными прелюбодеяниями, подмигивая святым иконам, потом, допившись до чертиков, справлял мессы по сатане. Крестоносцы этого не одобряли, жители северов — решительно не одобряли. Политикам было по барабану — они другие цели преследовали, „благо народа“.
И началось истребление тех, кто верил по состоянию души, а не по наущению церкви. Впрочем, пора вернуться к заонежским петроглифам.
Если когда-нибудь через миллион лет чужие откопают руины нашей цивилизации, они тоже смогут обнаружить старательно выгравированные настенные рисунки и надписи. Им-то они будут непонятны, даже если расшифруют язык: призывы о наказании, мести, помощи, просьбы, воспоминания и тому подобное. Почешут они в затылках, никак не связывая логической цепью каких-то „ментов“, какие-то гениталии, опять же — кресты. Невдомек им, с кожей „мерзковолосатой“, что в местах заключения у людей, даже никогда в жизни не приближавшихся к художественным школам, просыпается тяга к прекрасной наскальной живописи. А тюрем у нас всегда было очень много, к тому же, как правило, переполненных. Недаром поговорка, от чего зарекаться нельзя.
Самая знаменитая фигура „беса“ вовсе не дань язычеству (у нас, по-моему верили в Бога, единого и справедливого, еще до казни римлянами по злобным наветам евреев Иешуа-Назаритянина), с характерным выдолбленным желобом стока крови приносимых жертв.
Издавна люди стараются разделывать свою добычу, пусть — животных, пусть — рыбу, в определенных местах, поблизости от воды. Был такой камень на Бесовом Носе, где для удобства сточили ручеек, чтоб кровь текла себе в воду, не застаиваясь и не привлекая паразитов. Он, этот желоб, был изначально. Потом появилась фигура „беса“.
Кто ее сделал? Заключенные старообрядцы, „кержаки“, ожидающие решения своей участи. Чтоб помнили люди. Они выдолбили человека, разделенного пополам, расколотого. С одной стороны крест, который, видимо, изначально был несколько другим — с равными по длине перекладинами, и открытый глаз. С другой — пустая рука и закрытый глаз. Такова участь: быть верующим, к тому же „зрячим“, но сидеть в узилище, что схематично выбито сверху над крестом с указанием, где внутри огороженного места они, страдальцы, располагаются. Либо, по другую сторону от трещины — быть „пустым“ и „незрячим“.
Таково вот мое видение наших карельских петроглифов. Определенной помощи в наших поисках здесь, видимо, нет. Но с другой стороны — направление „имеет место быть“. Уверен, что объект наших изысканий находится здесь, где никто не кричит о „святой земле“. Недаром фашисты так стремились попасть к нам, ограниченными группами, правда. Все таки „Анненербе“ — была секретная организация, не рассчитанная на массовость».
Далее Шурик излагал уже сугубо функциональные сообщения, интересные только с точки зрения статистики.
21. Ладья Вяйнямёйнена
Тем временем события закручивались в тугой узел неизбежного. Неторопливо, без резких потрясений, без встрясок и стрессов, но это состояние ощущали все, за исключением, пожалуй, полностью вырвавшихся из-под какого-либо контроля ментов.
Одним прекрасным октябрьским днем Ладога расшалилась не на шутку. Ветер дул с такой устойчивой силой, что даже самые сильные и благородные городские птицы — вороны — летали хвостами вперед. Голуби, не успевшие спрятаться в вентиляционные отверстия домов, сбивались в сизые комки и так катались где-то по воздуху, деревьям, и остовам рекламных лозунгов. Всякая погань, типа чаек, была унесена на сто первый километр от Москвы. Карельский лес, недовырубленный чурками, кряхтел и стонал, цепляясь сучьями за мчащиеся со скоростью столичных курьерских поездов облака. Своих поездов в Карелии почти не осталось, что поделаешь — кризис. Уже двадцать с лишним лет. Но лес не мог остановить буйство ветра, не хватало былой стройности и массовости.
Поэтому Ладога взбеленилась вовсю, слизывая целые песчаные береговые дюны практически без остатка. Длилось эдакое невиданное буйство дня два, потом, наверно, Земля исхитрилась как-то повернуться, отправив буйные ветры куда-то к МКАДу, где их ловили кепками богатыри-градообразователи.
Еще неделю колыхалась, остывая от возмущения, встревоженная вода, потом природа застыла то ли перед следующей бурей, то ли перед снегом. Победили осадки: выпали сразу многомесячной нормой и остались зимовать до следующей весны.
О буре бы никто и не вспоминал (особенно забубенные коммунальные службы), если бы не интересный предмет, появившийся на исковерканном берегу устья реки Олонки метрах в тридцати от самой Ладоги.
Это была лодка — не лодка, но целая ладья, может быть — дракар. Отлично сохранившееся плавательное средство лежало, чуть накренившись на борт посреди песка пляжа, как посреди контрольной пограничной полосы. И всего неприятностей в этом средстве — былой пожар, затронувший часть кормы. А так — спускай на воду и катай туристов, топи пьяных.
Узнали об этом «ладожском чуде» сразу все: и музеи, и церковь, и газеты и даже ЮНЕСКО. Только менты не знали, да еще местные власти ближайшего людского поселения. Те не знали по причине отсутствия транспорта, способного как-то вывезти в цивилизацию достояние веков и рукотворного мастерства, а менты — потому что не хотели обеспечивать надлежащую сохранность. Им интереснее с дубинками и штрафами, как частью бюджета огромной страны, играться.
— Растащат ведь, гаденыши! — сказал Шурик жене. — Поехали-ка посмотрим. Не каждый день такие чудеса случаются.
— All right, — ответила Лена.
Лодка была великолепна. Плоское дно поражало полезной площадью, шпангоуты вообще казались чем-то за гранью воображения. Каждое из этих «ребер» было вручную сделано из отдельных сосновых стволов, смыкающихся на днище в мощный брус киля. Набор бортов поддерживался обработанными неведомыми мастерами корнями, оканчивающими любой шпангоут. Получалось, что каждый ствол был перевернут и согнут таким образом, что корни этих деревьев, ограничивающие высоту борта, как клинья держали сами борта. Такой способ постройки если и был известен, то только узкому кругу специалистов, может быть, только самому академику Крылову.
Какой-то шепелявый корреспондент местного карельского телевидения, указывая на лодку скрюченной от холода рукой, тоном знатока вещал:
Т- акие суда строили в восемнадцатом веке в близлежащем городе, в Лодейном Поле, отчего тот и приобрел свое название. На них перевозили в Санкт Петербург мрамор, добываемый где-то севернее, в Рускеалах. Так что необычность этой находки только в том, что спустя почти два века наше северное пресное море — Ладога — отдала свою жертву.
— Ага, в Лодейном Поле, причем все гвозди делали вручную в виде деревянных шипов, обернутых медными пластинами, — прошипел в сторону Шурик. Лена дернула его за рукав, призывая к видимости порядка: пусть телевизионщики работают, им говорить можно все, они ж без мозгов, с них взятки гладки — что написали, то и прокукарекали.
— То челнок печально стонет, — молвит старый Вяйнямёйнен, стоя сбоку этой лодки: «Что ты плачешь, челн дощатый, ты, с уключинами лодка? Иль груба твоя работа, тяжелы крюки для весел?» — дождавшись, когда телевизионщики убегут к своему автобусу греться коньяком, проговорил Шурик.
— Тридцать девятая руна «Калевалы» — произнес сбоку чей-то голос. — Шурик, елы-палы, здорово!
Шурик, сразу заулыбавшись, повернулся: рядом стоял Иван Чеславович Вонславович собственной персоной.
— Иван, коровий сын! — воскликнул он и полез обниматься. — Это же сколько мы не виделись?
— Бездну! — ответил тот. — Целую бездну лет. С самого моего диплома.
Ванька и Шурик когда-то вместе начинали свое обучение в краснознаменном институте. Только в отличие от сотрудника «Дуги» Иван получил свой диплом вовремя, причем почти красного цвета. У него было то ли 2, то ли 3 четверки, но, отказавшись в свое время от работы на кафедре, он потерял возможность отличиться, тем самым, приобщившись к большинству с синими корочками. Впрочем, на цвет диплома внимание никто не обращал, чуть позже вообще на дипломы начали плевать с высокой вышки пошлой быдлятины.
Ваня был невысокого роста крепко сбитый и очень легко улыбающийся. Это качество оказалось решающим, когда в старом добром общежитии на площади Стачек на четвертом этаже в комнате номер 464 на стене появился плакат, где над довольно осклабившейся физиономией Ивана формата поздравительной открытки алела строгая надпись: «Wanted». Под фотографией имелось краткое описание разыскиваемого, причем самое большое внимание уделялось подпольным именам. Добрые друзья написали: «он же Ваньша, он же Ванадий, он же Белый клык, он же Скалозуб, он же ВИЧ и так далее». Каждый считал своим долгом приписать имя. Как-то подсчитали между делом и вышло порядка сорока восьми наименований, потом бумага кончилась. Самое интересное было то, что каким бы погонялом Ивана не называли, вокруг непременно догадывались, что речь идет об этом спокойном белорусском парне, а не о ком-нибудь еще. Особенностью его внешности были зубы, точнее — клыки. Они радостно обнажались из-под верхней губы, едва только Ваня начинал улыбаться. А это дело он очень уважал, за что все уважали его. Клыки были выдающиеся, как вампирские, только нестрашные. Ванька тоже был очень добродушен, но строг по отношению к домашним животным: всяким посторонним общежитским котам, беспризорным мышам и дико гадящим голубям. Больше на их этаже никого не водилось: тараканы вымерли, клопы убежали. Голуби по природной тупости своей продолжали вываливать центнеры гуано на козырек, который как раз опоясывал весь четвертый этаж — окно открыть было невозможно из-за «баррикад» снаружи. Иван, очень одаренный дрессировщик, привез из родных Бычих ненужный школьный гальванический элемент — крутишь за ручку, а с шариков молнии сыплются. Молнии он собирал на молниеотвод, который элегантно выводился на жестяной карниз. Соберутся мерзкие птицы на свою сходку, только начинают речи вести и давить из себя экскременты, а Ваня уже тут как тут: лениво крутанет свою гальванику и за окно посмотрит. Голубиный сходняк в полном составе поражался в самое сердце и падал вниз, прямо на головы озабоченным своими проблемами питерцам. Пришлось провести более десяти сеансов, прежде чем прореженное поголовье пернатых осознало, что дело-то не уха, на карнизе шайтан сидит и валит всех, особенно сизарей. Перестали на карнизе тусоваться. И вовремя, а то уже в общежитие начал наведываться озабоченный падежом птичек участковый милиционер. Делать ему больше, наверно, было нечего, только массовым убийством голубей заниматься. Да и гальванический элемент в школу нужно было возвращать.
- Беата умрет последней - Светлана Алимова - Детективная фантастика / Мистика / Периодические издания
- Другие - Casperdog - Мистика / Периодические издания / Сказочная фантастика / Шпионский детектив
- Индийский абажур - Эдмунд Суэйн - Мистика
- Убийство на шабаше - Светлана Алимова - Городская фантастика / Детективная фантастика / Мистика / Периодические издания / Фэнтези
- Ростки на могилах - Фарит Маратович Ахмеджанов - Мистика / Фэнтези
- Дочь дыма и костей - Лэйни Тейлор - Мистика
- Путешествие в преисподнюю - Джеймс Хогг - Мистика
- Холодный город - Холли Блэк - Мистика
- По зову рода (СИ) - Журкович Андрей - Мистика
- Мумия - Андрей Лазарчук - Мистика