Они прибыли за какой-то надобностью со своим фельдфебелем. Но их начальник ушел в штаб и пока не появился, а Шматову с Будищевым скучно, и они рады любому развлечению, хотя польская речь не очень понятна для их слуха.
После Рождества морозы спали, но никакой слякоти на улицах города не наблюдается, так что промочить ноги старому еврею вряд ли грозит. Повздыхав и ругнув про себя несговорчивого клиента, извозчик отъехал в сторону и принялся набивать трубку. Ничего страшного, место тут бойкое, найдутся еще пассажиры.
— Ишь ты, табачком балуется, — завистливо сказал Федька, глядя на манипуляции поляка. — Хорошо тебе, Граф, ты не куришь, а у меня уши скоро опухнут.
— Курить вредно, — меланхолично ответил ему Дмитрий.
— Ага, ты давеча это и про водку говорил, но пить ее что-то не прекращаешь!
— Ты не путай, выпить у нас, дай бог, раз в месяц выходит, а «козью ножку»[23] ты готов одну за другой смолить. Задымил нафиг!
— Дохтура сказывают, что табачный дым болезни отгоняет, — не совсем уверенно возразил ему Шматов.
— От твоего самосада даже тараканы дохнут.
Пока они говорили, извозчик закончил набивать трубку и потянулся за спичками. Но в коробке оказалась всего одна спичка, да и та, вспыхнув белым пламенем, тут же потухла.
— Вот холера! — чертыхнулся поляк и с надеждой оглянулся кругом. Увы, кроме двух москалей рядом никого не было. Можно было, конечно, отлучиться в лавку, но вдруг в этот момент случится клиент? В другой раз он, возможно, не стал бы и разговаривать с ними, но очень уж захотелось курить.
— Пшиячеле, машь запаувки? — спросил он у Шматова.
— Чегось? — не понял вопроса солдат.
— Огоньку просит, — усмехнувшись, пояснил ему Будищев.
— Так ест, огень, — закивал головой извозчик.
— Есть, как не быть, — отвечал Федька и полез в карман за огнивом.
Меньше чем через минуту он высек кремнем искру и, раздув трут, протянул его обалдевшему от подобной архаики поляку. Тем не менее старый способ оказался вполне надежным, и прикурить получилось.
— Дзенькуе, — поблагодарил извозчик затягиваясь.
— Спасибо много, — заявил ему в ответ Дмитрий, — лучше угости табачком этого малахольного. Да не тушуйся, я не курящий, а ему много не надо.
— Прошу пана, — засуетился поляк, оскорбившийся намеком солдата на жадность, — тшестуйше.
— Вот спасибо, — обрадованно взялся за кисет Шматов и отсыпал себе ароматного табака на ладонь. — Спаси тебя Христос, добрый человек. А то ведь кой день с куревом бедствую.
— Веж ещтще, не вахайще.
— Что, не сговорился с пассажиром? — поинтересовался Дмитрий, пока обрадованный Федька отсыпал себе в кисет свалившееся на него богатство.
— Так быва. То есть богаты, но бардзо скупы жид. — Пожал тот плечами и представился: — Мое име Ян. Ян Квинта.
— О как, а на трубе ты не играешь?
— Не, я не ест музыкем[24], — удивился их новый знакомый.
В этот момент из управы вышел офицер, и извозчик тут же развернул к нему свой экипаж, потеряв всякий интерес к своим собеседникам. На этот раз клиент оказался сговорчивым, и Квинта с шиком покатил его мимо вытянувшихся во фрунт солдат.
— Граф, а чего это пшек сказал, что он не мужик?
— Что? А вон ты про что. Нет, он сказал, что не музыкант.
— А про какую трубу ты его спрашивал?
— Да так, не бери в голову. Табачком-то разжился?
— Ага!
— А чего сам не попросил?
— Да я…
Между тем старый еврей, которого так неудачно пытался подвезти Ян Квинта, продолжал идти к дому, стараясь не поскользнуться. Говоря по правде, он уже жалел, что отказался от услуг извозчика, но уж больно его задела наглость поляка. Начнись торг хотя бы с двадцати копеек, он легко бы сбил цену вполовину и уже, наверное, подъезжал бы к дому, но два злотых! Куда только катится этот мир?
— Пан Борух, это вы? — отвлек его от размышлений чей-то тонкий голос. — Здравствуйте!
— Что такое? — удивленно переспросил коммерсант, увидев перед собой хрупкую девушку в старом тёмно-сером пальто и такой же невзрачной шляпке. — Простите, пани, не имею чести вас…
— Да как же, пан Борух, я же Геся. Геся Барнес!
— Геся… Подожди-ка, да ведь ты, верно, дочка пани Ребекки Барнес?
— Ну, конечно.
— Ой вэй, сколько лет, сколько зим! Я ведь не видел ни тебя, ни твоей достопочтенной матушки с тех пор, как вы уехали. С тех пор маленькая Геся выросла и стала настоящей красавицей, а ведь казалось, что прошло не так уж много времени. Кстати, как поживает твоя матушка?
— Увы, достопочтенный пан Борух, мама умерла еще полгода назад.
— Какая ужасная новость! Мне так жаль, но скажи мне, девочка, что ты делаешь здесь одна?
— Так уж случилось, что мне пришлось покинуть наше местечко и вернуться в Бердичев.
— Одной?
— Ну да, у меня ведь больше никого нет.
— Подожди-ка, а разве в вашем местечке не было синагоги? А может, там нет ни одного ребе и совсем-совсем нет общины, чтобы позаботиться о бедной сироте? Как же они отпустили тебя одну!
— Простите, пан Борух, — закусила губу девушка, — но как раз от их забот я и уехала.
— Уехала от забот? Ну, конечно, дела у вас, судя по всему, шли не важно, а когда пани Ребекка покинула этот мир, то ты осталась бесприданницей. Так ведь?
Ответом старому негоцианту был только кивок, а он, переведя дух, продолжал:
— И тогда кагал[25] решил найти тебе мужа?
На этот раз не последовало даже кивка, но старик был опытен и даже где-то мудр, а потому понял все сразу.
— И тот, кого выбрали старейшины, не пришелся тебе по вкусу? Ну, конечно, вряд ли они выбрали жгучего красавца с приличным капиталом и москательной лавкой в придачу. Девочка моя, но в том ли ты положении, чтобы перебирать?
— Простите, пан Борух, — закусила губу девушка, — но я не хочу связывать свою судьбу с этим дурачком Моше, только от того, что так решила община.
— Ой вэй, но что же ты будешь делать?
— Пан Борух, — решилась наконец Геся, — я знаю, вы добрый человек, и вас, наверное, послал на эту улицу сам Господь. Вы не могли бы мне помочь?
— Тебе нужны деньги? — понимающе кивнул старик.
— Нет, — вспыхнула девушка, — мне нужна работа!
— Что?!
— Мне нужна работа. Я готова делать что угодно. Стирать, мыть полы, ухаживать за больными. Просто я хочу заработать себе на жизнь.
— Вот оно что. Но что ты умеешь делать?
— Я же сказала…
— Нет, ты сказала, на что ты готова, но вот что ты умеешь? Ты очень молода и хороша собой,
