class="p1">— Почему?
— Нам больше достанется!
— Учитесь, Алексей, вот здравый взгляд на мир.
— Вы куда? — высунулся откуда-то из-за угла Шматов.
— В штаб полка, — отрезал Будищев, — приказ командира.
— Я с тобой…
— Еще чего! Полковник увидит твою рожу и сразу вспомнит, кто сапоги на смотре потерял! Чего доброго на гауптвахту определит, ну и нас с тобой заодно.
— Да ладно вам, Дмитрий, — засмеялся Николаша, — не стоит так пугать нашего друга. Тем более что в тот памятный день весьма многие лишились обуви.
— Весьма многие ее потом нашли, а вот Федька свои совсем пролюбил!
— Как вы сказали?
— Как обычно! Серьезно говорю, не стоит его с собой брать, он нас плохому научит.
— Ну чего ты, Граф! — заканючил Шматов.
— Право же, — не выдержал Лиховцев, — если в нашей компании кто-то и способен сбить человека с пути истинного, то это как раз вы!
— Да, а кто меня давеча чуть в бордель не затащил?
— Куда?
— В публичный дом! Причем весьма низкопробный.
— Но каким образом?
— Граф, ну чего ты, ну ошибся я! — покраснел Федька.
— Кстати, а как вы определили «низкопробность»? — живо заинтересовался происшествием Штерн.
— Бабы страшные! И у каждой на морде лица написано — осторожно, СПИД!
— Что, простите, написано? Кто спит?
— Инфекция дремлет, от сифилиса до трипера!
— Фу, какая гадость!
— Вот именно, а этот олух царя небесного заныл, дескать, давай зайдем, никогда не видел!
— И чем же закончилась сия авантюра?
— Мы позорно бежали!
— Ах-ха-ха, — зашелся в смехе Николаша. — Алексей, вы теперь как хотите, но непременно должны пойти с нами. Иначе наша нравственность может непоправимо пострадать!
Увольнение для вольноопределяющихся дело самое обычное, можно даже сказать пустяковое. В принципе, будь у них такое желание, они могли даже ночевать на съемной квартире. Так что Штерн и Лиховцев получили отпускные записки без малейшей проволочки. Что же касается Будищева и Шматова, так это совсем другое дело. Новобранцам, по здравому рассуждению, вообще ходить в увольнение не положено. Правда, Дмитрий с неразлучным Федькой уже неоднократно бывал в Бердичеве по всяким поручениям, да пару раз Галеев взял грех на душу и отпустил их. Тем паче что вернулись друзья не с пустыми руками и про своего благодетеля — унтера — не забыли. Но надо же, в конце концов, и честь знать!
— Чего это ради, барчук, я этих двух орлов отпустить должен? — хмуро спросил Северьян у пришедшего договариваться с ним Штерна.
— Ну отчего же, должны, Северьян Карпович, — широко улыбнулся Николаша. — Я вас некоторым образом об одолжении прошу.
— К вам, Николай Людвигович, я со всем почтением, однако дать увольнение Будищеву и Шматову никак не могу. Приказ штабс-капитана Гаупта — никого без особого его на то распоряжения не увольнять. Вы с господином Лиховцевым у нас люди почти вольные, с вас другой спрос. К тому же его благородие еще раньше указывал вам препятствий не чинить.
— Досадно, — огорчился Штерн, однако спорить не стал и, пожав плечами, вышел из господского дома.
— Это вы правильно решили, господин унтер-офицер, — одобрительно поддакнул скрипевший в углу пером Погорелов, — ишь чего удумали…
— Тебе заняться нечем? — без малейшей приязни взглянул на писаря Северьян.
Тот тут же уткнулся в свои бумаги и какое-то время старательно выводил буквы, затем, окончив работу, посыпал написанное песком.
— Готово!
— Ну, наконец-то, — буркнул Галеев и, забрав перебеленный писарем документ, принялся его читать.
Убедившись, что все верно, унтер отправился к ротному, а писарь, нервным движением пригладив расчесанные на пробор волосы, задумался. Затем одернул мундир и вышел наружу. Быстрым шагом он пересек всю деревню и вскоре оказался возле хаты Явора. После стычки с Будищевым Погорелов опасался здесь появляться, но сейчас пересилил свой страх и старательно осмотрел снаружи хату и двор.
Поначалу ни квартирующих солдат, ни хозяев нигде не было видно, но затем вышел Охрим и стал запрягать в телегу свою каурую лошадку. Через несколько минут «экипаж» был готов и тронулся в путь. Было четко видно, что помимо хозяина в телеге сидит четверо солдат. Рот писаря немедленно скривила мстительная усмешка, и он побежал к Хитрову. Ефрейтор встретил его не слишком любезно, однако, услышав в чем дело, сразу же переменился в лице.
— Так говоришь, самовольно ушли? — хищно раздувая ноздри, переспросил он.
— Так точно, Василий Лукич, ушли сукины дети!
— И не побоялся на патруль нарваться, паскуда.
— Так ведь он грамотный. Такому ничего не стоит фальшивую увольнительную записку написать, а его приятели вольноперы могут и печать куда надо приляпать. Вот зря их благородие этих барчуков к канцелярии допускал!
— Кабы ты, Степка, свое дело хорошо знал, так и не допускал бы, — осклабился Хитров. — Хотя, ежели их с подделанной увольнительной поймают, так еще лучше. За такое гауптвахтой не отделаешься, тут арестантскими ротами пахнет.
— Вот сейчас бы перекличку и объявить!
— Годи, — осадил его Хитров, — я с тобой уже раз поторопился, да и вляпался. Тут все умно надо сделать. Пусть подальше уйдут да в городе чуть повеселятся, чтобы их там тепленькими взяли…
— Это верно, это правильно, — с готовностью закивал писарь, — это вы, Василий Лукич, здраво рассудили.
— Ты вот что, — остановил его ефрейтор, — скажешь тишком ротному, что Северьян их уволить не уволил, но обещал прикрыть в случае чего?
— Да как же это! — испугался писарь. — Он ведь старший унтер!
— Вот-вот, и если его не подставить, так он может и заступиться перед господином штабс-капитаном.
— Боязно, — с тревогой в голосе протянул Погорелов.
— А за девчонкой по лесу гоняться тебе не боязно было? — насмешливо спросил Хитров. — Или ты думал, дурашка, никто не узнает, за что тебе Будищев рыло начистил?
— Да что вы такое говорите, господин ефрейтор, — лицо Степки вытянулось и стало похоже на маску. — Да и не было ничего такого…
— Вестимо, что не было, иначе он бы тебя убил.
— Не погубите, Василий Лукич, век благодарен буду!
— Да ладно, чего там, не убыло бы от девки. Только смотри, чтобы все по уму на сей раз вышло!
Через пару часов по деревне побежали посыльные, собирая солдат на перекличку. В последнее время таковые проводились не слишком часто и зачастую сводились к тому, что унтера и ефрейторы отмечали своих подчиненных на месте, а потом докладывали фельдфебелю. Но на сей раз перекличку проводил сам Фищенко в присутствии подпоручика Завадского. Взяв в руки список, он громко выкрикивал фамилии и, услышав в ответ «я», отмечал ответившего крестиком.
— Бородин!
— Я!
— Беспалый!
— Я!
— Будищев!
…
— Будищев, твою мать!
— Нигде не видать, господин фельдфебель!
— А Шматов?
— И он тоже.
— Самовольная отлучка?
— Видать с вольноперами ушли!
— Так,
