Вдруг кто-то закричал:
— Кит, кит!
Ударили в рынду. Все кинулись на палубу.
Леня стучит в иллюминатор:
— Скорей! Сюда!!!
И такое у него лицо озабоченное.
Я выскочила, Андрей, как всегда, на корме — с биноклем.
— Ты видела? Видела? — спрашивает Андрей.
— Я не видела, — говорю. — Леня видел, а я вижу Леню, поэтому…
Тут Леня закричал:
— Фонтан! Два фонтана!!!
— Вижу!!! — кричу. — Андрей! Разве у одного кита может быть два фонтана?
— Два фонтана может быть только у двух китов! — рассудительно отвечает Андрей. — Ту блю вэйлз, — переводит он на английский суть нашего научного разговора[3].
И, как бы откликнувшись географу Волкову, совсем близко от нашей притихшей шхуны появилась громадная и почтенная голова, покатая темная спина в пятнах, вспыхнувшая на солнце, потом острый плавник, слегка крючковатый, а через некоторое, довольно долгое время — гигантский хвост, похожий на два распростертых крыла, настолько могучих, что удара этого грозного оружия было бы довольно, чтобы разбить какое-нибудь китобойное судно в щепки.
И все это с таким звуком, вернее, сонмищем звуков, откуда-то изначально известных мне, — та канадская пленка с пением китов? Реликтовая память?
— Пфффвушщхрцффф!!!
Плюс брызги, бульканье, бурленье — на фоне острых пиков тонущего в тумане фьорда, блескучих вод, поморников, голубого льда.
— Надо же, — бормотал Леня, — как же так? Вот мы плывем, а прямо тут, под нами, плавают и живут такие огромные прекрасные животные!
— Я тебе потом расскажу про этих китов голубых, отдельно! — говорил Андрей, и глаза у него блестели каким-то ликующе-арктическим блеском. — Есть зубатые киты, усатые! Я тебе потом расскажу, а сейчас не могу. Даже кэп наш видит их второй раз, хотя бороздит эти воды много лет. В июне увидел и сейчас. Возможно, это знаешь, о чем свидетельствует? О положительной динамике роста!..
Поднимая волны по бокам и вспенивая перед собой море, медленно и плавно изгибая спины — спинной плавник появлялся, когда голова и передняя часть туловища уже скрывались под водой, — вздымая хвостовые стебли с горизонтальными лопастями хвоста, — казалось, они втягивали в себя тонны воды, после чего извергали их к небесам.
Воспользовавшись своими бесшумными парусами, «Ноордерлихт» осторожно приблизился к голубым китам. А мы сгрудились на борту, повисли на правом фальшборте и не могли оторваться от этих широких блестящих тел эфиопского оттенка устрашающей красоты, которые двигались среди глубинных устоев мира, не зная никаких преград.
Потом, сидя в кают-компании, воспарившие духом на самый топ грот-мачты, с сердцами, наполненными благоговением, мы разглядывали на экранах компьютеров фотографии китов. Сверкающие столбы соленых брызг, широкое чело, исполненное спокойствия, роговые усы, крутоверхие головы и горбы, где-то уж совсем сбоку припеку глаз, похожий на жеребячий: неудивительно ли, что столь огромное существо видит мир таким крошечным глазом? И массивное туловище в пятнах, бороздах и морщинах, оканчивающееся горизонтальным плесом.
Леня увеличил на экране хвостовой плавник большого кита, и мы увидели справа полоску, царапину, а слева изрядную покусанность.
— Наш ID 1008! Это же он! — вскричал Леня.
— Не может быть, — говорю. — Как он сюда попал?..
— Да как-как? Проплыл тысячи километров, чтобы встретиться с нами, поприветствовать своего приемного отца, разузнал, что мы плывем, ему сородичи передали ультразвуковым телеграфом — мол, плывут там художники и музыканты, и твой плывет, из Советского Союза, так и передали, из USSR, они же не знают, что случилось. Вот он и приплыл, — сказал Леня, — махнуть мне хвостом.
Глава 19
Мистер Moon
Так день за днем мы двигались прямиком на север, созерцая плоть земли и образы неба, дымящееся море, чистоту горных цепей, высматривая узоры зверей и птиц, пытаясь постичь взаимодействие всего сущего.
Погода тихая, застывшее спокойствие дрожит, колышется, оно оживлено тысячью жизней. Кроме чаек, неотступно летевших вдогонку за шхуной, иногда появлялись над нами как подарок — гагара краснозобая или белощекая казарка.
Нос по ветру держал свирепый поморник: сверкнет в клюве моевки или тупика рыбий хвост — поморник преследует удачливого рыболова, пока тот не выронит трофей.
Крачки, тупики, люрики и гагарки, благодушные чистики, толстоклювые кайры, похожие на маленьких пингвинов, — Андрей с них не сводил влюбленных глаз.
— Андрей, Андрей! Это кто? Пингвины?
— Пингвинов нет в Арктике, — важно отвечал Волков. — Пингвины водятся только в южном полушарии — до экватора!.. Когда вы приезжаете в Антарктику…
— Да! Скажи, скажи, — просил Миша. — Чтоб мы там не облажались!..
— Андрей! А кто там парит над волной?
— Это? Глупыш!
— А это?
— И это глупыш. И это, и вон то!..
Глупыш — тот самый буревестник, воспетый Горьким, символ революции, который гордо реет над седой равниной моря. Глупыш и впрямь реял как-то особенно гордо, покачиваясь из стороны в сторону, то скользя над водой, то внезапно воспаряя в вышину. Минуту назад я видела его за кормой корабля — а он уж точка над горизонтом.
Шелест крыльев приносил Андрею усладу. Его согревало пение птиц.
— А вон та — моевка, с черными полосками на крыльях, — без устали твердил он, поскольку опрометчиво пообещал за три недели выучить Мишу Дурненкова отличать моевку от бургомистра.
Всеми силами Волков пытался разбудить в нас благоговейный трепет перед фантазией Творения.
— Что они там засели в кубрике? — возмущался он, стоя на штормовом ветру, широко расставив ноги в сапогах, весь в вихрях водяной пыли, забрызганный пеной, брови, борода с усами — в снегу. — Почему не выходят на палубу?! ТУТ ТАКОЕ ТВОРИТСЯ, а они уткнулись носами в экраны своих ноутбуков. Что они там видят? Чему радуются???
— Ник сочиняет поэму, — объяснял Леня.
— Поэму? Ха-ха-ха! — покатывался Андрей. — Дома надо поэмы писать!..
Штормовая качка? Хлещет снег и крупа? Воет встречный пронзительный ветер? Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя? Припадок морской болезни? А ты выскочи на палубу, закрепись по-штормовому, ну, вцепись хоть во что-нибудь из последних сил! Крен под сорок пять градусов? Отклонись в другую сторону! И пей, пей полной грудью бодрящий колючий воздух!
Даша Пархоменко обхватила руками бушприт — мчится перед кораблем над волнами без шапки, только огненная грива развевается, и кричит на ветру. Со стороны Дашу можно принять за корабельную носовую фигуру на форштевне. А Миша ее за сапог обратно тянет — уже у него под ногами не твердь, а рыболовецкая сетка, под ними ревет океан, и он тоже кричит, — когда воет ветер, всегда приходится орать, — пытается стащить ее с бушприта.
