— Я говорю… — но резкий удар в лицо прервал его речь. Не подхвати Феликса паломник, он бы упал в грязь.
— Ударь меня, мерзавец! — крикнул паломник. — Зачем бьешь мальчишку?
Как только мужественный германец выпалил эти слова, ражий грабитель выкинул вперед руку с кинжалом, сталь мелькнула надо лбом Феликса и вонзилась под челюсть несчастному паломнику, мальчик отшатнулся, разбойник вырвал оружие, и немец упал навзничь, зажимая рукой горло, из которого рвалась кровь.
— Что ты творишь, безумец? — в лице грабителя с аркебузой сожаление мешалось с презрением. — Это всего лишь паломник из чужой страны.
— Одной католической собакой меньше! — не унимался ражий убийца. — Порадуем Христа, пусть сдохнут все!
— Они безоружные богомольцы! — вмешался третий гёз, приближаясь.
— Наши, которых жгла инквизиция, тоже не были вооружены!
— Где ты видишь перед собой Священный трибунал? Это простые люди, такие же, как мы.
— Уходим! — скомандовал кто-то спереди, и это слово повторили некоторые гёзы, которым их ранг, видимо, позволял командовать другими.
Вероятно, к этому времени грабители успели отобрать деньги у всех паломников, за исключением мальчика, о котором забыли, или просто не предположили, что у него может быть кошелек. Впрочем, Феликс не думал об этом, удрученный жестокой расправой над беднягой, заступившимся за него.
Как легко потерять жизнь, содрогался Феликс, как все тяжело достается, но уходит легче легкого. Еще недавно он был сыт, прекрасно одет и благополучен. За несколько дней, да что там, за пару мгновений Феликс превратил свою приятную жизнь, наполненную играми, роскошью и весельем, в мучительное прозябание. А только что из-за него вообще — умер достойный, хороший человек. Отомстить убийце! Феликс представил, как он в Темном облике прокрадывается в спящий лагерь гёзов. Сколько их может быть? На дороге показались около двух десятков, но кто-то еще, возможно, оставался в лесу, или в лагере, если у них есть постоянный лагерь.
Грабители скрылись между деревьями, а паломники столпились подле убитого. Феликс тоже встал рядом, чтобы запомнить его простое честное лицо. Человек, который вот так заступился за незнакомого мальчишку, зачем он это сделал? Феликса хлестнули по лицу, но убивать, похоже, не собирались. Да, но кто мог подумать, что разбойник вдруг ударит кинжалом человека, ничего дурного ему не сделавшего. Смерть гуляла совсем близко от Феликса, дышала на него, присматривалась к нему. Она как будто хотела чего-то, добивалась внимания, ждала. Феликс понял, что думает о смерти, как о человекоподобном существе, но это было как раз понятно: многие живописцы Нижних Земель уже рисовали Смерть в виде скелета с косой. Феликс был уверен, что она ждет от него мести. Но он остался с паломниками, помог им хоронить погибшего и молился вместе с ними на могиле, увенчанной наспех поставленным корявым крестом из веток. Сырой осенний лес вокруг тянул из людей тепло, вскоре наступила темнота, однако обобранные, униженные, бедные паломники ничего не боялись. Они свято верили в жизнь вечную, и вера служила им щитом от холодного осеннего уныния.
* * *
— Счастливого Рождества!
— И вам счастливого Рождества, святые отцы! — натопленный домик, изъятый у семьи еретиков, собрал на праздник всех служителей трибунала, председателем которого состоял Кунц Гакке. Домик находился в Антверпене, у самой цитадели, воздвигнутой знаменитым Франческо Пачиотто. Хотя король Филипп II положился на испанского архитектора при постройке мрачного Эскуриала, но даже тот был учеником Микеланджело, а в основном архитекторы в его империи были все итальянцы да фламандцы. Жители Испании, если не обрабатывали землю, то шли в солдаты, либо в клирики, к числу коих принадлежали также служители святой инквизиции.
— За скорое падение Лейдена и усмирение севера! — Империя устами своих верных псов алчно выделяла слюну на объявившие о неподчинении города. Зарилась доминиканским глазом на возвращение принадлежащих ей по древнему праву земель и душ, населяющих эти земли, да только зубами дотянуться не могла.
— За святого понтифика! Долгих лет Григорию Тринадцатому! — палач обнимал нотариуса, новый фамильяр, двадцатилетний Хавьер с лицом херувима и мозгом петуха, уже спал, уронив светловолосую голову на блюдо с остатками колбас.
Всякий раз, когда Кунц Гакке смотрел на это новое лицо в трибунале, он вспоминал, сколь многое изменилось за годы, проведенные ими в Нижних Землях. Они с Бертрамом и погибшими старыми фамильярами начинали еще в годы правления Карла, для которого родным языком был здешний, а не чужой кастильский. Старый император был суровым воином и не давал спуску еретикам, но он был сыном этой земли, и Фландрия никогда не помышляла о том, чтобы выступить против Карла V.
Когда была совершена ошибка? Когда что-то пошло не так? Почему сам великий католический император отпустил живым проклятого Лютера с Вормского рейхстага пятьдесят лет назад? Жалкие 50 лет, столько живут обычные люди, а мир изменился до неузнаваемости: ереси плодятся и все дальше и больше, а мечта о единой Империи с единой верой все тает-тает. Теперь престол Святого Петра занял не бывший инквизитор, как в прошедшие времена, а ученый богослов и покровитель искусств. Накануне Рождества Филипп II отозвал из Нижних Земель своего сурового наместника Альбу, назначив на его место седобородого Рекесенса, опытного политика, который ясно дал понять инквизиторам, что их чрезмерное рвение не желательно и более не угодно католическому престолу.
Если отец Бертрам видел издалека нового наместника, присутствуя в Брюсселе на чествованиях по случаю его назначения, то Кунц Гакке вернулся из самого Толедо, где располагалась великолепная штаб-квартира инквизиции, возглавляемой теперь новым ее главой, архиепископом Гаспаром де Кирогой. У сего прекрасного ликом мужа достало, наконец, времени познакомиться с одним из тех, кто стоял на переднем краю борьбы с ересями, и кого ценили его предшественники на посту Верховного Инквизитора Испании.
— Говорят, что архиепископ Толедский ложится спать, одевая на белые руки специальные перчатки, заполненные изнутри овечьим жиром, — рассказывал Кунц сидящему рядом другу. — Как ты думаешь, Бертрам, не стоит ли мне последовать его примеру? Или уже слишком поздно что-то менять?
Искалеченные огнем руки председателя трибунала всегда прятались в перчатки тонкой кожи днем, однако на ночь, в отличие от Верховного Инквизитора Испании, Кунц перчатки снимал.
— Гаспар де Кирога действительно красивый прелат, — продолжал Кунц, не дождавшись ответа. — У него красивая резиденция, уставленная дорогой мебелью, кованые узорные решетки на окнах, правильно составленные документы в архивах, глубокий голос, который нравится дамам, приходящим на мессу. Над креслом архиепископа Гаспара зеленый крест, покрывающийся почками. Наступит весна, друг мой, Бертрам, и под зеленью и цветами уже не будет видно креста, на котором висел Спаситель.
— Ты с годами смотришь на жизнь все мрачнее, — вздохнул Бертрам Рош. — Вчера, едва сойдя с корабля, ты с восторгом рассказывал мне о блестящих процессиях покаяний, роскошных аутодафе, на которых радуется кастильский народ. Но и дня не прошло, как ты уже строишь мрачные аллегории, и сам Верховный Инквизитор тебе не угодил.
— В Испании народ привык, еще со времен изгнания евреев и мавров, забавляться таким способом, — сказал Кунц. — Но за пределами империи наша вера все более хулима, нет у нее со времени победы над турками при Лепанто ни новых достижений, ни новых обращенных.
— Сражение у Лепанто состоялось всего пару лет назад, — вздохнул компаньон, — не заходишь ли ты в своей требовательности чересчур далеко, сын мой? Мнится мне, ты впадаешь в грех гордыни, и весьма близок к богохульству.
— Пока я не пересек черту, — улыбнулся Кунц, — расскажи мне еще о нашем новом наместнике.
— Он скорее старый, — усмехнулся Бертрам, поднимая оловянный бокал с красным бургундским вином, — но, несомненно, мудрый. Луис де Рекесенс командовал одним из флангов католической флотилии при Лепанто. Он подчинялся принцу Хуану Австрийскому, точно выполняя его план на битву, а значит, дон Луис сочетает в себе мужество и военные навыки. Он был наместником в Италии, представляя интересы короля в Милане и Неаполе, и ни разу не подвел его величество. Как политик, дон Луис лавировал, и весьма успешно, между интересами папского престола, магистратами итальянских городов и Габсбургами, как теми, что правят Германией, так и Филиппом Вторым.
— В каких отношениях он с Конгрегацией по делам веры и с папской инквизицией? — спросил Кунц.
— Сын мой, помилуй! — рассмеялся Бертрам. — Я видел нового наместника Фландрии всего пару раз, издали, на многолюдных собраниях. Все свои выводы я делаю по разговорам с разными людьми в Брюсселе. Ты полагаешь, эти люди сведущи в тонкостях итальянских внутренних отношений, интриг и партий? Но, зная нашего короля, можно быть уверенным, что Луис де Рекесенс верный и благочестивый сын Римской церкви. Если бы он таковым не был, король ни за что не возвысил бы его.
