— Я не понимаю тебя, Габриэль, — покачал тот головой, но более ничего не добавил, и взгляд отвел.
— Что ты имеешь в виду?
— Не думаю, что тебе следует принимать постриг, — сказал монах. — Ты слишком горделив и суетен, к тому же ты не любишь своих братьев в послушничестве.
— У меня еще много времени до пострига, — сказал Феликс, глубоко вздыхая, — я стараюсь изо всех сил бороться с пороками, и тебе, как старшему, следовало бы мне помочь в преодолении греховных наклонностей, а не спешить с осуждением.
На эти слова монах не нашелся, как возразить, и Феликс покинул коридор, где происходила эта сцена, вполне довольный ее результатом. Он обзавелся несколькими послушниками, которые угождали ему, уповали на его силу и авторитет в отношениях между своими. Эти ребята исправно докладывали Феликсу о словах и поступках тех, кто недолюбливал смуглого, не похожего на прочих, но уверенного в себе парня. Учась в школе и живя дома, Феликс не был склонен к тому, чтобы создавать вокруг себя команду среди одноклассников. Теперь он делал это, помня об Иоханне де Тилли, доказывая себе самому, что он тоже справится с ролью командира. Но в глубине души Феликс чувствовал, что ему никто не нужен, и все его монастырские приятели — чужие никчемные люди.
А на день святого Феликса в кровавом сне ему неожиданно явилась мать. Она смотрела на него, не говоря ни слова, но во взгляде Амброзии было столько страдания, что Феликс впервые в жизни проснулся с криком. Один из его верных послушников принес ковшик питьевой воды, зачерпнув его в бочке, наполняемой из колодца и стоявшей в дормитории. Феликс отпустил мальчишку, порывавшегося расспросить его о содержании ночного кошмара, но потом понял, что больше не уснет. Он опустил ноги в тапочки из войлока, набросил хабит и прошел в часовню, где отбывали епитимью провинившиеся братья, усердно читая назначенные молитвы. Встав на колени, Феликс приступил к молитвам, горячо упрашивая Господа разъяснить ему значение странного сна.
Весь день после этого Феликс искал какого-нибудь знамения, но так ничего и не понял, а, когда уснул, никакие кошмары его уже не мучали.
* * *
— Твое имя, род занятий, семейное положение?
— Амброзия ван Бролин, вдова капитана Якоба ван Бролина, домохозяйка.
Нотариус заскрипел пером по бумаге, а Кунц Гакке, сидя в кресле председателя трибунала, спрашивал:
— Дочь моя, будь благоразумной и сознайся в совершенных тобой бесчинствах, а также в богопротивной своей природе.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, святой отец. Я обычная женщина, и ничего богопротивного не совершала.
— Ты лукавишь, дочь моя, и, если так будет продолжаться далее, Святой трибунал будет вынужден пойти на неприятные меры, которых сейчас еще можно избежать.
— Нет, я не знаю, о чем вы говорите, я добрая католичка, и никогда не нарушала заповедей веры.
Видя, что следствие не продвигается, Кунц Гакке приказал подручным раздеть Амброзию ван Бролин, а когда женщина, плача, попросила не бесчестить ее, только разразился каркающим смехом:
— Чистосердечное признание поможет избежать дальнейших стадий допроса, которые будут все мучительней, если ты будешь продолжать упорствовать, — сказал инквизитор.
Когда Амброзия снова заявила, что ей нечего рассказать трибуналу, ее раздели до половины, показали орудия пыток, выложенные на стол, и подробно объяснили назначение каждого орудия. Пытка в первый день применена не была. Заключенную бросили в камеру, напоследок присоветовав ей хорошенько подумать и признаться.
Настал второй день допроса, Амброзия ван Бролин все еще не верила, что происходящее не мерещится ей в страшнейшем из кошмаров.
— Дочь моя, позволь мне освежить твою память, — начал допрос Кунц Гакке, удостоверившись, что нотариус готов записывать, а компаньон — с интересом слушать. — Мы с отцом Бертрамом разыскивали отступника, бежавшего из монастыря и подозреваемого в принятии лютеранской ереси. Святая мать наша католическая церковь придает огромное значение тому, чтобы отступничество каралось по всей строгости, и мы располагали целым взводом солдат из гарнизона Флиссингена, в порту которого отступник рассчитывал сесть на корабль до Англии. Дело было за пять-шесть лет до того, как Флиссинген поднял знамя мятежа. Вы тогда жили в этом зеландском городе, вместе с сыном Феликсом ван Бролином, в доме, оставшемся вам от покойного капитана Якоба ван Бролина, не так ли?
— Да, это так, святой отец, но…
— Позволь мне продолжить, — перебил женщину инквизитор. — Той ночью мы схватили отступника, заковали его в цепи, а когда оцепление собиралось под утро, чтобы направиться в цитадель, двое испанских солдат были найдены мертвыми. Сержант, нашедший тела, тут же известил нас, ты ведь знаешь, что Святая инквизиция расследует все непонятные и загадочные события на территории великой католической империи?
— Нет, я не знала ничего о таких вещах, — ответила женщина.
— Теперь знаешь, — сказал инквизитор, с высоты своего высокого стула председателя трибунала глядя на раздетую женщину. — Нас готовят специально, мы читаем отчеты о таких случаях в архивах Святого Официума, изучаем, как распознавать колдунов, упырей, ведьм и оборотней по следам, которые на взгляд простеца не представляют ничего интересного. Поэтому, увидев разорванные клыками шеи испанских солдат, мы сразу же сделали заключение о том, что напал на них оборотень.
Кунц позволил нотариусу дописать предложение, а потом продолжал:
— Флиссинген не столь уж велик, и мы могли бы взять оборотня довольно быстро, но тогда Господу не было угодно просветить мой разум. Это произошло гораздо позднее, когда под стенами Антверпена обнаружились следы огромного хищника из породы кошачьих, охотившегося вместе с детенышем. Благочестивые братья целестинцы, у которых на такой случай была инструкция церковного министра Байо, поспешили уведомить Святой Официум о следах нездешних хищников. И в тот же день некий человек, который теперь и сам, наверное, этого не вспомнит, высказал мысль о том, что раз хищник был диковинный, то и человек, в которого хищник оборачивается, также имеет вид, непохожий на жителя Нижних Земель. Вы ведь не похожи на здешних жителей, мадам?
— Я не понимаю, о чем вы хотите услышать, святой отец.
— Все ты прекрасно понимаешь, — махнул рукой инквизитор. — Но упорствуешь, потому что боишься костра. Отвлекись ненадолго, расскажи-ка, дочь моя, как ты околдовала своего покойного мужа, чтобы он женился на тебе.
— По-вашему, святой отец, нет супружеской пары, которая венчалась бы по любви, без того, чтобы один из супругов не был околдован? — в голосе допрашиваемой чуткое ухо инквизитора уловило нотки презрения.
— Ввиду нежелания обвиняемой сотрудничать со святым трибуналом, — сказал Кунц, — принимается решение о допросе с применением особых средств воздействия.
— Вода, святой отец? — уточнил палач, и Кунц Гакке кивнул.
— Подкрепимся, брат? — спросил он у Бертрама, но компаньон покачал головой. Казалось, он застыл в неясных раздумьях, забыв о том, где находится.
— Разве что промочить горло, — сказал бургундец, будто бы вернувшись к реальности. Он обвел взглядом подвал замка Стэн, тот самый, с кладкой из древнего бесформенного булыжника, который еще помнил скорого на расправу Петера Тительмана. В свете шести настенных факелов палач, его помощник и фамильяр склонились над женской плотью, приуготовляемой к мукам. Как бесы в аду над телом грешницы, подумал компаньон, вставая. Вместе с Кунцем они вышли на свежий воздух. Серая Шельда несла холодные воды к морю, тучи ворон сидели на стенах и барбакане замка Стэн, непостижимым чутьем влекомые творящимся внутри.
— Я понимал, отчего падальщиков много, когда здесь распоряжался инквизитор Тительман, — Кунц тоже заметил массу черных птиц в округе. — Но мы, кажется, не даем им поводов собираться здесь в таком количестве.
— Возможно, печать смерти была наложена на крепость задолго до нас, например, когда бравый римский легионер Сильвиус Брабус зарубил здешнего великана, отсек его правую руку и забросил ее в Шельду на этом самом месте,[16] — отозвался компаньон. — Я предпочитаю думать именно так, поскольку другое объяснение не будет льстить нашему мнению о себе.
— Вот как? — поднял светлые брови Кунц.
— Увы, сын мой, — грустно сказал Бертрам, поправляя капюшон инквизиторского плаща, — это объяснение предполагает, что мы ни в чем не отличаемся от Петера Тительмана.
Оба святых отца вернулись в крепость спустя полтора часа. Амброзия ван Бролин предстала их взорам привязанная к деревянной наклонной решетке таким способом, что ноги женщины были на локоть выше ее головы. Рот и нос вдовы были закрыты мокрой тряпкой, которую придерживал подручный, в то время как сам палач лил на тряпку воду, наклоняя лейку. Все трое — испытуемая и палачи — были мокрыми, а вокруг них, едва не подпрыгивая, ходил возбужденный фамильяр, более напоминавший мальчишку во время занимательной игры, чем официальное лицо святой инквизиции.
