– Что же было причиной отказа?
– Причины тут политические.
– Там были нападки на правительство?
– Не более чем во всех русских сочинениях. Дело в другом. Мой роман был задуман и написан как аристократический. Речь в нем шла только о министрах, сенаторах, генералах, князьях и графах. Я аристократ и богач, я заявляю об этом прямо, и не нахожу смысла в описаниях будочников, семинаристов и солдат. Я не знаю и не понимаю, что думает мужик, которого гонят на войну – как не понимаю, о чем думает лошадь, которая тянет воз… Надеюсь, я не оскорбил этим ваших демократических чувств. Но я, как аристократ, честен и даже отчасти простодушен – потому и изложил эти свои мысли в предисловии к роману. Чтоб читатель заранее знал, чего ему ждать от книги, и чтоб он не тратил на нее денег и времени, если он демократ по убеждениям.
– Ваша искренность сыграла против вас?
– И да, и нет. Редакторы объяснили мне, что, пока я, сидя безвылазно в своем поместье, писал роман, совершилось освобождение крестьян и настроение читающей публики следом переменилось. А еще ранее господа Григорович и особенно Тургенев учредили моду на изображение ces malodorants moujiks[5]. Михаил Никифорович Катков сказал мне со всею прямотой: “pas de moujiks – pas de roman”[6]. И я взялся его переписывать. Первую версию романа отвергли – зато вторая снискала успех.
– Но в этом не было чего-то, как бы это выразиться, quelque chose du conformisme?[7]
– В Севастополе мне не раз приходилось пригибаться во время обстрела, и я не видел в этом ничего подлого. Приспосабливаться к обстоятельствам иной раз необходимо. Итак, я взялся переписывать роман и решил дать в нем слово мужику и солдату, если публика этого требует. Отсюда такое изобилие действующих лиц – а далее, как вы верно заметили, они пытаются вести себя по-своему. Такое, кажется, было у Пушкина, с замужеством Татьяны. Но со мной эти штуки не проходят! Поэтому мне пришлось убить Андрея Болконского и Анатоля Курагина, а также его сестру Элен, жену Пьера Безухова. Согласитесь, оставить их в живых – при том что Пьер женится на Наташе – это означает вступить в состязание с господином Достоевским, а это никак не входило в мои планы.
– Заключительная часть вашего романа весьма сложна и…
– И неудобочитаема? Да, да, да. Мне хотелось высказать свои мысли об истории и некоторых философских парадоксах ее понимания. Меня утешает одно – мало кто из публики доберется до эпилога и начнет ругать меня за многословные рассуждения.
– Почему вы дали своему роману такое название?
– Дайте лучшее, и я заменю свое на ваше.
– Вы можете одною фразой сообщить главную мысль вашего романа?
– S’il vous plaоt! «Баранам стоит перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели». Но я сильно сомневаюсь, что публика это поймет. Честнее же сказать: не сомневаюсь, что не поймет.
– Вас это огорчает?
– Ничуть. Если бы меня могло огорчить мнение публики, я бы не стал писателем.
– Спасибо, Лев Николаевич.
– Благодарю вас, господин Страхов.
Мальчик
десятый этаж (по Льву Толстому)
Поселила комендантша общежития нового мальчика в комнату номер десять-восемнадцать. Студентка Таня все ходила вокруг него, потому что у нее раньше не было мальчиков, а этот ей понравился. Очень хотелось! Она все ходила мимо его комнаты, а когда никого не было в коридоре, схватила его за руку и потащила к себе.
Наутро комендантша сочла мальчиков в комнате номер десять-восемнадцать и видит – одного мальчика нет.
Она пришла в общежитскую столовую и говорит: «А что, девочки, не брала ли которая из вас мальчика себе на ночь?» Все сказали: «Нет». Таня покраснела и тоже сказала: «Нет, я не брала».
Тогда комендантша сказала: «Что мальчика взяла на ночь какая-нибудь из вас, это нехорошо; но не в том беда. А беда в том, что если кто не умеет обращаться с мальчиком, то может проласкаться-пронежиться с ним в кроватке всю ночь до самого утра, влюбиться, потом выйти замуж, родить ребенка, закопаться в пеленках и борщах, и прощай высшее образование и карьера современной деловой женщины!»
Таня побледнела и сказала: «Нет, я мальчика бросила за окошко».
И все засмеялись, а Таня заплакала и пошла в милицию писать явку с повинной.
Флешечка
из жизни журналистов (по Льву Толстому)
Принес репортер из полицейского управления сливы, целый портфель. Выложил их на стол в приемной редактора да и пошел в буфет.
Фельетонист Иванов никогда не работал со сливами, и ему очень захотелось поглядеть, что это такое. Когда никого не было в приемной, он схватил одну штучку и побежал к себе в комнату.
Репортер вернулся, поглядел на стол, счел сливы и увидел, что одной штуки не хватает. Он сказал редактору.
На редколлегии редактор и говорит: «Не брал ли кто из вас без спросу наши сливы?» Все сказали: «Нет». Фельетонист Иванов покраснел как рак и сказал тоже: «Нет, я не брал».
Тогда редактор сказал: «Что кто-то из вас взял, это нехорошо; но не в том беда. Беда в том, что сливы приносят на флешках, и если кто не умеет с ними работать, то скачивает их себе на комп, а ФАПСИ потом отслеживает, кто напакостил, и через день его могут арестовать. Тем более если у него, дурака, флешечка в кармане. Я этого боюсь».
Иванов побледнел и сказал: «Нет, я скачал на автономный ноутбук, а флешечку бросил за окошко».
И все засмеялись, а Иванов стал балетным критиком.
Лев Толстой в Живом Журнале
критическая масса
Если бы Лев Толстой вел ЖЖ, он, конечно, стал бы вывешивать «Войну и мир».
Прямо с самого начала.
Там первый абзац по-французски, а вот вам второй:
«Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп…»
Ох, огреб бы Лев Николаевич!
Вот такие получил бы комментарии:
– Чушь! Фрейлина – это девица, а незамужние и даже вдовы, согласно этикету, не могли устраивать вечеров.
– Хосспаде! Фрейлины живут во дворце, во «фрейлинском коридоре», в специальных комнатах. Фрейлины набирались из родовитых, но обязательно бедных дворянок. Поэтому у фрейлины не может быть собственного дома, где она устраивает вечера.
– Бред! Двор в июне переезжал в Царское Село, вместе со всеми фрейлинами. Что эта старая мымра делает в Питере, если она и вправду фрейлина? Учи матчасть, Лёва!
– Гриппом, конечно, все болеют, но грипп в июле? Пейсатель)))
– Важный и чиновный князь первым на вечер не приезжает!
Но самое смешное, что эти ехидные слова имели бы под собою вполне серьезные основания (я взял эти замечания из статьи историка Екатерины Цимбаевой «Исторический контекст в художественном образе (Дворянское общество в романе “Война и мир”)».
А еще Льву Толстому досталось бы от комментаторов в связи с возрастом его героев. Там с этим ужасная путаница. Например: в августе 1805 года Вере семнадцать лет. А в декабре 1806 года: «Вера была двадцатилетняя красивая девица…»
То есть Вера за год и четыре месяца становится старше на три года! А Наташа за четыре года (с 1805-го до 1809-го) выросла всего на три… Николенька должен родиться осенью 1805 года: летом у его матери уже сильно виден живот. Но он появляется на свет 19 марта 1806 года, то есть маленькая княгиня носит его минимум тринадцать месяцев.
Представляю себе коммент:
– Многабукаф! Граф запутался!
– Поленился написать на бумажке возрасты своих героев в 1805 году, когда роман начинается! Надо было повесить эту табличку над столом и с ней сверяться!
– Софья-то Андреевна куда смотрела?
Прочитайте статью Марии Блинкиной «Возраст героев в романе “Война и мир”». Оказывается, у Толстого отрицательные герои стареют быстрее, чем положительные.
Очень советую эти статьи всем, кто интересуется творчеством Льва Толстого. Уверен, что все поймут – там нет ни малейшего принижения гениального писателя. Там только серьезные попытки разобраться в его творчестве.
Литератор
матерая глыбища
Удивительный парадокс, на мой взгляд, заключается вот в чем.
Лев Николаевич Толстой – мыслитель, борец, срыватель масок и все такое – был прежде всего именно литератор. Par excellence, как говорится. То есть в высшей степени и в истинном смысле слова писатель.
Великий складыватель слов.
Это он прекрасно показал в «Детстве» и «Отрочестве», в «Казаках» и потом в «Фальшивом купоне», в «Смерти Ивана Ильича», в «Отце Сергии», в «Хозяине и работнике» – целиком.
И в массе кусков, фрагментов, глав.
