«“Скорая” и патрульная машина. Куда они направлялись? Разумеется, в библиотеку. К ниггеру. Но они опоздали. Я его прирезал. Могли бы и не включать сирену, парни. Он ее не услышит. Он такой же мертвый, как и заборный столб. Он…
А мертвый ли?»
Генри облизнул трескающиеся губы сухим языком. Будь ниггер мертв, сирена не оглашала бы ночь криком раненой пантеры. А оглашала только потому, что он им позвонил. Так возможно — только возможно — ниггер не мертв.
— Нет, — выдохнул Генри, перекатился на спину и уставился в небо, на миллиарды сверкающих там звезд. Оно прибыло оттуда, это он знал. Откуда-то с неба… Оно… (прибыло извне охочее до земных женщин прибыло чтобы ограбить всех женщин и изнасиловать всех мужчин слушай Фрэнк ты хотел сказать ограбить всех мужчин и изнасиловать всех женщин кто ведет это шоу глюпый человек, ты или Джессус? Виктор частенько так говорил или что-то похожее на это) прибыло из межзвездного пространства. От одного взгляда на звездное небо по коже побежали мурашки: слишком оно большое, слишком черное. И так легко представить себе, как оно все становится красным, так легко представить себе, как из линий огня формируется Лицо…
Он закрыл глаза, дрожа всем телом, прижимая руки к животу, и подумал: «Ниггер мертв. Кто-то услышал, как мы дрались и вызвал копов, чтобы они проверили, что там такое, ничего больше».
Но зачем «скорая»?
— Заткнись, заткнись, — простонал Генри. Он вновь почувствовал прежнюю ярость; вспоминал, как они снова и снова били его в те давние дни — давние дни, которые казались теперь такими близкими и жизненно важными, — как всякий раз, когда он уже думал, что они у него в руках, каким-то образом они ускользали, просачиваясь сквозь пальцы. Так произошло и в тот последний день, когда Рыгало увидел эту сучку, бегущую по Канзас-стрит к Пустоши. Он это помнил, да, помнил достаточно ясно. Когда тебя пинают в яйца, ты это запоминаешь. А в то лето с ним такое случалось снова и снова.
Генри с трудом сел, морщась от пронзающей кишки боли.
Виктор и Рыгало помогли ему спуститься в Пустошь. Он шел как мог быстро, несмотря на дикую боль в яйцах и нижней части живота. Потому что пришло время с этим покончить. Они следовали по тропе, ведущей к поляне, от которой пять или шесть троп расходились, словно радиусы паутины. Да, именно здесь играли эти сопляки; и определить это мог не только Тонто.[320] Тут и там валялись обертки от конфет и батончиков, оборванный конец от рулона пистонов, черных и красных. Несколько досок и опилки говорили о том, что здесь еще и что-то строили.
Он помнил, как стоял посреди поляны и оглядывал деревья в поисках шалаша, построенного на одном из них. Если бы нашел, то залез бы в него и, прячься девчонка там, перерезал бы ей глотку, а потом щупал бы за сиськи, пока они не перестали бы двигаться.
Но найти шалаш он не смог, как не смогли ни Виктор, ни Рыгало. И знакомое раздражение охватило его. Они с Виктором оставили Рыгало стеречь поляну, а сами пошли к реке. Но и там не нашли следов девчонки. Он помнил, как наклонился, поднял камень и…
8. Пустошь — 12:55
…бросил в воду, разъяренный и сбитый с толку.
— И куда, на хрен, она пошла? — спросил он, развернувшись к Виктору.
Виктор покачал головой:
— Не знаю. У тебя кровь.
Генри посмотрел вниз, увидел темное пятно, размером с четвертак, на промежности джинсов. Резкая боль ушла, низ живота едва заметно ныл, но трусы становились маловаты и уже жали. Яйца распухали. Вновь он почувствовал нарастающую злость, будто узловатая веревка стянула сердце. Это сделала девчонка.
— Где она? — прошипел Генри, глядя на Виктора.
— Не знаю, — ответил Виктор лишенным эмоций голосом, с отсутствующим видом, будто загипнотизированный или получивший солнечный удар. — Убежала, наверное. Она уже могла добраться до Олд-Кейп.
— Туда она не пошла, — возразил Генри. — Она прячется. У них есть какое-то место, и она там прячется. Может, это не шалаш на дереве. Может, что-то еще.
— Что?
— Я… не… знаю! — проорал Генри, и Виктор отпрянул.
Генри стоял в Кендускиге, оглядываясь, холодная вода, бурля, перетекала через его сапоги. Его взгляд остановился на бетонном цилиндре, возвышающемся над насыпью в двадцати футах ниже по течению — насосной станции. Генри вышел из воды и направился к цилиндру. Кожа на лице, казалось, натянулась, глаза широко раскрылись, чтобы видеть больше и лучше. И он буквально почувствовал, как короткие волосики в ушах зашевелились, пришли в движение, словно водоросли под приливной волной.
Низкое гудение доносилось из насосной станции, и он видел трубу, которая выходила из насыпи и заканчивалась над Кендускигом. Поток густой жижи вытекал из трубы в воду.
Он наклонился над железной решеткой, накрывающей цилиндр.
— Генри? — нервно спросил Виктор. — Генри? Что ты делаешь?
Генри не потрудился ответить. Одним глазом приник к круглой дыре в решетке, но не увидел ничего, кроме черноты. Приложил к дыре ухо.
— Жди…
Голос приплыл к нему из черных глубин, и Генри почувствовал, как внутри у него все похолодело, вены и артерии превратились в ледяные трубки. Но вместе с этими ощущениями пришло и почти незнакомое чувство: любовь. Его глаза раскрылись еще шире. Глупая улыбка растянула губы. Тот же голос, что и с луны. Только теперь Оно оказалось внизу, на насосной станции… внизу, в канализационных тоннелях.
— Жди… наблюдай…
Он ждал, но больше ему ничего не сказали — только мерно гудели насосы. Он вернулся к Виктору, который настороженно поглядывал на него. Ничего ему не сказал, позвал Рыгало. Какое-то время спустя тот появился.
— Давай сюда, — бросил ему Генри.
— Что будем делать, Генри? — спросил Рыгало.
— Ждать. Наблюдать.
Они тихонько подкрались к поляне и сели, не выходя на нее. Генри попытался стянуть вниз трусы, чтобы они не давили на распухшие яйца, но попытка эта вызвала очень уж сильную боль.
— Генри, что… — начал Рыгало.
— Ш-ш-ш!
Рыгало замолчал. У Генри была пачка «Кэмел», но сигареты он раздавать не стал. Не хотел, чтобы сучка унюхала табачный дым, если находилась где-то неподалеку. Он мог бы объяснить, но не видел в этом необходимости. Голос произнес только два слова, и ему все стало ясно. Они здесь играли. Скоро придут другие. И чего гоняться только за одной сучкой, если они могли добраться до всех семерых маленьких говнюков?
Они ждали и наблюдали. Виктор и Рыгало, казалось, заснули с открытыми глазами. Просидели они недолго, но этого времени Генри хватило, чтобы подумать о многом. К примеру, о том, как этим утром он нашел нож. В последний учебный день Генри носил с собой другой нож, а потом где-то его потерял. Этот был круче.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
