Глава восьмая
ШИХ-АЛИ КЫРМЫЗЫ
Сегодня, когда мы с Виктором выходим из школы, меня на углу останавливает один из сидящих у церковной ограды «телохранителей» и говорит:
— Знаешь, мальчик, Ших-Али? Он очень хочет посмотреть на тебя, ждет на бульваре.
— Ших-Али Кырмызы?.. Меня?.. Зачем?..
— Он хочет угостить тебя рахат-лукумом, — нагло смеется «телохранитель», вставая.
— Пойдем вместе, — говорит Виктор. — Я знаю, в чем дело.
— Нет, я пойду один, — отвечаю я.
— Значит, дорогу сам найдешь? — спрашивает «телохранитель». — А то можем дать провожатого.
Их, «телохранителей», целая шайка. Многие из них, если не все, вооружены ножами и кастетами. Сидят они целый день вдоль церковной ограды, курят, щелкают семечки, играют в буру в ожидании, когда закончится смена и выйдут из школы их «подшефные». Нанятые богатыми родителями, они встречают и провожают их сыновей и дочерей, чтобы с ними ничего не приключилось в дороге. А на улице все может случиться. «Телохранители» могут охранять, но они же, нанятые другими, могут и нападать: отрезать косу, оглушить кастетом, отнять сумку с книгами, не выпустить целые сутки из школы и многое, многое другое. Они же могут грозить учителям, принудить их поставить хорошие отметки своим «подшефным». Шайка их имеет своего главаря, и этот главарь служит Ших-Али. Школа — одна из его многих доходных статей.
Мы с Виктором сворачиваем на Армянскую.
— Если ты думаешь, что это история с завтраками, ты ошибаешься, — говорю я. — Будет Ших-Али Кырмызы заниматься пустяками!
Виктор ошалело смотрит на меня.
— Хорошо! Если дело не в них, тогда почему это вдруг Вовка стал вести себя так нагло?
— Ему просто надоело делиться завтраками. Ты же знаешь, как он любит пожрать!
— Но тогда что ты мог натворить? И чтоб я не знал? — Виктор озадаченно пожимает плечами и искоса смотрит на меня.
Мимо проносятся Лариса и Топорик, шлепнув нас своими сумками. Но мы не собираемся бежать за ними, нам не до них.
— Кое-что, конечно, натворил, — говорю я, опустив глаза. — Жаль, что не могу тебе сказать…
Виктор останавливается, не зная, шучу я или спятил с ума. Побледневшими губами он произносит:
— Какой же ты тогда к черту мне товарищ? А еще кореш называется!
Останавливаюсь и я. Мне стыдно. Я молчу. Мне так больно потерять дружеское расположение Виктора.
— Тут дело посерьезнее завтраков, — говорю я. — Видимо, я не мог без разрешения Ших-Али Кырмызы вторгаться в его владения на бульваре. Ведь чтобы там чем-нибудь торговать, надо его агентам платить налоги. А я этого не сделал, хотя Федя и предупреждал.
Виктор с озадаченным видом продолжает путь.
— А чем ты торговал? Это что — секрет?
— Секрет. Я не могу нарушить слово. Я дал его Хромому Волку. А зубы у Хромого Волка такие же, как и у других волков. Горло перегрызет!
Теперь Виктор смотрит на меня озадаченно. Искорки любопытства сверкают в черных бусинках его глаз.
— Может быть, ты все же расскажешь, что это за Хромой Волк?
Я тяжело вздыхаю и на Парапете сворачиваю на боковую дорожку. Мы садимся на скамейку. Я начинаю подробно ему рассказывать историю с анашой.
Виктор долго молчит, спрятав глаза за свисающим чубом. Когда ему нужно, он не пытается его откидывать. Ему так, видимо, легче думается.
— Так вот что, — говорит он, выслушав меня до конца. — Тебе надо со всем этим кончать. Сегодня же! К тому же ты ведь раскрыл секрет, а за это не гладят по головке.
— Да, этого я не должен был делать.
— Вот видишь! А это потому, что они боятся огласки. А почему? Не знаешь?
— Нет.
— Не притворяйся дурачком! Потому что они мошенники и разбойники. — Он встает и рывком тянет меня за руку. — Пошли вместе. Я все объясню этому Ших-Али!
— Нет, я пойду один, — спокойно и твердо говорю я. — Провожатые мне не нужны. Сам справлюсь.
Я протягиваю Виктору свою сумку и один бреду на бульвар. Встреча эта с Ших-Али ничего хорошего не может мне сулить, это я понимаю.
Ших-Али Кырмызы сидит в тени старого дикого инжира. Раскосые листья ластятся к его мокрым плечам, рыжим прядям волос. Он молчит, срывает со свисающей ветки крепкие, несозревшие плоды, выдавливает из них горькое молоко.
В моих ушах звенит его гортанный смех.
Я сажусь на траву, вижу блеск его недобрых глаз, дрожание его тонких сухих губ. Он отпускает ветку инжира, достает серебряный портсигар с табаком, медленно и сосредоточенно крутит цигарку.
— Рассказывай, — раскуривая цигарку, говорит Ших-Али, не глядя на меня.
— О чем рассказывать? — спрашиваю я.
— О чем?.. Ну, хотя бы о том, как вы грабите сына Мирзоева, отнимаете у него завтраки.
Я облегченно вздыхаю и от радости, что его интересует эта, а не другая история, начинаю спокойно рассказывать.
— И каждый день вы отнимаете у него завтраки?
— Да, Ших-Али.
— И деньги отнимаете?
— Да, Ших-Али.
Он хохочет. Его смех гудит в моих ушах, как барабанный бой. Встав с травы и подойдя к цветочной клумбе, он срывает розу с бархатистыми лепестками, садится напротив меня и гадает на лепестках. Потом выворачивает карманы своих широких шаровар, достает носовой платок, развязывает узелок и показывает мне три новеньких хрустящих червонца.
— Вот видишь, этот платок прислал мне Мирзоев, отец этого Вовки, — говорит Ших-Али. — Старик просит строго вас наказать, убить, что ли. Как ты думаешь, что я должен сделать?
Я молча пожимаю плечами.
— Я должен вас убить. Три червонца, сам понимаешь, не такие уж маленькие деньги. Но я не буду убивать. Я сам сын бедных родителей. Я дам вам серебряный рубль, вы разменяйте его и покупайте себе на здоровье завтраки в школе. А этого сопляка Мирзоева оставьте в покое. Я должен охранять его покой. За это мне еще хорошо заплатят. Итак, вам серебряный рубль, мне — три червонца. — Он бьет в ладоши и говорит: — Васс салам, шит тамам, — что, видимо, должно означать: «Вот и делу конец».
Он протягивает руку, я пожимаю ее.
— Воровать вообще нехорошо, — говорит он назидательно. — Грабить — тоже. Надо быть честным. Как Ших-Али! Ну, иди. И запомни мои слова.
Запрокинув голову, он хохочет, потом растягивается на траве. Зажав в кулаке серебряный рубль, я встаю и, не оборачиваясь, иду вдоль парапета набережной, готовый прыгать от радости.
— К черту Хромого Волка, — говорю я себе. — Сегодня же рассчитаюсь с ним… и навсегда! — Я подкидываю в воздух тяжелую монету и ловлю ее двумя руками. — Если Ших-Али узнал о завтраках Вовки Золотого, то о проделках с анашой узнает подавно. Тогда мне уже несдобровать!
