сэр, чтобы вы называли меня просто Бен.
– Ах, да. Мне уже говорили об этом.
Бен бодро закивала. Но я все же предпринял легкомысленную попытку уклониться.
– Не уверен, насколько это касается непосредственно меня, – сказал я. – Я ведь как-то уже объяснял, что до тех пор, пока это не влияет на вашу латынь…
– Аллен-Джонс предупреждал меня, что вы можете все повернуть именно так. – Бен действовала с поистине пугающей прямотой. – Это никак не повлияет на мою латынь, но для меня очень важно, чтобы со мной обращались правильно. Вы же понимаете, сэр, что латынь не имеет никакого отношения к моей гендерной принадлежности.
– Ну, как я уже сказал…
– Это совсем нетрудно, сэр. Начните просто с местоимений.
– С местоимений? – сказал я, испытывая странное волнение. Вот что случается, сказал я себе, когда допускаешь, чтобы из учебника латыни исчезли основы гендерных различий. Зато данная тема, по крайней мере, поможет нам несколько отдалиться от иной, куда более опасной, темы, связанной с человеческими останками на берегу того котлована, где строится бассейн Гундерсона.
Только зря я надеялся. Бен, понизив голос, снова спросила:
– Ну что, сэр?.. Как обстоят дела с телом?
– С каким телом? – переспросил я, прикидываясь идиотом.
Снова тот же мрачный взгляд, и я спохватился:
– Ах, с тем! Этим вопросом уже занимаются.
– Вот как? – В голосе Бен послышалось недоверие.
– Ну, разумеется, – с каким-то беспечным отчаянием продолжал врать я. – Уже и полиция там побывала. Вы, наверно, заметили, что… э-э-э… некий участок на краю котлована прикрыт брезентом, чтобы обеспечить сохранность улик.
– А-а-а… – неуверенно протянула Бен.
Некоторое время мы оба молчали, так что я успел допить свой чай и теперь страстно мечтал съесть хотя бы одно печенье. Паузу прервала Бен.
– И что дальше? – спросила она. – Вы уже узнали что-нибудь новое?
– Нет, пока я ничего нового не узнал. И никаких собственных суждений на сей счет не имею, – сказал я. – Вполне возможно, что никакого криминала тут и нет, а то, что вы обнаружили, всего лишь комок заплесневелого старья. Хотя, конечно, и мне, и вам следует предоставить возможность разбираться в этом соответствующим специалистам. В общем, я постараюсь выбросить все это из головы и радоваться последним летним денькам, чего и вам советую.
– Между прочим, сэр, все утро шел дождь, – заметила Бен, и мне показалось, что сейчас она скажет что-то еще, однако ее намерениям помешал звонок, возвещавший конец перемены.
– Все-все-все, бегите скорей на урок, – поспешил я отослать ее, пока она не догадалась по моему голосу, что тот вредоносный невидимый палец, вновь пробудившись к жизни в районе третьей пуговицы моего жилета, часто и болезненно тычет меня прямо под сердце и наигрывает на внутренней стороне моих ребер, как на барабане. И от этих тычков сердце у меня вдруг тяжко забилось – бум-бум-бум, – словно отсчитывая минуты и дни моей жизни.
– Но, сэр, как же все-таки насчет…
Я вылил в рот последний глоток чая и вновь ощутил тычок того невидимого пальца, на этот раз куда более болезненный.
– Я думаю, мы можем спокойно предоставить возможность заниматься всем этим… Черт побери!
– Сэр? Что с вами, сэр? Вам плохо?
Я попытался убедить ее, что со мной все в порядке, но слова не желали слетать с моих губ. У меня было такое ощущение, словно все звуки застряли у меня где-то в глубине глотки. Я видел перед собой полированный паркетный пол Верхнего коридора и на нем крошечный кусочек фольги, похожий на пластинку слюды. На несколько мгновений зрение мое, как и мое сознание, полностью сосредоточилось на этом кусочке фольги, ибо та боль в груди, больше уже не заигрывая со мной, вдруг раздулась, развернулась, как аккордеон, и я упал, сильно ударившись головой об пол. Я еще слышал, как по полу со звоном покатилась моя чайная чашка, как меня окликают чьи-то голоса, а потом громче всех прозвучал резкий голос Бен, которая требовала: Вызовите «Скорую помощь»! Скорей! У мистера Стрейтли сердечный приступ.
Я всегда надеялся, что мои последние в жизни слова будут исполнены некоего глубокого смысла. Возможно, я изреку что-нибудь из классики. «Morior invictus»[45], например. Или лучше «Melita, domi adsum»[46]? Но подобная перспектива всегда казалась мне такой успокоительно далекой; я был уверен, что у меня еще более чем достаточно времени, чтобы как следует спланировать свой уход. И вот я сейчас лежал на паркетном полу, пахнущем полиролью, меловой пылью и ножным потом, и чувствовал всего лишь слабое раздражение из-за того, что моими последними словами, похоже, оказалось какое-то жалкое богохульство.
Откуда-то сзади до меня донесся голос мисс Тиг, заведующей кафедрой французского языка. Странно, но голос ее звучал как-то слишком громко и тревожно. Мне всегда нравилась Китти Тиг, женщина в высшей степени разумная и практичная, на долю которой выпало немало жизненных испытаний. Потом голос Китти заглушил топот бегущих ног, последовал новый взрыв какой-то непонятной активности, и я почувствовал у себя на лбу чью-то ласковую руку.
– Держитесь, Рой, – сказала Китти Тиг. – Вы просто на минуточку потеряли сознание, но теперь все будет хорошо, вы поправитесь.
– Эрик, – пробормотал я. – Найдите Эрика.
И меня поглотила непроглядная тьма.
Глава вторая
11 сентября 2006 года
Наконец-то. А я все думала, сколько он выдержит, испытав такой стресс. Впрочем, ничего страшного, похоже, не случилось – обыкновенная паническая атака, только и всего, – так что, когда прибыла «Скорая помощь», он уже практически пришел в себя.
Врач велел отвезти его в больницу, чтобы сделать кое-какие необходимые анализы, и сказал, что теперь ему необходимо неделю отдохнуть и постараться ни о чем не думать, ни в коем случае не суетиться и не пить крепкий кофе. Кроме того, он был намерен внести кое-какие изменения в список тех лекарств, которые были прописаны Стрейтли раньше. А я попросила одну девочку из шестого класса – не Бенедикту Уайлд – раз в день навещать больного, приносить ему продукты, готовить чай и вообще постараться, чтобы он даже не помышлял о том, чтобы вернуться в школу, пока не минует кризисный период. Короче, эта ученица – ее зовут Эмма Викс – получила от меня самые строгие указания относительно того, что за мистером Стрейтли необходимо присматривать и немедленно сообщать мне, если что-то вызовет ее опасения. Она с энтузиазмом взялась за дело, – и не в последнюю очередь потому, что знает: это ей зачтется, когда ее кандидатуру будут рассматривать среди других претендентов на Золотую медаль герцога Эдинбургского[47].
Перед началом занятий я все-таки забежала к Стрейтли, чтобы узнать, как он себя чувствует, и обнаружила, что он уже встал и прямо в пижаме слушает радио и одновременно читает «Молбри Икземинер».
– Скажите, мистер Стрейтли, – строго спросила я, – вы хоть когда-нибудь делаете то, что вам
