присела на диван, держа в руках кружку с чаем. Сквозь жалюзи на диван падал серебристый свет уличного фонаря, стоявшего напротив наших окон. Я до сих пор помню, как в этом серебристом свете плясали и покачивались темные силуэты деревьев; помню тепло той кружки. А потом я, наверно, ненадолго уснула и проснулась, потому что замерзла, и следующее, что сохранилось в моей памяти, это трава у меня под ногами. Значит, я вышла из дома во сне? Как лунатик? Босыми ногами я чувствовала, какая эта трава холодная и влажная. Затем, оглянувшись через плечо, я увидела открытую кухонную дверь и золотистый свет, широкой полосой падавший из этой двери. Но я знала, что двери в доме Доминика выкрашены белой краской, а эта дверь оказалась почему-то ядовито-зеленой, и я догадалась, что это вовсе не дом Доминика, а какая-то странная раскрашенная декорация, за которой скрывается некое ужасное понимание: нечто, однажды увиденное, забыть невозможно.
И тут прямо у меня под ногами послышался некий зловещий звук – словно нечто огромное мчалось по туннелю, приближаясь ко мне. Оказалось, в траве возле моих ступней находится вентиляционное отверстие с решеткой, и оттуда вверх бьет такая сильная струя воздуха, что у меня раздувается подол ночной рубашки. Казалось, еще мгновение – и я взлечу, как китайский фонарик с зажженной свечой внутри. Тем временем золотистый свет за той зловещей зеленой дверью померк, и ко мне по ярко-зеленой траве стала подползать тень какого-то высокого, очень высокого человека. И я услышала голос: Я знаю, где ты. Ты от меня не спрячешься, Бекс.
И хуже всего было то, что этот ужасный голос принадлежал не какому-то чудовищу, но, несомненно, был голосом моего брата Конрада! В общем, когда я очнулась, было уже светло, и дверь кухни оказалась распахнутой настежь, и между пальцами ног у меня застряла трава, а на щеках были высохшие дорожки соленых слез.
Глава третья
Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 25 апреля 1989 года
Мне всегда бывает смешно, когда в каком-нибудь фильме герой с громким криком просыпается после ночного кошмара и тут же садится прямо, как штырь, словно кто-то сунул ему за ворот пижамы кубик льда. Мои же кошмары всегда сопровождаются безмолвием; они удушающе тяжелы, как песок, и после них я просыпаюсь во тьме, скованная неким ужасным параличом, так что не в силах даже глаза открыть или пошевелиться, и меня охватывает понимание – нет, уверенность! – что на этот раз конца кошмару не будет, не будет никакого пробуждения, я больше не увижу наш мир и навеки останусь тут, в темноте, с ним, с тем безжалостным, от которого невозможно спастись…
Мой врач говорит, что подобные вещи, называемые сонным параличом, обычно длятся всего несколько секунд. К сожалению, эта информация, полученная уже после всего, абсолютно ничего не меняет. И тот кошмарный случай я помню очень хорошо, хотя все это и было очень давно. Тогда я впервые – и вообще единственный раз в жизни – по-настоящему ходила во сне, но поняла, что это действительно произошло, только благодаря распахнутой кухонной двери и моим босым ногам, перепачканным землей и травой. Я совершенно не помню, как встала, как вышла в сад, как снова вернулась в дом. Да и видения мои – та зеленая дверь и голос Конрада, доносившийся словно из-под земли, – уже расплывались, теряя связность. А все остальное уже исчезло из памяти, словно втянутое в некое сливное отверстие – кошмарную дыру, что притягивала меня и одновременно страшила с раннего детства.
Окончательно проснувшись, я первым делом посмотрела на часы: они показывали четверть шестого, так что я быстренько приняла душ и неслышно проскользнула обратно в спальню. Доминик еще спал, и я голышом улеглась рядом, укрывшись простыней. Он что-то пробормотал, не просыпаясь – он вообще часто разговаривал во сне, – и сонной тяжелой рукой обнял меня за плечи. Я прижалась к нему всем телом, вдыхая его ночной, терпкий запах. Я даже не надеялась, что сумею заснуть, но, видимо, вырубилась довольно быстро и проснулась только в семь часов под звон будильника на прикроватном столике. Чувствовала я себя, как это ни удивительно, хорошо отдохнувшей. Сквозь жалюзи просвечивало яркое солнце, и мне вдруг стало весело. Я поцеловала Доминика в губы – он был все еще очень сонный – и пошла в гардеробную. Постояв у вешалки с той одеждой, которую я обычно носила на работу, я задумчиво изучила свой практически не надеванный брючный костюм, затем бледно-голубую «двойку» и юбку в тон, отодвинула все это, вытащила из самых дальних глубин гардеробной совсем другую одежду и быстренько в нее облачилась, на прощанье сказав Доминику:
– Ну все, мне пора. Убедись, пожалуйста, чтобы Эмили непременно позавтракала, о’кей?
Дом приоткрыл сперва один глаз, потом оба, а потом удивленно спросил:
– Ты что, собираешься идти в таком виде?
Я улыбнулась:
– Понимаешь, Дом, ты был абсолютно прав: даже смысла не имеет вбивать колышек с квадратным сечением в круглое отверстие. Я сделала все, что в моих силах, пытаясь следовать их правилам, но что-то очень устала от этих попыток.
Я моментально почистила зубы, причесалась, подхватила свой красный атташе-кейс и поехала в школу на своем маленьком синем «Мини». Я знала, что Скунс и доктор Синклер всегда приходят туда очень рано: Скунс – чтобы воспользоваться машиной «Банда» до того, как заявятся остальные преподаватели, а Синклер – чтобы спокойно выпить кофе и почитать газеты до начала Ассамблеи. Большинство учителей приходили позднее, а мальчики и подавно переступали порог школы никак не раньше восьми. Таким образом, когда я без двадцати восемь влетела в помещение кафедры с пакетом из химчистки, то с трудом подавила торжествующую улыбку, ибо при виде меня Скунс и Синклер просто рты от удивления разинули: я предстала перед ними в алой мини-юбке, черном свитере и сапогах-ботфортах на высоком каблуке.
– Доктор Синклер, – все-таки улыбнулась я, – я много думала над тем, что вы мне сказали в мой самый первый рабочий день относительно школьного дресс-кода.
Лицо Синклера было бледным и холодным, как мрамор. А физиономия Скунса более всего напоминала кусок розовой ветчины. Я снова улыбнулась и показала им пакет из химчистки.
– Сегодня я, как видите, надела юбку. Но если вам покажется, что было бы предпочтительнее несколько осовременить здешний дресс-код, то у меня с собой и брючный костюм имеется.
Возникла пауза. Скунс и Синклер смотрели на меня, словно лишившись дара речи, – Скунс с выражением ужаса на лице, а Синклер с тихим изумлением. Я тоже молчала, с легкостью выдерживая их взгляды: я всегда хорошо играла в покер.
Правда, на мгновенье мне показалось, что
