И ведь они знают, что я на крючке, подумал он. Знают, что мне уже слишком поздно поворачивать обратно; что я соглашусь на эту работу, чем бы там она ни была. Они — мастера манипулировать людьми, использовать психологию.
Я — их морская свинка, подумал он. И теперь я увяз в их лабиринте. Слишком сильно увяз, чтобы выбраться. И чем умнее я буду, чем ловчее стану действовать, тем больше запутаюсь. Так уж оно устроено; это часть системы, по которой они работают.
Я рассказал своей жене и друзьям, что устраиваюсь на отличную работу; они знали, что я расскажу об этом, распущу слух. И теперь мне придется притворяться. Придется начать вести фальшивую жизнь; придется постоянно говорить им — и себе самому, — что у меня классная работа с классной оплатой в классном учреждении, что я куда–то продвигаюсь. Но в действительности я никуда продвигаться не буду. Однако об этом мне придется помалкивать; мне придется держать это в себе.
А то, что я буду держать это в себе, как раз и доказывает, как здорово они меня поимели. Я все время буду улыбаться. Мне придется улыбаться, отныне у меня нет другого выбора.
Глава 11
Уже более часа Эл Миллер сидел в маленькой модерновой приемной мистера Найта. На нем был его лучший костюм, лучший галстук и лучшая рубашка, лучшие блестящие черные туфли. До сих пор не было никаких признаков мистера Найта, дверь в его кабинет оставалась закрытой, хотя время от времени из–за нее слышались какие–то звуки.
Мой разум знает то, чего не знает тело, думал Эл. Разум знает, что все это заговор, надувательство. Но тело направляется по иной линии, оно считает это высшей точкой подъема. Выдающимся успехом. Все его гормоны выпущены на волю — нарочно, теми, кто знает, как такого добиться. Они управляют моим телом, осознал он. Только крохотная часть моего сознания способна смотреть и видеть. Видеть ложь и подтасовку, видеть, как работает их механизм.
Взять хотя бы это длительное ожидание. Оно делает тебя все более и более беспомощным. Более зависимым. Заставляет молить, чтобы тебя приняли. Когда девушка скажет, что мистер Найт готов меня принять, я буду рад войти в его кабинет. И рад буду согласиться на эту работу, просто–таки счастлив. Это не будет притворством. Потому что теперь существует возможность даже еще похуже. Возможность того, что всем этим я занимался впустую, без толку.
— Сейчас мистер Найт вас примет, — сказала девушка, сидевшая за столом.
Сразу же, как автомат, он поднялся на ноги. Ловко повернулся и прошел через открытую дверь в кабинет Найта.
Сидевший там мужчина был ненамного старше Эла, но обладал круглым, гладким, розовым, тщательно выбритым лицом с двойным подбородком. Упитанный, хорошо одетый, с прекрасным маникюром; привлекательный, в благодушном настроении. Беззаботный тип, которому не о чем тревожиться и нет никакого повода быть угрюмым.
— Присаживайтесь, — сказал Найт, указывая на стул.
Эл уселся.
— Как себя чувствуете?
— Прекрасно, спасибо, — сказал Эл.
— Простите, что заставил вас ждать, — сказал Найт.
— Ничего, — сказал Эл.
— Значит, у вас нет никакого опыта в деле звукозаписи, — сказал Найт, задумчиво постукивая по столу карандашом.
— Нет, — подтвердил Эл.
Найт размышлял. Внезапно он поднял взгляд и принялся изучать Эла с безмолвной свирепостью. Его светлые глаза излучали такую властность, что Эл почувствовал себя парализованным; он мог лишь беспомощно смотреть в ответ.
— Хорошо, — сказал Найт. — Мы займемся тобой, парень. — Он поднялся со стула. — Таков наш курс. Мы ищем не опыт. Мы ищем верного человека. — Все это теперь вываливалось безостановочно. — Мы полагаем, что следующей бомбой в звукозаписи — черт, в популярной музыке на ТВ или где угодно еще — станет «парикмахерский» стиль, барбершоп[20].
— Понимаю, — сказал Эл.
— Барбершоп, — повторил Найт. — Но не старая гармонизация, не старое сентиментальное мурлыканье в унисон. Это будет барбершоп с новым звучанием, электронный барбершоп. С огромной духовной силой. Он подстегнет нацию. Современная наука предоставит барбершопу то, чего ему всегда недоставало, а именно — современное качество, к которому потянутся современные люди, например, подростки. Мы запускаем новую линию. Она называется «Харман–Э». Это будет барбершоп, и за полгода он превзойдет все остальное. — Усевшись на стол, Найт снова разглядывал Эла. — Знаешь, откуда придут выдающиеся барбершопперы? — спросил он.
— Нет, — сказал Эл.
— Из маленьких городков, — сказал Найт. — Здешних, калифорнийских. Модесто, Трейси, Вальехо и тэ пэ. Не из сельской глубинки и не из крупных городов. Именно в маленьких городках настоящий становой хребет Америки, оттуда все мы явились и туда все мы хотим вернуться.
— Я родился в Сан–Елене, — сказал Эл.
— Знаю, — сказал Найт. — Потому тебя и выбрали. Ты поешь?
— Нет, — сказал Эл.
— А я — да, — сказал Найт. — Пою барбершоп. Собственно, я только что вернулся из Эль–Пасо, штат Техас, со съезда барбершоп–балладистов. Вот.
Он залез к себе в стол, достал глянцевую фотографию и протянул ее Элу. На фотографии был Найт в старомодном полосатом жилете в компании еще трех человек, одетых точно так же. Каждый держал в руке котелок.
— Моя группа, — сказал Найт. — Мы поем три раза в неделю, по вечерам, в ветеранских организациях, в больницах, на частных вечеринках, для детей. И моя жена…
Он дал посмотреть Элу еще одну фотографию. На ней были четыре молодые женщины в тафтяных платьях. Каждая держала крошечный зонтик.
— Та, что сзади, — моя Нора, — сказал Найт. — Ухо — это осциллоскоп. Ты знал? Оно не различает звуков, частота которых разнится меньше чем на два герца. Да, это факт. Наша музыка темперирована. Это сделал Бах[21]. А барбершоп возвращается к нетемперированной музыке, к ренессансной полифонии. Барбершоп, знаешь ли, читается снизу вверх. А не слева направо. Мы пытаемся заставить связки резонировать. Это требует пяти лет практики. Связки резонируют, когда различие голосов по частоте не превышает двух герц. Звуки усиливаются. Сейчас я тебе покажу. — Он прошел к большому консольному проигрывателю в углу кабинета. — Эта группа, — сказал он, вытаскивая долгоиграющую пластинку и устанавливая ее на проигрыватель, — победила в Международном конкурсе по барбершопу в пятьдесят девятом. Называется «Ученики Аристотеля».
Он запустил пластинку. Песня называлась «Когда в твоих руках тюльпан».
Эл, слушая ее, пытался понять, почему она звучит так неприятно. Сначала он подумал, что дело в громкости. Найт включил звук на полную силу, так что все в кабинете содрогалось и вибрировало. Но причина была не в этом: Эл часто сидел в барах, слушая орущие музыкальные автоматы, но никогда прежде подобного не испытывал, никогда прежде громкий звук не вызывал у него физической дурноты такого рода. Наконец он понял, что дело было в проникающем свойстве голосов. Это как–то воздействовало на ушную серу, из–за чего он чувствовал головокружение и неустойчивость. Даже когда песня закончилась, его организм оставался разлаженным; Эл вынужден был сидеть, уставившись в пол и воздерживаясь от каких–либо движений.
Этот звук проникал как чистая вибрация, чистое сотрясение воздуха. Это был звук, низведенный до числа, как говорил Найт, числа колебаний в секунду, звук, изначально исходивший от четырех деревенщин–вокалистов, которым удалось настроиться на абсолютно одинаковую высоту, — разброс укладывался в крошечный промежуток, — звук, усиленный затем с помощью всех современных электронных устройств, звуковых камер и всего такого прочего, так что в конце он, как есть неприятный, уже не имел отношения к тому, что сделали исполнители. От исходного звука можно было укрыться, но этот конечный продукт, осознал Эл, достанет человека через бетон, мешки с песком и сталь, в бомбоубежище и даже в могиле. Это было, как сказал Найт, естественным очередным достижением в области средств популярной музыки, которое, возможно, окажется последним достижением, окончательным. Прежде всего сама мелодия являлась несущественной; певцами выступали любители, вероятно, подобные самому Найту, — упитанные, оптимистичные, по три вечера в неделю посвящающие пению в «парикмахерском» стиле, закончив свой рабочий день и отужинав. И все они, конечно, жили в маленьких городках.
— Обертоны, — говорил между тем Найт. — Гармонические призвуки. Это то, чего изредка добивается Будапештский струнный квартет. Они работают на инструментах, имеющих лады. — Он выключил проигрыватель. — Слышал что–нибудь похожее?
— Нет, — сказал Эл.
— Не то что старый барбершоп, верно? Это тебе не братья Миллз. — Убирая пластинку, Найт повернулся к Элу: — Что ты об этом думаешь? — Он смотрел на Эла очень серьезно.
