Отправившись как-то ночью гулять – такая нам вдруг пришла фантазия, – мы забрели в парк. Усыпанные снегом елки стояли как заколдованные. Кружевные ветки деревьев тянулись к нам. Я хотела сорвать льдисто-красную рябиновую гроздь, но лишь обрушила лавину снега себе на голову. Ислам со смехом принялся стряхивать снежинки с моих волос и вдруг, поддавшись порыву, с силой прижал меня к себе, ткнулся в лицо холодными губами.
– Я люблю тебя, – еле расслышала я.
– Что?
Он не ответил. Лицо его исказилось, губы болезненно сжались, в глазах же сквозила обреченная нежность.
– Что с тобой? – Я хотела дотронуться до его лица.
Он отстранился и быстро пошел вперед, бросив на ходу:
– Пошли, я замерз. Ну и холод в этой вашей Москве.
Просыпаясь по утрам, я лежала, боясь пошевелиться, и рассматривала его горбоносый профиль. Я смотрела на него, и радость наполняла меня – радость бытия, любви, радость отдавать, не ожидая ничего взамен.
Ислам просыпался. В его голубых глазах преломлялся солнечный луч. Он проводил ладонью по моей щеке и говорил:
– Тебе идет утро…
Однако стоило нам оказаться на людях, как весь сладкий дурман рассеивался. Ислам делался далеким, жестким, закрытым для меня.
– Не бери меня за руку, – одергивал он меня при всех, смерив холодным взглядом бледно-голубых глаз.
Или:
– Сбегай вниз, подгони машину. Да захвати пива по дороге.
Я ершилась, конечно:
– Да кем ты себя возомнил, принц чеченский? Вали к себе на родину, пусть тебе местные девчонки пиво подают да глаз поднять не смеют.
Он вторил мне:
– Как ты вела себя сегодня вечером? Опять влезла в мужской разговор, перебивала, хохотала… И это платье! Я велел тебе не надевать его. Приличная женщина никогда не наденет такое! Ты выглядишь как русская блядь!
Меня выводил из себя его мобильник, постоянно взрывавшийся звонками. Из трубки доносился сердитый женский голос, вещающий что-то на непонятном языке. Лицо Ислама становилось непроницаемым, он уединялся в ванной. Я же барабанила в дверь.
– Кто это звонил?
– Моя мать.
– Опять мать? Она уже звонила тебе вчера. Ей что, заняться больше нечем?
– Знай свое место, моя мать – это святое. Только попробуй еще что-нибудь о ней сказать.
Мы бешено ссорились, до взаимных проклятий. А потом обязательно страстно мирились. Наверное, было все-таки между нами что-то, помимо животной тяги друг к другу, какая-то трагическая предопределенность судьбы.
Мы не говорили о будущем, не планировали ничего. Было только здесь и сейчас, я и он. До нас доходили, конечно, отголоски глухого недовольства обосновавшейся в Москве чеченской братии. Как же, ведь я, подлая, обещалась Дени, а потом крутанула хвостом и всю эту дружную компанию малолетних робингудов кинула. Впрочем, я полагала, что богатый и строгий папаша моего недолгого жениха только обрадовался, что я исчезла с горизонта и перед ним не маячит больше ужасная перспектива заиметь иноверную великовозрастную и – о ужас! – недевственную невестку. Ислам как-то со смехом сообщил, что Дени в запале грозился даже его убить…
Всегда трудно определить момент, когда отношения достигают своего пика и все начинает разваливаться, расшатываться, катиться к черту. Когда ссоры происходят все чаще и злее, а примирения уже не являют собой порывов самоотречения и прощения.
Как так получилось, что в моей однокомнатной квартире прочно обосновался шустрый быстроглазый мальчишка лет шестнадцати, ни бельмеса не понимавший по-русски? Ислам сказал, что это его двоюродный племянник, что его нужно пристроить в институт. Я с трудом представляла, как это можно сделать.
– Он что, вечно будет тут жить? – вопрошала я.
– Когда поступит, получит общежитие, – обнадеживал меня заботливый дядюшка. – А пока потерпим.
Увы, терпение никогда не входило в список моих добродетелей. Мальчишка раздражал меня страшно. Целыми днями он таращился в телевизор, включая в основном музыкальные каналы, а завидев Ислама, тут же принимался что-то горячо тараторить по-чеченски. Ислам отвечал коротко и отрывисто, сам же от этих разговоров делался странный, дерганый, злой, и в его обращенном на меня взгляде я все чаще замечала тоскливую безысходность.
Вглядываясь в синие глаза пацаненка, я ломала голову: уж не родного ли сына подселил ко мне Ислам под видом дальнего родственника? И если это так, с кем остался второй его отпрыск? Вероятнее всего, с родной матерью, которая, бедолага, сидит вечерами на крылечке, дожидаясь запропастившегося супруга.
Мальчишку мы поселили в кухне, стелили ему на раскладушке. Ислам при нем отказывался прикасаться ко мне даже пальцем. Это, впрочем, имело некоторые основания. Однажды ночью я пробралась в кухню попить воды в одной коротенькой ночной рубашке, и на меня немедленно уставился любопытный глаз.
Чтобы все-таки предаться плотским радостям, приходилось мотаться по трехкопеечным гостиницам, мыкаться по чужим углам. Деньги, заработанные мною в США, таяли, Ислам же не утруждал себя вливаниями в семейный бюджет. Он не утруждал себя вообще ничем. Он просто находился рядом – и все. Этого, считал он, было вполне достаточно.
В конце концов насморочной ночью в начале апреля нам таки не хватило денег снять номер в самой затрапезной замкадной гостинице, и я, измотанная, осатаневшая, застряла тут же, в заплеванном гостиничном баре, и принялась методично напиваться. Ислам теребил меня, но довольно вяло, а когда выволок-таки на улицу, я, рухнув на мокрую тумбу у обочины шоссе, разразилась потоком брани:
– Никуда не пойду! – с пьяным надрывом кричала я. – Так и буду здесь сидеть. Да! А что? Мне есть куда пойти? В моей квартире твой бедный родственник окопался! Сколько он еще собирается тут торчать? В какой институт, интересно, ты собрался его пристраивать, если он даже по-русски не говорит? В заборостроительный? А может, это вообще твой сын? Может, ты и всю свою семейку собрался ко мне переселить? И детишек, и жену законную, а?
Он пытался что-то сказать, я же лишь махала руками:
– Не хочу слушать, наркоман ты долбаный! Как же ты достал меня! Как все это меня достало!
Тогда Ислам резко развернулся и пошел прочь, уверенно ступая по лужам, по остаткам размокшего прокисшего снега.
– Стой! – заревела я в его удаляющуюся спину. – Вернись, сволочь! Я не могу без тебя!
Он же, не оборачиваясь, поднял руку, ловя машину. И тут же перед ним затормозил черный тонированный «Форд».
Я вскочила и побежала за ним, не зная, что сделаю сейчас – расцарапаю в кровь его надменную рожу или упаду к его ногам, вымаливая прощение.
Я видела, как он сел в машину, как та резко тронулась с места, и все равно продолжала бежать, глотая холодный весенний воздух. В оранжевом свете придорожных фонарей мне видно было, как автомобиль резко развернулся на перекрестке и со стороны пассажирского сиденья тяжело выпал какой-то крупный темный предмет.
