веки. Гарольд испугался: лицо Мэри-Роуз заливала смертельная бледность, а темные губы запеклись. Он достал всю одежду из рюкзака, второпях накинул ее на жену и сам плотно к ней прижался. Ему померещилось, будто тело Мэри-Роуз тяжело и бессильно наваливается на него, и тогда ему стало по-настоящему страшно. Он потряс ее, чтобы разбудить, но она не двигалась, глаза оставались закрытыми. Гарольд попытался закричать, но не сумел. Его сковала свинцовая сонливость, вынуждавшая против воли опустить веки. Душу пронзило горькое осознание провала – его безответственность много лет назад унесла жизнь сына; теперь же она забирает и их собственные жизни. Черная вина, копившаяся в душе долгие годы, лопнула, как пузырек с ядом, отравляя его последние минуты мыслью, что он умрет, так и не сказав Мэри-Роуз все то, что действительно хотел сказать, поведать о боли и раскаянии в ошибках, совершенных на протяжении всей жизни.
В конце концов он перестал ощущать холод и заметил, как теплые желтые лучи вечернего солнца согревают его лицо; Мэри-Роуз и Дилан стоят рядом с ним на свежевыкрашенной палубе корабля и молчаливо наблюдают, как этот свет навсегда тонет в бездонном море.
Безымянный корабль
Гарольд едва ощущал свое оцепеневшее тело, безжизненное и насквозь промокшее. Как он ни старался, у него ничего не получалось: ни открыть глаза, ни пошевелить руками или ногами, ни произнести хотя бы слово. Единственное, что он еще замечал, – это ледяной пот на висках и неразборчивый шум в ушах, смешивающийся с ревом волн и вспышками молний. Жизнь утекала по капле, и холод уже не причинял мучений. Его тело словно потеряло вес; внезапно ему показалось, что он плывет. Сквозь веки в глаза просачивался мертвенный свет.
– Дилан? – прошептал он.
При звуках этого имени он вновь увидел ударившую в борт лодки волну, ощутил, как падает в воду, вспомнил лицо сына в желтоватом сиянии светлячков и его серьезный взгляд за секунду до того, как весь мир канул в ледяную тьму.
В тот день, открыв глаза, Гарольд смотрел на спутанную гриву каштановых волос и зеленые глаза жены, покрасневшие от слез; она смотрела на него и не видела, словно он непостижимым образом стал прозрачным. Гарольд узнал ее, но в ее взгляде уже ничего не оставалось от прежней Мэри-Роуз: это был пустой, безжизненный взгляд женщины, погруженной в бесконечное горе. Опустившись на землю рядом с ней, Гарольд почувствовал, как эта боль передается и ему, и он зарыдал.
Картинка потеряла четкость и расплылась, но боль надежно поселилась в его сердце. Понемногу он начал замечать, как покачиваются его руки при ходьбе, как под ногами приминается влажная трава. Гарольд брел, не замечая, как задевает побуревшие виноградные лозы; их увядшие листья опадали от одного случайного касания. Морской бриз оседал на коже холодной моросью, но это не имело никакого значения. Холод оставался единственным подтверждением тому, что он еще жив.
Гарольд остановился на краю склона. В нескольких шагах впереди зеленый ковер травы обрывался: это была граница между сушей и морем, крутой утес, в котором соединились жизнь и смерть. C отвращением он бросил взгляд на море – безразличное к человеку, оно начиналось в бесконечности и заканчивалось у зубчатых скал обрыва.
– Ненавижу тебя! – издал он яростный вопль.
Затем Грейпс перевел взгляд на старую верфь. На фоне полуразрушенного ангара вверх устремлялась высокая мачта – мачта корабля, которому недоставало лишь имени, чтобы отправиться в плавание. От подступающей дурноты Гарольд был вынужден сесть прямо на лежалые прелые листья. Затем он откинулся назад и прикрыл глаза, от души желая затеряться среди корявых стеблей винограда и ждать, когда его боль пустит корни в этой полуразложившейся почве…
Его разбудил солнечный свет. Открыв глаза, Гарольд наблюдал, как жаркие лучи проходят сквозь трухлявые доски ангара. Перед ним красовался недостроенный корабль, и боль ожила с новой силой. Молоток и гвозди так и лежали там, где он их оставил в последний раз, рядом со стопкой досок и банками со смолой. Все покрывал тонкий слой пыли, словно заморозив это место во времени и превратив его в безликую, но умело изготовленную копию того, чем оно было прежде. Радость, стремления и обаяние мечты исчезли без следа. Эти доски могли приносить только боль, напоминая о потерях.
Послышался треск; обернувшись, Гарольд понял, что со старой верфи он перенесся в маленькую квартирку в Сан-Ремо. На пороге стоял мужчина с сально блестевшими черными волосами, его мрачные, как у ворона, глаза горели скрытой радостью.
– Так дальше не может продолжаться, – говорил он раздраженно. – Если не заплатишь за аренду, я выкину вас из квартиры.
– Ты не должен так с нами поступать, – пробормотал Гарольд.
– Квартира моя, и я могу делать все, что хочу! – процедил хозяин, щерясь крысиной ухмылкой.
– Нам нужно еще немного времени…
– Не пойми меня неправильно, – произнес хозяин, – я знаю, как нелегко вам приходится, но люди в городке уже начинают шушукаться, ты же в курсе… Весь этот безумный план построить корабль, уплыть с острова и путешествовать по свету! Ясное дело, ничего хорошего и выйти не могло. Такая жизнь не для простых людей, вроде тебя или меня… Так что давай положи конец пересудам: возвращайся на работу и заплати мне долг. И бога ради, забудь ты раз и навсегда свои дурацкие фантазии!
Гарольд со вздохом закрыл за ним дверь и подошел к окну в столовой. За стеклом вздымался утес Смерти, стойко дающий отпор бесконечным атакам моря. Этот скалистый клочок земли был его единственным наследством после родителей, но подобные участки, заросшие диким виноградом, располагались слишком далеко от городка, чтобы нашлись желающие купить их. Взгляд Гарольда мечтательно затуманился – он понял, что ему делать дальше.
Слезы сменились потом, струящимся по его обнаженной спине. Подняв глаза, Гарольд увидел в сиянии полуденного солнца силуэт строящегося дома. Толстые балки, некогда служившие каркасом судна, теперь поддерживали крышу; палубный настил стал половицами, планширь фальшборта – лестничными перилами, а горделивая грот-мачта превратилась в опорную стойку, соединявшую все части дома в единое целое.
Гарольд отложил молоток в сторону и прогулялся к обрыву. Дом уже окружал пышный сад молодых гортензий ярко-малинового и лилового цвета – Мэри-Роуз сажала их по всему двору, чтобы они постепенно вытеснили искореженные умирающие виноградные лозы. Гарольд дошел до края скалы и ощутил, как мягкий бриз овевает его влажную кожу. С некоторым неодобрением глянув на скученные у пляжа домишки Сан-Ремо и старательно обходя глазами старую верфь, он устремил взор в простиравшееся
