— Давай сюда.
— Что надо снять? — с готовностью спросил Андрей.
— А ты еще не догадался? — хохотнул Динэр Петрович. — Меня, конечно. Вот здесь и сними.
— За кассой?
— За ней, родимой!
Глаза Суровцева излучали восторг.
— Я эту фотку дружкам разошлю. — хохотнул он. — Первого апреля. Забавно выйдет, я знаю, когда они вдруг увидят, что сам Динэр Петрович — да вдруг простой кассир! Я и надписи на обороте сделаю. Что-нибудь такое: «Шлю фото с фронта доверенного мне участка». Как?.. Вот умора! — и он, уже не сдерживаясь, принялся шлепать себя по животу и хохотать.
— А что тут смешного? — растерянно спросил Андрей — Ну и что, если друзья увидят вас за кассой?
Суровцев махнул рукой:
— Ты этого не понимаешь! Маленький еще. Твоя забота — снимок сделать, а остальное моего ума дело.
Андрей обиженно засопел. Как фотографии делать — так взрослый, а вопрос задал — так сразу стал маленьким.
— Давайте сниму, — выдавил он, уже малость жалея, что клюнул на приманку и с готовностью прибежал исполнять прихоти Динэра Петровича в обмен на заветную бленду. Но уж больно хотелось ему заполучить защитницу от солнечных ливней и бликов.
Щелкнул он Суровцева за кассой дважды, при этом Динэр Петрович выгуливал по лицу жалостливую, страдальческую гримасу.
— Пусть друзья думают, что у меня на душе кошки скребут! — объяснил он.
— Где еще снимать? — сухо спросил Андрей. — Тринадцать кадров осталось.
Суровцев приподнял брови, во всем облике его появилось что-то недоброе, хищное.
— Тринадцать? — переспросил он. — Это хорошо. Число знаменитое. Его надо в дело пустить, распорядиться с умом. Что же нам с тобой делать?.. Знаешь что, приходи вечерком ко мне домой — там и достреляешь остальные тринадцать. Придешь?
— А здесь нельзя? — огорчился Андрей оттяжке. — Тоже можно придумать что-нибудь…
— Лучше — дома! — отрезал Динэр Петрович. — Мыслишка одна появилась… А это только дома можно сделать… Да и блендочку не в магазине держу, а дома. Закончишь дело — и заберешь. Договорились?
Это был капкан. Андрей выдавил покорно:
— Ладно, приду.
— Честное пионерское? — переспросил Суровцев.
— Честное пионерское.
Суровцев не оставлял Андрею выбора. Уже уходя из магазина, Андрей спросил:
— А у вас темно?
— В смысле? — насторожился Суровцев.
— Дома, спрашиваю, темно? Вспышку с собой брать?
— Возьми, возьми! Сгодится… К восьми приходи… Пойдет?..
… Дверь Андрею открыла Катя Суровцева. Удивилась:
— Ты чего?
Ответить однокласснице Андрей не успел. За ее спиной возник, как джинн из бутылки, сам Динэр Петрович:
— Катенька, товарищ прибыл ко мне. Проходи, Андрей.
В доме Суровцевых Андрей был впервые. «Как в театре!» — подумал он, мельком оглядывая обстановку и удивляясь трем скульптурам в прихожей. Ему в голову не приходило, что скульптура может стоять еще где-либо, кроме музея.
— Сюда проходи, — пригласил Суровцев. — Не бойся.
Андрей скользнул в дверь. Динэр Петрович мягко пожал широкую, словно медвежью, лапу включателя, и Андрей увидел, что они в спальне.
— Здесь будем работать! — заговорщицки шепнул Динэр Петрович. — Я та-а-кое придумал, та-а-кое… — его душил смех, глаза сияли. — Я им сделаю! — пригрозил он кому-то, находившемуся сейчас очень далеко.
Динэр Петрович подошел к постели, достал из кармана спички и зажег свечи, что торчали в двух подсвечниках у изголовья, после чего прямо в халате улегся в постель, подтянул повыше простыню, молитвенно сложил руки на груди, закрыл глаза и замер.
— Годится?! — спросил он, не открывая глаз. — Как получается кадр? На что похоже?
Андрей поежился. Картинка складывалась жутковатая.
— Похоже, спрашиваю? — не отставал Суровцев.
— Страшновато… — честно признался Андрей. — Будто бы вы… Ну, как бы в-вам объяснить… — Андрей умолк на полуслове, не решаясь сказать, что в кадре Суровцев имел сейчас странный товарный вид — смотрелся натуральным, свежим покойничком из материала заказчика. Но Суровцева вполне устроила эта робкая нерешительность Андрея. Он разлепил веки, одним рывком приподнялся на локте и прыснул:
— Значит, похоже?.. Отлично! Это мне и нужно. Я им сделаю! Всем пошлю по фотке. А потом… Ой, как я им потом кайф шугну! Конкурентики проклятые! Завистники чертовы…
— Тоже… на… первое апреля? — робко спросил Андрей, пугаясь сейчас почему-то Суровцева, уютно улегшегося под скорбным отблеском свечей. Трудно было понять, кому хочет Суровцев послать такой зловещий снимок.
— Угадал образ, пацан! — похвалил Суровцев. — Молодец! Голова варит отлично. Считай, бленда у тебя почти в кармане. Ну, поехали, что ли? — и он вновь опрокинулся навзничь, принял прежнюю позу и, довольно долго повозившись с улыбкой, упрямо не желавшей сползать с лица, наконец совладал с ней и замер.
— Снимай… — шепнул он. — Я готов.
Андрей трясущимися руками приладил к аппарату вспышку и приник к видоискателю.
Щелкнуть он не успел. Потому что «покойничек», заставив Андрея вздрогнуть, вдруг дернулся и закричал:
— Вот черт! Погоди, Андрюха!.. Главное забыл!.. Эх, обо всем приходится думать самому… Катя, где ты? Иди сюда!
Катя, приникшая к двери и с любопытством наблюдавшая за происходящим, шагнула к отцу.
— Кошелек мой принеси, — отрывисто бросил он. — В пиджаке он.
Катя принесла кошелек, Динэр Петрович высыпал из него на постель лужицу монет, выудил два пятака, сгреб остальные монеты обратно в кошелек и метнул его Кате:
— Положи где брала.
— Можно я рубль возьму? — попросила вдруг Катя. — На кино. И на мороженое.
Динару Петровичу просьба не понравилась.
— Не мешай! — закричал он. — Видишь же — я очень занят. Умер я, умер! Дай сосредоточиться, не мешай. Вот воскресну — тогда и поговорим о финансах.
— Ладно, — уныло согласилась Катя. — А после дашь?
— Не мешай, говорю! — завопил Суровцев. — Вот пристала! Дети, называются. Нигде от них покоя нет. Умирать для хохмы — и то спокойно не дают.
Он вновь закрыл глаза, ловко положил на них пятаки — вверх орлом и, уже совсем приготовившись отходить к фотосъемке, вновь чертыхнулся и нервно окликнул фотографа.
— Эй, ты здесь?
— Здесь я, — отозвался Андрей, загипнотизированный всем, что происходило.
— Свечку одну подай. Горит которая. В руку давай! — Динэр Петрович, ослепленный пятаками, поднял руку и терпеливо задергал пальцами.
— А где свечку взять? — растерялся Андрей.
— Из подсвечника вынь.
Андрей пугливо коснулся стволом свечи торопливой ладони Суровцева, а он, схватив свечку, опустил
руки на живот, поверх простыни и смиренно затих.
— Снимать, что ли? — уронил Андрей.
— Давай скорее, пока свеча не начала течь. Пальцы ошпарит. Сымай!
Андрей принялся щелкать, живо меняя точки съемки. Едва он сделал последний кадр, как «покойничек» вскочил, вдел свечку обратно в подсвечник и стал дуть на ладонь, будто боялся, что она выкипит как молоко.
— Уф, горячо! — приговаривал он. — Думал, не выдержу.
— А как вы догадались, что пленка кончилась? — восхитился Андрей, радуясь, что Суровцев уже снова живой. Хоть и понимал, что происходящее — чушь на постном масле, а все равно страшноватенько.
— Чудак! Я же считал, когда ты снимал. Еле дождался тринадцатого выстрела… Когда будет готово?
— Хоть завтра.
— Ну, молодец. Я рад. Приходи, приходи. Ты же должен будешь забрать свою бленду.
— А… разве… — Андрей растерялся и умолк.
— Что такое? — сощурился Суровцев. — Я, брат, люблю так: товар есть — деньги на бочку, товара нет — разговора нет. А за блендочку не волнуйся, я ее теперь только тебе и отдам. Прямо в ручки — как и договорились. Значит, завтра товар будет?
— Будет, — пообещал Андрей, отводя глаза. — В это же время.
— Честное пионерское?
— Честное пионерское, — отозвался эхом Андрей.
— Так я жду…
Андрей торопился домой. Его разбирал смех. Сейчас, когда Суровцев с его странноватой выдумкой оставался позади, все случившееся представлялось ему уморительным кошмаром, и он, посмеиваясь, представлял, как станет, помирая от смеха, рассказывать эту невероятную историю друзьям.
Дома мать была не одна — к ней пришла соседка. Мать хлопотала на кухне, где они и судачили.
— Чего поздно ходишь? — покосилась мать.
— У Суровцевых был.
— Это зачем еще? — мать замерла у плиты.
— Катин отец попросил… фотографировал я его.
— Жулика этого?! — всплеснула руками мать. — Он же меня сегодня опять обсчитал.
Соседка закивала:
— Жук он известный, это уж точно. В чужую копейку как клещ вцепляется.
— А что случилось? — поинтересовался Андрей. — Он ведь за кассой впервые сидел. Кассир заболел.
