Иоанн гневно вскинулся — но уже через миг успокоился, его губы даже тронула слабая улыбка. Соловецкий же игумен нахмурился, задумался надолго. Кивнул:
— Вижу я, сын мой, боль и смятение в душе твоей. Она есть ныне твоя епитимья, на тебя свыше павшая. Молить Господа я стану о спасении души твоей. Пусть он явит свою волю. В его власти прощение, не в моей. — Старец осенил царя знамением и покинул келью.
— Я рад твоему возвращению, князь Михайло, — глядя на закрывшуюся дверь, поздоровался Иоанн.
— Я вернулся на службу ратную и желаю согласие твое получить на план, что мы с Андреем Васильевичем придумали для усмирения бедствия татарского. — Князь Воротынский норовом мало отличался от святого старца и не собирался отдать себя царской воле просто так. — Коли дело сие делать, то так, чтобы навеки людей православных от беды басурманской избавить. Но для него силы нужны будут всей державы твоей. Готов ли ты помогать нам в этом? Ибо ради дел мелких и обыденных возвертаться мне смысла не имеет!
— Я бы и рад все силы тебе отдать, княже, да токмо один знакомец твой войну в Ливонии затеял с неведомым мне умыслом, — перевел свой взгляд на Андрея Иоанн. — Пользы державе от приобретений сих никакой. Земель свободных там меньше, нежели я князю Сакульскому на Свияге пожаловал. Порты бесполезны, ибо дорог от Руси туда нет. Токмо морем плыть. Мыслил я путь по Двине открыть, Полоцк взял, что реку сию запирал. Но и он стал пустым приобретением, ибо по Двине товары не пошли. До ее верховьев по Руси путь куда сложнее выходит, нежели через Новгород морем.
У Зверева в горле отчего-то внезапно запершило. Он прокашлялся, отвел взгляд.
— Приобретений мало, — продолжил государь, — однако же и тем, что есть, то шведы, то ляхи, то датчане угрожают постоянно, и посему в городах и дозорах приходится полки постоянно держать общим числом до пятнадцати тысяч ратников. И это притом, что по разряду последнему по всей державе лишь шестьдесят тысяч людей служивых в войско исполчить возможно! Посему, княже, на треть силы, почитай, у тебя уже меньше. А ведь еще и в иных местах стрельцам и детям боярским службу нести надобно. Это еще половина. Вот и выходит, княже, что воевать с сильным ворогом почти нечем. Дай бог токмо порубежье удержать, и то хорошо.
— Ты отказываешь мне, государь?
— Нет, Михаил Иванович, не для того я тебя вернуться просил, чтобы с порога прогонять. Но и ты не спеши. Пытаюсь я ныне войска сии освободить, пытаюсь. Сигизмунд стар и большой войны затевать не жаждет.
— Тогда договориться можно? — с надеждой спросил Андрей.
— Можно, — согласился царь. — Но он отступного хочет. Как людям объяснить, почему без боя отдаем то, за что кровью людей служивых плачено?
— А как же твоя царская воля? — поинтересовался Зверев. — Пред которой все склоняться должны?
— Я, князья, всегда сказывал, что для блага подданных тружусь, — не без гордости ответил государь. — Что ради них грехи на душу беру, ради них кормления отменил и опричнину насаждаю. Теперь настал час, когда народ сам деяния мои оценит и волю свою до меня доведет. Решил я сим летом созвать Земский собор, в коем будут собраны все сословия русские, от духовного и служимого и до черного люда городского. Всем миром решить хочу, как нам жить далее. Менять уклад общий по опричному образцу али старый оставить. Куда полки для общего блага направить, а какие войны прекратить, что за указы мои пользу миру принесли, а каковые менять надобно. Вот пусть Земский собор и решит: продолжить ли войну за ливонскую украину, али взоры свои на юг обратить. Его воле мы и воспоследуем!
«И все-таки в детстве Иоанн явно перечитал книжек про демократию, — грустно решил Андрей. — Лучше бы на охоту ездил да девок в сенях тискал».
— Тебя, князь Михайло, как знатного из знатных, прошу в Земском собрании участие принять, — кивнул государь Воротынскому, отошел к шкафу, открыл створку: — Тебя же, Андрей Васильевич, благодарю за службу сим серебром. Ты вновь оправдал все мои чаяния. Теперь отдыхай, сил набирайся. И передай супруге своей мои наилучшие пожелания. Пусть дядюшке отпишет, что царь про него ныне забыл начисто…
После сего благого пожелания князь Сакульский вернулся на борт своего судна и тут же велел отправляться. Отдохнуть он собирался не в шумной и тесной Александровской слободе, а в тихом, насквозь пропитанном смолистом духом лесу, под пение птиц. Сделать это было не трудно — Серая в своем течении несколько раз забиралась в самые густые чащобы. Единственная сложность — успеть выбрать место до темноты, ибо даже в сумерках по тесному руслу двигаться не следовало.
Судьба оказалась благосклонна: помимо уютного омутка, на берегу оказалось стадо оленей — трех из них Андрей сумел подстрелить себе и холопам на ужин… И на завтрак, и на обед, и снова на ужин. А там они снова покатились вниз по течению до самой Оби и повернули вверх, к Москве. Теперь двигаться получалось медленно, и стены Кремля князь увидел только через две недели. К этому времени Земский собор уже закрылся, о результатах же поведал князь Воротынский, принявший Андрея в возвращенном государем дворце.
— Жалко им оставлять завоеванные земли, Андрей Васильевич. Понимаешь, жалко! — посетовал он за кубком славного анжуйского вина. — Купцы и служивые, что прямо из городов ливонских на собор прискакали, уходить оттуда не хотят. Так собором и приговорили: продолжать войну, пока все соседи тамошние наше право на приобретенные земли не признают! Вот уж у кого гордыня так гордыня — у быдла мелкородного. Ради поганой полушки, что в руке ныне есть, рублем золотым завтра пожертвовать готовы!
— Плохо, — согласился Зверев. — Что теперь делать, и не знаю…
— Укреплять стану по прежнему замыслу, — ответил князь. — До ссылки роспись я давал государю. О строительстве засек и укреплений по берегам Оки и иным местам, для обороны удобным, и острогов на двести верст от нее южнее, на Осколе, Ахтырке, Цне. Там гарнизоны стоять будут крепкие, от них еще верст на двести к югу дозоры выходить станут, за татарами следить. Коли опасность случится, пахари, что окрест острогов обитают, в крепостях спрячутся. Крепостей татары брать не умеют, ничего с ними не случится. А пока басурмане от первого дозора нашего до засечной черты на Оке доберутся, времени изрядно пройдет. Мы к тому часу рать собрать успеем, дабы набег ударом встретить. Сражаться татары тоже не способны, убегают, силу увидев. Вот и станут с Руси несолоно хлебавши уходить. Мы же, как люди окрест острогов обживутся и размножатся, их новой засечной чертой соединим, а новые крепости еще южнее выстроим. Так, неспешно, до моря Черного и доберемся.
— На века планируешь, княже.
— Я же не татарин, от набега до набега жить. Земля русская вечна, вот на века и мыслю[17].
Зверев промолчал, решив, что напоминать о своем предсказании сейчас не ко времени.
— Кстати, игумен Филипп на соборе объявил о своем согласии стать митрополитом новым, — вспомнил вдруг князь Воротынский. — Заявил открыто, что порядки новомодные, опричные не приемлет, но власть всякая от Бога, а потому за царя он все равно с искренностью молиться станет.
— Филипп старец святой, он любому смертному любой грех отмолит, — перекрестился Зверев. — Так что теперь Иоанн может спать спокойно. Ничего с его душой на Страшном суде не случится.
— Да, хорошо ты мне о Страшном суде напомнил, Андрей Васильевич, — встрепенулся Михайло Воротынский. — Поведай-ка мне, друг любезный, что за кошмар такой ты с татарами при осаде Рязани сотворил? Сказывали холопы боярина Лавли, самый ад ты на них обрушил. Тайна сия мне бы при обустройстве черты засечной зело пригодилась.
— Нет там никакой тайны, — отмахнулся Андрей, попивая терпкое вино. — Три бочки с порохом под ногами у басурман подорвал, вот и вся тайна. Для твоего дела хитрость бесполезная, потому как закапывать порох надолго не выйдет, отсыреет. Во многих местах многими людьми такие мины закладывать не получится: кто-нибудь да проболтается, татары настороже будут. Опять же, огнепроводные шнуры горят долго, и для успеха дела басурман на заминированное место нужно сперва заманить, потом удержать, пока не шарахнет. И хорошо бы толпой заманить, поодиночке ведь куда проще из пищали и лука отстреливать. А они ведь тоже не дураки, два-три раза попадутся, потом осторожничать начнут, присматриваться. Чуть замешкаются, и все, порох без пользы сгорит.
— Это ты верно заметил, разбойники они осторожные. — Печально вздохнув, князь подлил гостю вина. — Главная их сила как раз в трусости и состоит. Крепости они не штурмуют, в сражения не вступают. Прибежали, убежали — вот и вся тактика. И ничего с ними не сделаешь! Коли они армию видят, враз разворачиваются и шпоры коням дают. А раз не сражаются никогда, то и потерь не несут. А потерь не несут — посему и в силе. Вот кабы сражаться их заставить, мы бы спесь-то с них быстро сбили. Кровью бы умыли по самое горло. Хорошо бы нам самим к ним с визитом отправиться! Тут бы они никуда не делись, собственный дом всяко пришлось бы защищать.
