— Ходил я к ним в гости после того, как отец мой в полон попал, — вспомнил Зверев. — Должен сказать, морока преизрядная. То есть сами-то их крепости без особого труда берутся, тут они тоже стойкостью не отличаются. Но вот путь выходит дальний, долгий. Без крепкого мира с ляхами Русь на столь долгий срок оголять опасно. Да еще шведы бунтуют, и чем завершится — непонятно. Плохо, что Земский собор мир в Ливонии утвердить отказался, плохо.
— Плохо, — согласился князь. — И хитрость твою с заманом на пороховые бочки для обороны использовать не получается — тоже жалко.
— Заманить… — прищурился Андрей. — Заманить бы их сюда, где у нас все силы уже в кулак собраны, да здесь разом и прихлопнуть? Тогда и риска не будет войско с родной земли уводить, и им в чужом краю трудно. Проводники проводниками, но, местности не зная, в ловушку угодить можно запросто. Завести татар в непролазное место, да пути выхода и перекрыть. Куда им тогда деваться? Придется сражение принимать.
— Не пойдут в непролазные чащобы, не дураки, — отрицательно мотнул головой князь. — Может, они дорог и не знают, но не до такой степени, чтобы в чащу или болото вместо богатых волостей поворачивать.
— Значит, пусть идут куда хочется, — щелкнул пальцами Андрей. — В хорошее, богатое место. Их ведь не удивит, что в богатой волости крепости сильные есть? Нужно завести их в такое место, где коннице татарской маневра не будет, прижать их к городу с надежной крепостью, да и прихлопнуть! Откажутся они богатый город пограбить, если удачу посулить? Нет. Сами взять способны? Тоже нет. А если им путь отхода от этого города в степь перекрыть, как они без сражения удерут?
— Это уже дело ты сказываешь, — затеребил бороду воевода. — К городу они и правда пойдут, коли дорога открыта будет. Если мимо рати спрятанной их пропустить, а потом выступить и дорогу перерезать, тут им деваться выйдет некуда, перебью голубчиков всех до единого. Одно плохо. Тут как с порохом твоим — дважды одна и та же уловка не пройдет. Сегодня одних вырежу, завтра другие придут. И уже учеными окажутся.
— Значит, нужно заманить столько, чтобы в следующий раз приходить оказалось некому. Чтобы даже на развод не осталось!
— Как же я тебе это сделаю? — развел руками Михайло Воротынский. — Я же не султан османский, чтобы всех басурман на коней разом посадить и в указанное место завести.
— Есть такая возможность, княже, — расплылся в широкой улыбке Зверев. — Наливай, сейчас я тебе кое-что расскажу. Перед полоцким походом довелось мне по поручению царскому несколько раз в Крым, в империю Османскую съездить. И узнал я там много интересного. В том числе про «зикр», знаешь такой обычай? «Зикр» — это закон исламский о правилах обращения с неверными. С нами то есть. Басурмане считают, что мы можем жить токмо рабами ихними, и делают все, чтобы этого достичь. По «зикру» помогать нам никак нельзя, дружить с нами тоже, мир можно заключать, только если мы сильнее многократно, а если нет — то воевать и покорять всенепременно! Коли неверный слаб, басурманин добить его и поработить обязан, кровь из носа! А значит это, друг мой, что, если османский султан узнает, что Русь слаба стала и воевать не хочет, что хочет мира и покоя — тут же покорять нас примчится, можешь не сомневаться! Вот тут его всей нашей силой ловить и надобно. Заманить и в порошок растереть. После этого лет пятьдесят, а то и все сто мы про татарские набеги ни разу не услышим, можешь быть уверен. Будут в своей норе раны зализывать да новых басурманчиков взамен пропавших отращивать. Только ставки для подобного результата должны быть подняты выше самой высшей планки. Ловушка лишь единожды сработать может и на мелочи размениваться нельзя.
О слабости и желании мира не мы должны говорить, а сам государь. Пусть письма другим правителям напишет о своем страхе перед нашествием, убежища на случай прихода османов попросит. Султану нижайшие пожелания здоровья и благополучия отправит, мир и союз вечный предложит. И заманивать нужно главным призом: Москвой, а не уездными городками.
— В уме ли ты, Андрей Васильевич? — с ужасом прошептал воевода. — Своими руками рати османские, с коими ни одна сила мира управиться не способна, под самые стены московские привести? Чур меня, чур, чур! А ну, не управимся с ними? Тут-то погибель всей земле русской и настанет!
— Забыл ты кое о чем, Михаил Иванович. О пророчестве забыл на смерть Руси, что через пятнадцать лет сбудется. Через пятнадцать лет, собравшись силою, хорошо подготовившись, они придут нас покорять. Придут вместе с ляхами и прочими слугами со всех концов своей огромной империи. И вот тогда случится истинная беда. Ныне же, коли заставим их поторопиться, появится часть малая. С Польшей сговариваться Сулейман Великолепный побрезгует. Они же веры католической, без нужды крайней мусульманам на них полагаться не след. Силы все для разгрома слабого противника собирать тоже поленится. А посему придет сюда не больше трети от той орды, что может через пятнадцать лет заявиться. Бить же врага по частям, сам знаешь, намного легче.
— Нет! — решительно отрезал князь Воротынский. — Османскую рать к Москве своими же руками доставить? Ни в коем разе! И думать даже забудь!
Год проклятых
Возможно, князь Воротынский так никогда бы больше и не вспомнил этого разговора — если бы ровно через год к нему не пришли бояре Темирев и Заболоцкий и не предложили участвовать в заговоре против уничтожителя удельных прав. По мысли князя Василия Ростовского, задумавшего переворот, Иоанна с сыном следовало известь, на стол Московский посадить Владимира Старицкого, который подтвердит заговорщикам былые и новые вольности, ибо только они и станут его будущей опорой во власти. Поддержку при этом военной силой и золотом им уже пообещал хитроумный Сигизмунд, который истребовал себе в награду Псков и Новгород с уездами.
Планы князя Василия настолько близко совпадали с жутким пророчеством князя Сакульского, что воевода изрядно испугался. От участия в заговоре он отказался, но по причине родовых уз никого не выдал. Однако на исповеди рассказал во всех подробностях все известное митрополиту Филиппу.
Каким образом в Разбойном приказе узнали об измене — никому неведомо. Но взяли всех, предав в ноябре казни девять человек. И митрополит, на диво, не послал осенью тысяча пятьсот шестьдесят седьмого года государю ни единого упрека в жестокости, хотя среди казненных оказался отшельник старец Афанасий Ивашов. Не вызвала его гнева и гибель боярина Казарина Дубровского с двумя сыновьями и десятью холопами, что вступили в жестокий бой с опричниками, привезшими царскую жалованную грамоту. За все время это оказался первый случай открытого сопротивления царским преобразованиям.
Имя князя Владимира на следствии по измене так и не всплыло — что странным образом совпало с отменой всех тягот и податей на митрополичьи деревни и доходы в уделе Старицкого, а также передаче им Филиппу своего удельного права судить и миловать.
Все это Андрей узнал из письма Михайло Воротынского. Князь не покладая рук строил на Оби засечную черту — Зверев же, к стыду своему, пребывал в княжестве, наслаждался покоем и обществом жены и детей. Воевода отписал так же и о том, что царь отправил полтора десятка писем к разным дворам, предлагая заключить взаимный договор о предоставлении убежища на случай османского нашествия, а также отправил две грамоты султану с заверениями о дружеских намерениях и предложением заключить мирный договор. Однако же Сулейман Великолепный некстати скончался, и получить ответ пока было не от кого.
Это было хорошим известием: воевода убедил Иоанна начать авантюру с заманиванием османских сил в ловушку. Но присутствия князя Сакульского дело не требовало, а посему он продолжил заниматься делами семейными. Дядюшка настаивал на визите невесты и родителей в Испанию, Полина тоже склоняла его к поездке. Зверев же опасался, что, пользуясь случаем, его четырнадцатилетнюю дочку родич шустро захомутает под венец — а потому начало путешествия всячески оттягивал, ссылаясь на необходимость привести в порядок дела хозяйственные и собрать побольше золота на заморские расходы. Пока же велел выписать из Испании толкового раба для обучения Пребраны тамошним наречьям. Выйдет замуж, не выйдет — а в жизни лишний язык пригодится.
Весной в имение пришло письмо о смерти боярина Кошкина, чье место в Разбойном приказе занял Малюта Скуратов, а также о том, что королева Англии от убежища в России отказалась. Все прочие правители, в том числе и султан Селим Второй, пока отмалчивались.
Дочка тем временем уже округлилась женскими формами, вполне справно болтала на непонятной тарабарщине и даже исхитрилась начать переписку с далеким женихом. Стало ясно, что ехать — пора. И вот тут, чуть не под сборы в дальний путь, в княжество примчался гонец на загнанной до полусмерти лошади с царской грамотой. Почтовой. Иоанн требовал за казенный счет без промедления мчаться в столицу на перекладных. После подобного решительного приказа Андрею оставалось только поцеловать жену и детей и тут же прыгнуть в седло.
