ПД: Вы слишком суровы к себе, ma cherie.
ТБ: Это что значит? Моя черешенка?
ПД: Да. Моя черешенка. Чему вас только учили на уроках французского?
ТБ: Я устала.
ПД: Вам пора спать.
ТБ: Да.
ПД: Мы можем встретиться еще.
ТБ: Да. Может, завтра? А если у меня опять не получится?
ПД: Какой у вас адрес?
ТБ: [email protected] А у вас?
ПД: Он часто меняется.
ТБ: Почему?
ПД: Работа.
ТБ: А, таинственная работа
ПД: Я напишу, хорошо?
ТБ: Хорошо.
ПД: Доброй ночи. И могу я кое-что сказать?
ТБ: Да.
ПД: Есть одна очень-очень старая песня Джеймса Тейлора.
ТБ: Моя мама любит Джеймса Тейлора.
ПД: Догадались?
ТБ: Да. Спасибо. Кажется, догадалась.
ПД: Спокойной ночи. И снова — приятных сновидений.
ТБ: Пока.
Это же так старомодно. Джеймс Тейлор. «У тебя есть друг». Когда мама ставила эту пластинку на своих днях рождения, мы с Хилари немедленно меняли ее на что-нибудь другое. Но теперь я радовалась, что помню эту песню, хотя вместо некоторых строчек и приходилось вставлять «тра-ля-ля». А завтра я снова проверю свою почту.
Глава двадцатая
На работе я целый час просидела над сверхсрочной брошюрой, пока Бобби не вытащила меня на пару слов. Бобби обычно узнаешь по запаху — дуновение «Шанели», потом видишь черные кожаные каблучки, и вот она… здесь. Как в греческих мифах. Или в какой-нибудь серии «Геракла». Она просто откуда-то возникала, и появлялось ощущение, что к тебе спешит сама судьба.
— Привет, Виктория.
— А, привет.
Конечно, Кайли не могла вечно рассказывать, будто у меня идет кровь горлом, и, будем откровенны, сегодня я опоздала на полчаса, а работа, которую ждали еще в прошлый вторник, до сих пор не готова. И я прошла следом за Бобби в ее кабинет, через весь коридор, мимо ксерокса, где какие-то несчастные возились с целыми кипами вонючей бумаги.
— Ну что ж.
— Бобби, тебе кто-нибудь говорил, что ты улыбаешься точь-в-точь как Салли Филд, несущаяся над крышами в «Летающей монахине»?
Конечно, этого я не сказала.
— Ну что ж… Я закусила губу.
— Думаю, я понимаю.
— М-да.
— Простите.
Бобби покивала головой — и кивала ужасно долго, как миссис Брейди.
— Тебе известно, что у нас в компании действует система трехкратного предупреждения?
— Да.
— Что ж, хорошо, это первое предупреждение. Но, между нами…
Нет, пожалуйста, только не между нами.
— Я понимаю, каково тебе сейчас. Понимаю, что ты переживаешь сейчас трудный период в своей личной жизни, а мы всегда учитываем такое, особенно когда речь идет о сотрудниках, занимающихся творческой работой.
Спасибо тебе, Господи. Творческо-невротическая теория. Я снова спасена. Даже если все это полная чушь и трудяги у ксерокса переживают больше драм и истерик, чем я сожрала шоколадок.
— Так что, я думаю, все ограничится одним предупреждением. Но я должна знать, насколько ты здесь чувствуешь себя на месте, Виктория. Мы поможем тебе преодолеть эту ситуацию, но для этого надо иметь общую веру и общие цели.
— Я счастлива, — бухнула я.
— Счастлива?
Черт. Похоже, пока я произносила слово «счастлива», глаза у меня были как в ужастике «Крик».
— Это хорошая работа, и я не хочу терять ее, — выпалила я на одном дыхании.
— Хорошо. Ты знаешь, что и мы не хотим терять тебя.
— Это не связано с «Худей с улыбкой»?
— Нет.
Странно. По пальцам на одной руке можно пересчитать всех, кто знает о моей анорексии, и Бобби входит в это число. Остальных угадать нетрудно. Родители, Хилари, Дэн, Ублюдочный Ныряла Энтони. Все же странно, что в эту компанию попала Бобби. Хотя, возможно, поэтому она и была ко мне добра. Может, она просто симпатизирует мне. Гм-м. Симпатизирует?
— С проблемой надо справиться. Я понятно выражаюсь?
Черт, нисколько не симпатизирует.
— Справлюсь.
— То-то.
И я сбежала. Убила бы сейчас за тройную порцию белого вина — вдогонку к уже выпитому капуччино. Последнее, чего мне теперь хотелось меньше всего, — это возвращаться на свое место рядом с Кайли и барабанить всякую чушь про пенсионные фонды. («Хотите в шестьдесят пять лет есть собачьи консервы и натираться тигровой мазью, чтобы согреться, потому что вы угрохали все деньги на шикарные туфли?») Вот оно, значит, как. Первое предупреждение. Как будто этого мало. Виктория Ходячий Крах Любовных Отношений, неужели тебе грозит еще и безработица?
Глава двадцать первая
— Интервью пойдет в ту часть фильма, которую мы хотим назвать «Любовь и свадьбы», — говорила Джоди.
Мы сидели у нее на кухне, потому что это была самая темная комната в доме. Окна завесили старыми Дидиными саронгами.
На сидевшую рядом с Хилари Натали шикали с самого начала фильма, так что она уже слегка дергалась. Диди, поджав ноги, уселась на кухонном столе — точь-в-точь ирландский эльф с прозрачными крылышками. На ней были очки в стиле пятидесятых, и теперь она в порядке разнообразия действительно могла что-то видеть. А одна из женщин, у которых Джоди брала интервью, разлеглась прямо на полу перед проектором и жадно вслушивалась в каждое свое слово. Джоди, конечно, отобрала для просмотра очень странную комиссию. Но, с другой стороны, «Влюбленные женщины» — фильм, рассчитанный на странную аудиторию.
Джоди взяла на себя всю возню с проектором. Вообще, ею нельзя не восхищаться. Сама написала заявку, отсняла всю пленку, задала все вопросы, а теперь еще и приготовила из сельдерея маленькие лодочки, груженные сыром.
— Что для вас значит день вашей свадьбы? — спросила Джоди на экране.
— Смерть, — брякнула перепуганная героиня интервью.
Я в это время лениво раздумывала, как бы отнесся ко всему этому Пьер Дюбуа. Мы с ним могли бы завести долгий и глупый разговор на тему кино. Если, конечно, позволительно применить слово «разговор» к Интернету. Да, кстати: я ведь так никому об этом и не рассказала.
Голос Джоди звучал звонко и торжественно.
— Можно ли считать совпадением, — вопрошала она, — что женщина выходит замуж там, где ее наверняка похоронят?
Она снимала компанию каких-то нудных распорядителей похорон, забредших в паб во время обеденного перерыва. Все молчали.
— Я ЛЮБЛЮ СВАДЬБЫ! — выпалила я громко.
Знаете, что сделала Джоди? Выключила проектор, зажгла свет и налетела на меня с камерой, пока Диди нацеливала микрофон.
— Итак, Виктория, ты любишь свадьбы. Не расскажешь ли нам, почему?
Дала бы мне опомниться.
— Они мне нравятся, вот и все. Свадьбы многое значат.
— Даже при том, что одна из трех свадеб заканчивается разводом?
— Ну и что?
— И даже с учетом того, что твои собственные родители разведены? — не отставала Джоди.
— Ну, это уже слишком личное.
Так оно и продолжалось, пока я на манер голливудской звезды не надула губки со словами: «Ну ладно, хватит». Я же знала, что они все равно используют только одну фразу. Я уже снималась в Джодиных документальных исследованиях.
Когда же, прождав целую вечность автобус, я вернулась наконец домой, то первым делом включила модем и проверила почту — прежде чем поставить чайник или проведать автоответчик. И письмо там было! Послание от моего Пьера! Совсем как Рождество. О господи!
Кому: [email protected]
От кого: [email protected]
Тема: Брошюра о пенсионных взносах
Видимо, это был его ответ на письмо, которое я послала ему после разговора о Бобби. Я пробежалась вниз по странице и прочла следующее:
Дражайшая Техноботаник, я долго думал о брошюре с пенсионными взносами, которую вы пишете (надо же кому-то это делать). Я прекрасно понимаю, почему вы не хотите пугать людей тем, что в старости им придется есть собачьи консервы. Но другая идея гораздо хуже. Можно ли обещать молодым людям бодрые игры в гольф на старости лет, если в двадцать пять они сделают удачные взносы? Да они перепугаются до смерти. Гораздо сильнее, чем от перспективы питаться собачьими консервами. Что страшнее — жевать собачий корм или в клетчатых штанах ковылять по полю для гольфа? P.S. Информация бесплатная. P.P.S. Вы уже пришли в себя после разговора с Татуированной Адвокатихой? Пьер.
Я быстро набросала ответ:
Кому: [email protected]
От кого: [email protected]
Тема: Программа по восстановлению после общения с Татуированной Адвокатихой
Дорогой Пьер, спасибо за дельное предложение насчет моей брошюры с пенсионными взносами. Вы правы, картина со стариками в клетчатых штанах только расстроит и напугает молодых, чьи деньги пытаются зацапать. Теперь к главному. Мои переживания из-за Татуированной.
И вот тут я остановилась. Пришлось остановиться. Неужели я рассчитываю, что человек, у которого даже нет нормального имени, поймет мои чувства? Конечно, он сам попросил меня написать обо всем, что очень великодушно с его стороны. Но в том настроении, в каком я сейчас пребывала, над письмом понадобилось бы трудиться целый день, потому что коротеньким ответом тут никак не обойтись. Но, с другой стороны, если Пьер Дюбуа сейчас сидит возле своего компьютера, я ведь могу спросить, не возражает ли он против моей словесной атаки. И я приписала:
