– Садитесь. Можете обращаться ко мне «Степан Андреевич». А как ваше имя? А то в личном деле как-то неразборчиво написано.
– Шилов.
– Ну да, можно и так прочитать, – с улыбкой ответил лейтенант. – Хотелось лично познакомиться с человеком, за два дня прошедшим путь от конюха до сварщика, а от сварщика – до специалиста бригады ударников товарища Берензона.
– Все мы чему-то учимся, гражданин начальник.
– Верно, – кивнул Степан Андреевич. – Вы были привлечены по анонимному доносу за антисоветские высказывания на пятнадцать лет?
– Я уже шесть лет как на пути исправления.
– Раскаялись, наверное?
– Почти сразу, гражданин начальник.
– И я вам верю, – рассмеялся Степан Андреевич; разговор явно доставлял ему удовольствие. – Мы ведь с вами почти земляки, я тоже из Сибири, круглый сирота, воспитывался в детдоме. Мы мальчишками обожали рассказы о Гражданской войне. А знаете, кто был мой любимый герой?
– Никак нет, гражданин начальник.
– Белый офицер, выдававший себя за красного комиссара. И знаете, его так никто и не поймал. Наверное, до сих пор где-то скрывается. Представляете?
– Чего только не придумают, – сказал седой зэк, потому что Степан Андреевич ждал его реакции.
– А вот бы его разыскать, – мечтательно произнес лейтенант. – Если послать запросы, куда следует, например, в вашу деревню, выяснить детали, сопоставить факты…
– Вы же не подозреваете меня, гражданин начальник?
– Ну что вы! Даже если бы я просто это предположил, без всяких улик, вам бы грозил следственный изолятор первого района до выяснения обстоятельств. Время сейчас военное, письма идут долго, вряд ли бы вы смогли пережить такую суровую зиму в изоляторе.
– Хорошо, что вы не предположили, гражданин начальник. Как я могу укрепить вашу уверенность?
– Мне нравится, как вы быстро все схватываете. Действительно можете. – Степан Андреевич, выражая полное удовлетворение от беседы, откинулся на спинку кресла. – Бригада, куда вас так поспешно записали, вызывает у нас повышенный интерес. Разумеется, мы в курсе всех ее действий, но некоторые моменты, особенно те, что касаются ее руководства, требуют некоторой ясности. Я надеюсь узнать об этом побольше. Понимаете?
– Постараюсь сделать все от меня зависящее. А какого рода информация вам особенно будет интересна?
– Я рад, что мы договорились, – кивнул Степан Андреевич. – Вы слышали уже, должно быть, о проверке из Москвы? Их интересует смерть начальников снабжения. Следователь вряд ли чего найдет, но это к делу не относится. Рассказывайте мне все, что услышите об убийствах бритвой, о тех, кто отдает такие приказы, зачем они это делают, если узнаете, конечно. Ого! Отбой уже отыграли, пойдемте скорее, мы оба опаздываем. Я вас подкину до лагеря.
Седой зэк глубоко вдохнул пьянящий ночной морозный воздух. Они сели в машину и быстро добрались до лагеря.
– Мы с вами свяжемся, – бросил на прощание Степан Андреевич, и автомобиль уехал.
Неблизкой дорогой через лагерь седой гадал, как лучше ответить на вопрос новых товарищей, что он делал в политотделе. Наконец, решил рассказать полуправду: мол, Степан Андреевич заподозрил в нем бывшего белого офицера, но ему удалось его переубедить. Мороз слабел, небо закуталось бледными низкими облаками, предвещавшими снег. Ночные побудки бригаде Берензона вряд ли грозили, и седой предвкушал сон в теплом помещении на настоящем постельном белье.
Войдя в барак, он немного растерялся от шума голосов. Казалось, вся бригада говорила разом. Потом он вспомнил о бочке спирта. Снял фуфайку, положил ботинки на сушилку и вошел. Все утопало в табачном дыму, достаточно было просто вдохнуть, чтобы накуриться. Свет у выхода был потушен, и керосинки переместились к дальней стене, где на нескольких нарах пировала вся бригада во главе со Снегирем. В центре неровного круга стояла бочка. Время от времени ее кто-нибудь наклонял, наливая прозрачную жидкость в жестяную кружку через отверстие, пробитое сверху.
– Я тебе отвечаю, хреновый спирт какой-то, четвертую пью и ни в одном глазу.
– Принеси получше, я тоже угощусь, – глядя остекленевшими глазами на недовольного, отвечал Снегирь, промахнувшись сосновой доской мимо печи. – Дед явился. Неси тару, первый стакан бесплатно.
– Спасибо, Снегирь, рад бы, но нельзя. Весь пищевод спиртом сожжен, я и с рюмки кровью блевать буду, – врал седой, не желая оставаться пьяным в еще незнакомой бригаде. – Вот от чая я бы не отказался.
– Налейте Дедушке чаю, – в никуда распорядился Снегирь, мгновенно потеряв к нему интерес.
– Сварщика дождались?
– Упал твой сварщик, – радостно проговорил заплетавшимся языком Снегирь, не упуская момента лишний раз покрасоваться перед бригадой. – Я, говорит, работаю сверхурочно, а вы дармоеды. Так и сказал, а потом с крыши упал.
Многие рассмеялись. Бочка наклонялась все чаще и все ниже. Заключенные протягивали Снегирю желтые рубли с шахтером, зеленые трешки с солдатом и синие пятаки с летчиком. Как он ни был пьян, но внимательно пересчитывал купюры и отдавал сдачу. Деньги у блатной бригады водились.
Спрашивать о политотделе никто не собирался, может, потому что забыли, а скорее всего потому, что каждый здесь прошел через такую беседу. Седой лег на свои нары, по привычке не раздеваясь, и, прежде чем закрыть глаза, обратил внимание, что его сосед Маляр спит, несмотря на шум. По привычке хотелось спать, но долгий дневной отдых и гул пьяных голосов не давал забыться.
– Мамка с папкой у меня во время голода померли, я ж местный почти, из-под Сызрани, – плаксивым голосом рассказывал Снегирь. – Воровал на вокзале, на поездах в Самару ездил, потом…
– Ничего так спирт, не крыло, не крыло, а теперь все как в тумане.
– Ты краев не видишь, плескаешь?
– Бочку не опрокинь, оставь завтра на опохмел, Емеля.
Голоса становились то громче, то спадали почти до шепота. Все чаще начал раздаваться храп, шарканье неверных ног на пути к нарам, и наконец в бараке разлился густой пьяный сон. Но был он недолог. Кого-то с верхних нар стошнило на пол.
– Ну, еб твою мать, не мог… – начал говорить кто-то, но сам зашелся рвотой.
– Вы че творите, падлы! Зажгите свет! Где свет?!
Седой зэк открыл глаза и увидел, что ни одна из горевших ламп не потушена. Хотел снова лечь, но дальше по ряду один из заключенных, лежа на спине, захлебывался рвотой, конвульсивно дергая ногами. Седой вскочил и перевернул его на бок.
– Че случилось, я не вижу ни хуя, я ослеп! – Жуткий панический вопль разбудил весь барак.
Люди скатывались с нар, падали, вскакивали, вытягивая вперед руки, сталкивались между собой, не прекращая кричать. Многие блевали, все искали выход. Один зэк с разбега ударился о деревянные нары, из его лба брызнула кровь, и он упал под ноги товарищей. Другой, споткнувшись о сосновую доску, обнял раскаленную печь и с воплем принялся кататься по полу. Седой зэк, оставаясь на своих нарах, посмотрел на Снегиря, тот наполовину сполз на пол и так и замер, прижимая к груди охапку зеленых рублей, распахнутыми глазами глядя в потолок.
Дверь барака открылась, и на пороге застыл перепуганный увиденным вохр. Дрожащими руками он поднял винтовку. Маляр, видимо, тоже не пивший, быстро соскользнул под нары.
– Вы че, вконец охуели?! – крикнул боец, но его голос утонул в общем шуме.
Холодный воздух влетел в барак через раскрытую дверь, и ослепленные зэки, почуяв перемену, на мгновение затихли. Определив, где выход, они все разом кинулись на улицу. Рука вохра дернулась, пуля сбила одного заключенного с ног, и несколько человек упало, споткнувшись об тело.
– Отравили! Расстреливают! – заорали в толпе.
Взлетели заточки, вохр вскрикнул от удара одной по руке, но успел выбежать и закрыть за собой дверь. В прихожей послышался шум – боец чем-то подпер дверь. Его удалявшийся голос звал на помощь.
Заключенные попытались было выбить дверь, но неудачно. Со стонами, проклятиями и молитвами они падали на пол и расползались, поскальзываясь в собственной рвоте, корчась, прижимая руки к животу.
– Что делать, Дед? – дрожащим голосом спросил Маляр.
– Когда вохры пойдут на штурм, я к тебе под нары полезу.
Дышать в бараке было нечем; седой уже несколько раз сдерживал подкатывавшую от запаха тошноту. Иногда кто-нибудь вскакивал и начинал долбить в дверь, возбуждая остальных, и помещение снова наполнялось криками и стонами.
Седой зэк дошел до трупа Снегиря, забрал папиросы и деньги у него из кармана, а потом из тумбочки. В прихожей снова послышался шум.
– Спрячь. – Он кинул деньги и бритву Маляру и громко сказал: – Мужики, вас перестреляют, а я не пил, пойду, договорюсь.
Возражений не последовало. Седой обмотал ноги простынями, потому что пройти к выходу, не запачкав ноги рвотой и кровью, было невозможно. Времени, чтобы найти в прихожей свою обувь и надеть фуфайку, не было, в открытую дверь на седого зэка через прицелы смотрел строй вохров.
