Вспоминаю письмо (одно из тысяч!), которое я получил после очередной публикации. «Как не стыдно, – упрекал меня читатель, – вешать лапшу на уши, обманывая нас, легковерных, будто случай ваш уникальный?! Читая очерк, всё время думал: да это же про наш комбинат написано, точь-в-точь!» Я ему ответил: «Если Вы, уважаемый имярек, прочитали, что это точь-в-точь и про Ваш комбинат, значит, в очерке так и написано. А как это получилось, – мой авторский секрет». Через несколько дней пришла телеграмма: «Всё поняли нетерпением ждём новых очерков про исключительные случаи». Вот так мы общались со своими читателями, так находили общий язык. «Мы» – поскольку круг авторов судебных очерков в «ЛГ» непрерывно расширялся. Кроме давних, постоянных и очень популярных Александра Борина и Ольги Чайковской, да и Богата, который отнюдь им не брезговал, кроме целого ряда внештатных авторов, успешно осваивавших этот нелёгкий жанр, к нам вскоре присоединились возглавивший отдел Игорь Гамаюнов и перешедший в «ЛГ» из «Комсомолки» Юрий Щекочихин.
В лучших своих проявлениях судебный очерк «ЛГ» представлял собой социальный роман, спрессованный до одной газетной страницы. Роман, обнажавший различные пласты реальной жизни, далёкой от привычных лекал агитпропа. Типологические характеры, узнаваемые ситуации – всё это обеспечивало ему читательское «соавторство», или, проще сказать, благодарный читательский отклик. Один раз мы решились опубликовать весьма сокращённый список лишь коллективных откликов – с сотнями подписей под каждым, от имени целых организаций. «Наверху» поняли и этот маневр, который вроде бы должен был нам зачтён только в плюс. Зачли – в минус: кто-то из замов главного предупредил меня, чтобы такие «номера» больше не повторялись. Несанкционированные «коллективки» могли, видимо, угрожать иллюзорной стабильности режима.
Ещё один плодовитый в то время критик на страницах профессионального журнала всерьёз уверовал в предостережения наших «врезов». Он авторитетно указал, что «судебные очерки Борина, Ваксберга, Чайковской не могли бы появиться ни в одном другом издании», поскольку «Литературную газету» привлекают исключительность, единичность «случаев», о которых она пишет, а другие газеты и журналы предпочитают что-нибудь типичное (читай: не слишком дразнящее). Вокруг всё той же набившей оскомину проблемы – типично или нетипично – и ломались копья в течение тех двадцати приблизительно лет, когда был жив и всенародно известен судебный очерк «Литературной газеты».
Не следует, естественно, забывать, что острота и чёткая социальная направленность отличали в газете не только судебные очерки. Они вовсе не были каким-то инородним телом на её страницах. В том-то и дело, что разные авторы, касаясь самой разной проблематики и работая в разных жанрах, были заражены – по большому счёту – одной и той же сверхзадачей, имели своего благодарного читателя и находили у него живой отклик. Когда пришли другие времена, неблагожелатели и завистники глумливо напомнили, что Сталин создавал «Литературную газету» как мнимо независимый официоз для «выпускания пара». Во-первых, при Сталине и ещё многие годы спустя никакого «пара» она не выпускала, разве что порой позволяла себе предписанные сверху неполиткорректные шпильки в адрес иноземных «врагов», от чего воздерживались (дипломатии ради) другие газеты. Во-вторых же, «ЛГ» времён Чаковского тоже, видимо, мыслилась в партийном ареопаге как некий «Гайд-парк при социализме», но блистательный коллектив журналистов самой высшей для того времени пробы, которых собрал Сырокомский с полного одобрения Чаковского, получив максимально возможную в тех условиях свободу действий, стал жить своей жизнью, постепенно заразив личным авторским успехом у читателя (ведь это же был ничуть не в меньшей степени и успех всей газеты!) верховный редакторат. Задумано было одно – получилось другое.
Готовя к печати очерк «Завтрак на траве» – о том, как человек, давший отпор хулиганам, получил в виде награды лагерный срок, – я придумал оптимистичную концовку в надежде облегчить ему проходимость. Мухин, герой очерка, в ответ на мой вопрос, даст ли он и впредь отпор любым хулиганам, несмотря на страдания, которые ему пришлось испытать, отвечал мне: «Конечно!» Чаковский вызвал меня и, держа в руках свёрстанную полосу, чуть не выкрикнул, едва я переступил порог кабинета: «Как могли вы испоганить такой очерк этой идиотской концовкой?!» Протянул лист бумаги и карандаш: «Пишите». Продиктовал: «Я задал ему этот вопрос, не сомневаясь в ответе: «Конечно, снова дал бы отпор». Но услышал совсем другое: «Никогда, никогда, ни за что!» Я не верил своим ушам: ведь драма тотчас превратилась в трагедию, а «случай» достиг такого обобщения, о котором я не смел и мечтать. Бездушная судебная машина, так теперь получалось, переломала граждански активного человека, превратив героя даже не в жертву – в раба… И я понял: никакой конфронтации между начальством и мною не было и в помине, главный редактор предлагал всего лишь следовать «правилам», ведь любую задачу надо решать на условиях, в ней содержащихся, а не на тех, какие желанны.
Завершая этот краткий «мемуар» и возвращаясь в памяти к золотой поре «Литгазеты», я не могу не вспомнить кроме уже названных тех, без кого она не существовала, кто приносил ей славу и уважение, с кем вместе я бок о бок работал в свои самые счастливые годы: Анатолий Рубинов, Александр Левиков, Олег Мороз, Владимир Михайлов, Юрий Рост, Лидия Графова, Нинэль Логинова, Лора Великанова, Григорий Цитриняк, Капитолина Кожевникова, Геннадий Бочаров, Леонид Почивалов; наши замечательные собкоры в Ленинграде и союзных республиках, жившие с «метрополией» общими мыслями и задачами: Галина Силина, Илья Фоняков, Григорий Кипнис, Зорий Балаян, Эдуард Елигулашвили, Александр Самойленко, Георгий Целмс… Называю – и то не всех, с кем работал в особо тесном контакте. А ведь были ещё популярнейшие сотрудники отдела «Двенадцать стульев» – Виктор Веселовский, Андрей Яхонтов, Павел Хмара, их многочисленные авторы, оставшиеся и по сей день звёздами сатирического цеха. Были первоклассные перья так называемой первой тетрадки, отданной собственно словесности и искусству: там работать было ещё труднее, ибо над ними всей своей тяжестью нависали два министерства – литературы (Союз писателей) и культуры. Журналистский корпус, оказавшись столь однородным по своим устремлениям, отношению к окружающей действительности и профессиональному уровню, объединённый общностью интересов, позиций, целей, во многом сам направлял путь газеты. Каждый из сотрудников в отдельности, при всём своём таланте и благородстве, оказавшись в другом коллективе, в другой среде, при других редакторах, скорее всего, не смог бы так себя проявить. Тогда – не потом… И уж во всяком случае, не имел бы даже сотой доли такой самостоятельности, которую он получил в «Литературной газете».
Её роль в общественно-политической и культурной жизни страны ещё подлежит изучению. От себя скажу лишь: работать в ней было огромной радостью и великой честью.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Галоши для la scala
Общество
Галоши для la scala
СИТУАЦИЯ
Юрий НИКИТИН, АСТРАХАНЬ
В предпоследний день апреля в Пензе под предводительством премьер-министра Владимира Путина обсуждались дела театральные. Первоначально такое заседание планировалось провести в Астрахани, в роскошном зале нового музыкального театра. Сделать это помешали совершенно не ожидавшиеся в понизовье в весеннюю пору дожди. И всё-таки и театр, и астраханский губернатор Александр Жилкин участвовали в заседании – в режиме видеоконференции.
Всем известно доброе отношение Путина к Астрахани и её губернатору. Часто бывая в дельте Волги и в качестве президента, и премьера, а то и просто отдыхающего, он старается помочь чем может, много и по-доброму шутит. Шутил он и на сей раз, увидев Жилкина на экране монитора, однако теперь от егo шуток веяло прохладой. Не знаю, какой умник или умница из околокультурного окружения губернатора присоветовал ему в одиночестве устроиться в «царской ложе» на фоне бархата и позолоты с карандашом в руке, но в этой позе он был весьма уязвим для остроумного премьера, известного мастера ассоциативных определений, тотчас же сравнившего Жилкина со Станиславским. Этим Путин как бы давал понять, что в любой момент может прервать оратора, воспользовавшись знаменитым восклицанием гениального режиссёра. Примерно так оно и вышло. Не дослушав ни покаянных речей, ни бодрых заверений, Путин принялся отчитывать неких безымянных региональных руководителей, страдающих гигантоманией за казённый счёт.
