Михаил Михайлович запер свой передвижной штаб и направился к красному «Alfa-Romeo», одиноко стоявшему на площадке перед незаселенным домом. Красивый получился дом – с арками и блестящими рядами лоджий, но для него он воспринимался лишь как «объект 114/26».
Сам Михаил Михайлович не жил ни в одном из своих «объектов». Его дом больше походил на замок, и так же, как замок, был окружен высокой стеной. Когда-то он одиноко возвышался над полем бывшего пригородного совхоза, но потом земли стали обживать и другие «новые русские», создавая очередную «долину нищих». Эти термины придумали в конце прошлого века озлобленные люди, в одночасье потерявшие свои сбережения, и когда жизнь более-менее наладилась, термины исчезли, и из разговоров, и с газетных станиц, а «долина нищих» обрела нормальное географическое название. Только с фантазией, видимо, было туго, и назвали ее именем безвременно почившего совхоза – «Восьмое марта». Постепенно привыкли и к названию, и никто над ним уже не смеялся.
Михаил Михайлович свернул с трассы к своему дому, который так и остался самым ближним к городу, являясь, своего рода, визитной карточкой поселка.
Рядом с автоматическими воротами стоял аккуратный теремок, в котором круглосуточно дежурили бравые мордовороты в камуфляже, с закатанными по локоть рукавами. В лихие девяностые у них на плече висели настоящие АКМы. Стрелять им не пришлось ни разу, но сам вид вызывал желание побыстрее ехать дальше. Потом ненависть к богатым стала менее воинствующей, и охрану можно было б снять вовсе, но Михаил Михайлович уже привык, что каждый день его провожает и встречает «почетный караул». Пришлось, правда, сменить вызывавшие раздражение милиции автоматы на помповые ружья.
Михаил Михайлович махнул охранникам, по-военному вытянувшимся перед хозяином, и не останавливаясь, въехал во двор. У крыльца стояла маленькая желтая «Toyota». Михаила Михайловича изначально раздражал этот идиотский цвет, но Ольга говорила, что в такой машине чувствует себя моложе. Пусть чувствует, если ей так хочется…
То, что «Toyota» находилась не в гараже, предполагало два варианта, либо жена куда-то собиралась, либо откуда-то вернулась, что, по большому счету, не имело принципиального значения – у каждого здесь был собственный график, и шли они параллельно, пересекаясь лишь от случая к случаю. Михаил Михайлович не видел в том ничего противоестественного, потому что каждый строит жизнь по своему усмотрению, и мешать ему, значит пытаться выстроить ее за него, а это, как известно, ничем хорошим не заканчивается. Тем более, когда один занимается исключительно производством благ, а другой их потреблением, общего у них становится все меньше. С Леной, кстати, все обстояло точно так же, только, обретя свободу от материальной зависимости, она пустилась в длительный загул, а Ольга занялась собой, и в тридцать два выглядела максимум на двадцать пять. Против подобного времяпрепровождения Михаил Михайлович не возражал.
Припарковавшись рядом с желтым уродцем, он поднялся на крыльцо.
– Олененок! – остановился посреди холла, – я приехал!
– Да, милый! Я сейчас!
На лестнице вспыхнул свет, и послышались шаги. Оля спускалась медленно, грациозно касаясь перил тонкой рукой.
…И где она научилась?.. – подумал Михаил Михайлович, – а то сидела в своей палатке, как нахохленный воробей, и торговала елочными игрушками… нос красный, глаза слезятся – помню, мне показалось, что она ревела весь день… хотя, может, так было – от той-то жизни!..
Нельзя сказать, что наблюдение за тем, как артистично жена спускается по лестнице, переполняло Михаила Михайловича восторгом – скорее, это было удовольствие от созерцания картины; как на вернисажах, которые он посещал, стараясь не обижать друзей-художников.
– Ты туда или оттуда?
– Туда, – Оля засмеялась, – я ж не знала, когда ты вернешься. Мы с Аллой договорились на вечер. Хочешь, поедем вместе? Вы там с Виктором по рюмке выпьете, пообщаетесь.
– Чего-то не хочу я с ним общаться, – Михаил Михайлович брезгливо поморщился.
Виктор являлся заместителем управляющего банка, и общение с ним, как правило, выливалось в то, что он пытался переманить «Строй-инвест» к себе, бессовестно суля такие дивиденды, которые вряд ли мог гарантировать даже Центробанк. Михаил Михайлович всегда обещал подумать, чтоб не ссорить жену с лучшей подругой, но у него были свои банкиры, и уходить от них он не собирался.
– Тогда я поехала.
– Езжай, – Михаил Михайлович подтолкнул жену к выходу.
Когда дверь закрылась и послышался шум двигателя, он поднялся на второй этаж; принял душ, переоделся… и почувствовал, как вымотался за неделю. …А ведь лично не положил ни одного кирпича… Вот и объясни идиотам, почему у нас разные зарплаты… Мысль странным образом возникла из далекого перестроечного прошлого. Сейчас, слава богу, уже никто не рвал на груди рубаху и не орал, что пролетарии должны получать больше начальников, протирающих штаны.
Подойдя к бару, Михаил Михайлович выпил рюмку водки и вышел на балкон, покурить. Он любил смотреть на город – только не на окраину, где виднелись заросшие кустарником руины недостроенного НИИ – «флагмана советской электронной промышленности», а выше, на разметавшиеся по крутому берегу «свечки» и блестящие в зелени купола восстановленных церквей.
…Во истину, Россия – страна контрастов, а никакой ни Стамбул и ни Париж… Затушив сигарету, Михаил Михайлович вернулся к бару; выпив еще рюмку, включил телевизор и удобно устроился на диване – даже слишком удобно, потому что глаза стали закрываться сами собой…
– …Миш, что с тобой? Ты не заболел?..
Миша (он вдруг перестал ощущать себя Михаилом Михайловичем) узнал Олин голос.
– Не дождетесь… – улыбнулся, не открывая глаз. Дыхание ощущалось совсем рядом, и он, вытянув руки, нащупал худенькие плечи; потянул их к себе.
Оля тут же сбросила туфли, гулко упавшие на пол, и с радостью запрыгнула на приятно пружинивший диван.
– Что ты делаешь, хулиган?.. – томно прошептала она, чувствуя, как одна за другой расстегиваются пуговки на платье, и засмеялась, – все равно ведь не снимешь.
– А я порву его, на хрен… – глаза Миша не открывал, будто стараясь продлить чудесный сон.
– Это ж мое любимое платье!
– И что? Куплю новое…
Чуть слышно треснула ткань, и Оля вскочила.
– Миш, ну, ты чего?! Сдурел, что ли?..
Миша наконец разлепил веки. В комнате царил полумрак, а на Олином лице читалось такое возмущение, что он вздохнул.
– Никогда ты не научишься быть женой богатого человека.
– Ну, прости, – Оля виновато опустила взгляд, – я дура, да?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
