— Сентиментальная ложь, — оценил письмо интеллигентный Гольц.
— Да брешет, потрох собачий, — более определенно высказался бывший матрос минно-машинного отделения мятежного броненосца «Потемкин» Афанасий, бежавший после восстания в Женеву через румынский порт Констанцу и прибившийся тут к эсерам. — Такую суку, провокатора этого, давить надо было сразу. А вы упустили гада, суслики… Теперь искать придется, чтобы прикончить!
Глава 4
Ноябрь 1906 г.Наконец лег снег, сделавший Москву очень нарядной. Проезжая в извозчичьих санях по уже привычному маршруту от Пречистенских ворот мимо Храма Христа Спасителя по Волхонке в Кремль, Дмитрий любовался преобразившимся городом.
Все-таки в Москве было свое очарование, особенно сейчас, когда пушистые шапки свежего блестящего снега укрыли дома, церковные купола, ветви старых деревьев… Недаром среди коренных москвичей было так много горячих патриотов своего города.
Новые сослуживцы Дмитрия, чиновники окружного суда, полагали, что ему необыкновенно повезло с переводом в Первопрестольную (лучшего для молодого следователя просто и желать было нельзя), и совершенно не понимали тоски господина Колычева по Петербургу.
— Дмитрий Степанович, голубчик, да что там хорошего? Сыро, туманно, климат нездоровый, полгорода чахоткой болеет. Ну студентом вы там покрутились… Дело известное, сладкие студенческие годы, молодость ни лишений, ни неудобств не замечает. А теперь? Вы, батенька, остепенились, чин имеете, должность; карьера для ваших лет, голубчик, редкостная сделана, что есть, то есть. Скоро, глядишь, и жениться надумаете, а там и детки пойдут… Для деток в Москве не в пример лучше. Вы посмотрите на питерских детей — заморыши бледные на рахитичных ножках, а наши московские бутузы — просто кровь с молоком!
Колычев вежливо слушал добродушных чиновников и с тоской думал, что ничего этого — ни женитьбы, ни здоровых бутузов — еще долго не будет в его жизни… Все мечты остались в прошлом, а прошлое похоронено вместе с юной рыжеволосой женщиной на маленьком провинциальном кладбище.
В Москве шел снег и укутывал, укутывал город, пряча все некрасивое, грязное, старое…
«Мы, русские, наверное, так любим наши зимы потому, что снега делают жизнь красивее и чище. Причем без всякого труда с нашей стороны города сами собой становятся вдруг похожими на картинки с рождественских открыток», — размышлял Дмитрий, подъезжая к зданию судебных установлений.
— Где остановить прикажете, барин? — обернулся с облучка извозчик. — К подъезду судейскому нешто подать? Вы, ваша милость, смотрю, тоже никак из судейских будете? Я ваших господ туточки всегда высаживаю…
Поднявшись в свой кабинет, Дмитрий Степанович достал из небольшого несгораемого шкафа папку с делом об убийстве на Арбате, в гостинице Ечкина, прибывшего из Твери купца, а потом, подумав, положил на стол еще одну — с делом об убийстве неизвестного, тело которого найдено было накануне на Пречистенском бульваре.
Начинался новый день…
Вечером, пообедав, Дмитрий хотел было, как обычно, посидеть с газетой у теплой печки и пораньше лечь спать — завтра ему предстоял тяжелый допрос. Но вдруг, сам не понимая для чего, он пошел в прихожую и стал натягивать шубу. Волшебно преобразившаяся заснеженная Москва звала его к себе, словно обещая какое-то захватывающее приключение.
«Пойду пройдусь, — решил Дмитрий. — Нужно хотя бы гулять иногда, а то я уже превращаюсь в старого деда. Конечно, лучше всего было бы прогуляться до дома каких-нибудь хороших людей, которые были бы мне рады и с которыми приятно скоротать вечер. Но, пока я не обзавелся обширными знакомствами, можно просто посмотреть на московскую жизнь издали…»
Из окон уютных остоженских особнячков падали на снег квадраты золотисто-розового света. Казалось, что за этими освещенными окнами идет какая-то очень праздничная, уютная и веселая жизнь, особенно если смотреть с темной холодной улицы.
Откуда-то доносились приглушенные двойными рамами звуки рояля, где-то на стеклах играли отсветы пламени из зажженного камина, в некоторых окнах горели выставленные на подоконник свечи, как маленькие маячки для тех, кого ждали хозяева…
Дмитрия никто нигде не ждал, разве что слуга Василий, ворчавший небось дома на кухне, что вот носит барина нелегкая невесть где, а уже давно пора накинуть на двери крюк да, помолившись, отойти на покой.
Колычев бродил по переулкам, чувствуя себя среди этих отзвуков и отсветов чужой налаженной жизни особенно одиноким и бесприютным. В конце концов он вышел к темному корпусу мебельной фабрики Августа Тонета, на которой делали знаменитую гнутую «венскую» мебель. Фирма «Братья Тонет» с успехом торговала мебелью по всей России, а делали все эти «венские» стулья и диваны здесь, на небольшой фабричке в переулке за Остоженкой…
По позднему времени окрестности фабрики были совершенно безлюдны. Дмитрий брел в одиночестве, и только скрип снега под его ногами нарушал тишину…
— Господи, как я несчастлив, — сказал он сам себе. Неожиданно ему захотелось упасть в пушистый мягкий сугроб и крепко уснуть, так крепко, чтобы не заметить, как вместе с теплом уходит жизнь, и чтобы сверху падал на него снег, укрывая нежной пеленой…
«Тьфу, совсем я рехнулся, — очнувшись от этих тихих грез, подумал Колычев. — Надо же такое вообразить! Потом дворники откопают в сугробе тело неизвестного в фуражке судебного ведомства, власти возбудят следственное дело, кто-нибудь меня опознает, повезут на вскрытие. Буду лежать, распластанный как лягушка, на цинковом секционном столе… Гадость какая! А дознание, наверное, Аристарху Герасимовичу поручат, хоть участок мой, но меня-то уже не будет. То-то Аристарх от души в моих личных делах покопается с его любопытством…. Нет уж, такого удовольствия я ему не доставлю!»
Дмитрий свернул за угол. Кривой переулок, спускавшийся к церкви Ильи Обыденного, шел вниз довольно круто. Впереди под одиноким фонарем мелькнула фигурка женщины. После недавнего похолодания было скользко да еще мальчишки раскатали спуски до чистого льда, и бедная дама шла с трудом в высоких шнурованных ботинках на каблучках.
«Предложить ей руку? — подумал Колычев. — Еще, чего доброго, испугается, бедняжка, примет за наглого уличного приставалу…»
Но пока он предавался этим щепетильным размышлениям, женщина поскользнулась и с размаху упала на припорошенную снегом землю, причем было похоже — ударилась она довольно сильно. Ругая себя последними словами, Дмитрий поспешил к ней на выручку.
— Позвольте предложить вам руку, мадам! Вы не ушиблись? Вы можете идти? Хотите, я найду для вас извозчика?
— Благодарю вас, не стоит беспокойства! Все в порядке.
— Это, кажется, ваше…
Колычев поднял небольшой сверток, который дама выронила при падении. Но она почему-то не спешила взять его из протянутой руки Дмитрия. Застыв, женщина как-то странно, напряженно вглядывалась в лицо Колычева.
— Митя? Вы — Митя? Вот это встреча! Вы не узнаете меня? Я — Мария Веневская.
Дмитрию показалось, что женщина преображается у него на глазах. Осунувшееся, грустное лицо молодой дамы, одетой в немодное черное пальто, вдруг стало превращаться в милую озорную мордашку девочки, которую родные и друзья называли Мурой и которая казалась Мите самой красивой в мире…
Глава 5
Декабрь 1894 г.Матушка ожидала в гости на Рождество свою старинную подругу Софью Андреевну Веневскую, жившую в собственном имении Венево в десяти верстах от их родового Колычева. С тех пор, как обе женщины овдовели, они очень сблизились и частенько наезжали друг к другу в гости. В этот раз Софья Андреевна вместе с детьми должна была приехать на все Святки.
Митя не любил детей тети Сони. Правда, со старшим сыном Веневской Владимиром они теперь встречались редко. Володя Веневский учился в Москве в кадетском корпусе, а Митя — в гимназии в ближнем уездном городке, где он и проживал теперь у дальних родственников.
Приехав на рождественские каникулы домой, он рассчитывал насладиться жизнью в отцовском имении, в родном старом доме, в собственной комнате, где до сих пор хранилась его детская лошадка-качалка с мочальной гривой и красной кожаной уздечкой и были расставлены по полкам оловянные солдатики в мундирах различных полков — преображенцы, семеновцы, измайловцы.
Хотелось побольше побыть с мамой (к стыду своему, Митя чувствовал, что очень соскучился по ней, хотя подобная слабость и не могла украсить настоящего мужчину). Кухарка, жалевшая Митю, надолго оторванного от родного гнезда, пользовалась случаем, чтобы его побаловать, и все время готовила для него что-нибудь вкусненькое — то сладкие пирожки с яблоками, то ватрушки. Кучер Андрей соорудил к приезду Мити замечательные салазки, на которых было так здорово съезжать с горки у оврага…
