…У меня с Селяниновым стычек не было. Он кипятился, а я ему: «Георгий Тимофеевич, успокойтесь», — и улыбаюсь. Он тогда скажет: «Тьфу, черт, с вами разговаривать невозможно». Мы подружились. Поэтому, когда меня назначили заместителем начальника Главного управления Гидрометеослужбы СССР, он потирал руки. Селянинов считал, что сеть станций нельзя изымать из системы сельского хозяйства. Он хотел уничтожить, ликвидировать Гидрометеослужбу и был в полной уверенности, что теперь, когда там свой человек, ему, наконец, удастся выдержать неравный бой. Ему и в голову не приходило, что я могу не разделять такие «здравые» намерения. Когда же я отказался «взорвать Гидрометеослужбу изнутри», Георгий Тимофеевич понял это как острую личную обиду.
Селянинов не любил возиться с аспирантами, и все же многие считали его своим учителем. За три года прохождения аспирантуры я был у него всего два раза. Первый — когда он предложил мне тему и на четверти странички набросал общую схему ее выполнения. Через два с половиной года принял вторично для рассмотрения рукописи. Но считаю, что он был каждодневным моим руководителем. Я же штудировал его труды, не пропускал ни одного его высказывания на совещаниях. Учитывал все полезное…»
Некоторые детали из тогдашней жизни рассказчика. Аспирант обитал в общежитии, на чердаке, где проходили трубы системы отопления. Туда, наверх, горячая вода поступала прямо из бойлера, так что в помещении устанавливалась часто банная температура 30–40 градусов. Впоследствии чердак был сменен на подвал, и уж вовсе комфортабельное житье началось в восьмиметровой и полутемной комнате у брата Серго Орджоникидзе, тоже климатолога.
«Николай Иванович умел прощать или вовсе не замечать неуважительного к себе отношения. Он старался извлечь пользу даже из оскорбительного обвинения в свой адрес. На реплики, бросаемые противниками во время его доклада, он не реагировал, продолжал без остановки развивать свою мысль. Это раздражало критиков. Знаменательно, что ни один из них, этих кичливых критиков Вавилова, не стал сколько-нибудь видным ученым. Не могу припомнить из них даже ни одного солидного доктора наук.
Николай Иванович ни разу никому не объявил выговор. Если же эта административная мера была неотвратима, приказ подписывал заместитель директора. Тем не менее люди в лепешку расшибались, чтобы выполнить его задание. Все сотрудники без исключения мечтали, чтобы Вавилов взял, использовал полученные ими результаты. Почетнее не было признания.
Доверие директора к сотрудникам простиралось так далеко, что, уезжая надолго в командировку, он раздавал им пустые бланки со своей подписью.
Затрудняюсь сказать, сколько часов в сутки он работал. Бывало, приглашал к себе домой для делового разговора к двенадцати ночи: «Заходите, заходите! Вот и прекрасно, батенька, чай тут попьем». Он ходит по комнате и диктует. За столиком работает стенографистка… А к девяти утра, не позже, директор в институте.
…Вавилов погиб в 1943 году, а предсказанное им открытие совершено в 1953-м группой во главе с Ф. Криком, М. Уилкинсом и Д. Уотсоном, удостоенными за это Нобелевской премии в 1962 году. В последний раз на собрании в ВИРе Вавилов сказал: «Мы находимся в преддверии величайшего открытия». Речь шла об открытии механизма наследственности. Тогда все это многим казалось праздными словами. Натиск так называемого нового течения был очень сильным. Главный апологет генетики предавался анафеме…»
Феофан Фарнеевич, докторант Вавилова, также не был обойден «новым течением».
«Вдали, над пылью переулочной…»
Будь СО2 и умеренно опасна, как считает Ф. Ф. Давитая, человеку с сигаретой в зубах рано торжествовать.
На сегодняшний день среди метеорологов крепнет убеждение, что охлаждающий эффект от пыли все же превышает противоположное влияние углекислого газа и самой же пыли. По одной из моделей температурные колебания в течение нынешнего столетия на 90 процентов по вине пыли, в то время, как углекислый газ берет на себя только 3 процента. Считают, что поворотная точка, пройдена в сороковых годах: тогда кончился период потепления и мир вступил в период похолодания из-за дальнейшего роста запыленности атмосферы. Феофан Фарнеевич ставит на кривой графика точку, отвечающую нынешнему положению. Кривая имеет форму лука, поставленного вертикально для стрельбы вправо. Он опирается на ось температур, а слева идет ось значений запыленности. Пройден загиб в сторону наращивания температур, пройден перевал, вот вернулись к исходной позиции, а точка сегодняшнего дня уже сдвинута в сторону похолодания, куда предуказано и дальнейшее движение мира.
В труде и на отдыхе человек сегодня пылит вровень со средней вулканической активностью. Это понятнее, чем если мы скажем, что за год индустриальными, сельскохозяйственными и прочими средствами поднимается в воздух 500–600 миллионов кубических тонн материала.
Равняясь с вулканами, мы выглядим внушительно, но если перечислим, на душу населения, получится, что в день средняя персона производит всего-навсего 30 граммов пыли. Нас много — в том все и дело.
Однако важно, не сколько поднимается, а сколько удерживается пыли в воздухе постоянно. По подсчетам Рида Брайсона, это 15 миллионов метрических тонн. Более всего вулканоподобны страны средних широт Северного полушария. Теперь уже принято среди специалистов измерять «загрязнительный» потенциал страны ее валовым национальным продуктом, который, собственно говоря, выражает расходование материала и энергии. Так вот, страны с национальным валовым продуктом более 70 миллиардов долларов — США, Япония, ФРГ, Великобритания, Канада, КНР, Италия — сосредоточены в этом поясе, а из другой группы стран, чей валовой национальный продукт в сумме составляет 200 миллиардов долларов, большинство (девять из двенадцати) отсюда же.
Иначе говоря, «деловая пыль» рассеивается большей частью в зоне курьерских западных ветров, которые уж подхватят и разнесут.
Да…
А человек с сигаретой в зубах, он что?
— Накручивают. Себя чтоб показать и накручивают. Вулканы!.. Да кто их контролировал? Чего на людей зря наговаривают? «Климат меняют, портят…» Где он меняется? Покажите мне пальцем, где? Нет этого, вот и все.
Будто нельзя пальцем показать! Можно.
Взглянем сначала на свою улицу, на свой дом, на свой город. Зимой стены и окна, крыши и двери нашего жилья испускают тепло. Это заснято особой, инфракрасной фотографией. Летом все машины, нарабатывающие холод, — кондиционеры, холодильники, рефрижераторы — «другой» частью своего цикла отапливают и без того разогретые пространства. Мощные установки, которые производят и посылают в наши квартиры электричество, две трети топлива переводят в дым и пар, выбрасываемые еще горячими в воздух. Каждый житель, коему тут несть числа, — отопитель, камин ходячий, мощностью под сто пятьдесят ватт. Суммарная же мощность живого нагревателя может перевалить и за миллиард ватт, если считать в таком городе, как Москва. Устройство города таково, что он не только собирает, не только излучает, но и задерживает тепло. Водостоки, позволяющие горожанину обходиться без галош, — враги городского климата. Они поспешно удаляют воду с тротуаров, вместо того чтобы дать влаге испариться. В результате экономится тепло, в большом количестве расходуемое на испарение, и мы в городе лишены отрадной свежести после выпадающих летних дождей. «Серокаменное тело» города больше впитывает тепла, чем травянисто-деревянная деревня. Асфальт вбирает в себя солнце без остатка, пышет жаром. Ночью город преет, камень ласков, как остывающая печка.
А пыль? «Вдали, над пылью переулочной, над скукой загородных дач…» Невинная была та пыль, безвредная. Взметнется за извозчиком и сядет. Сияния небес не затуманивала. «Вдали»… Город без дали. Небо перегорожено этажами. В лабиринте ущельев и котлованов воздух застоен, прогрет, сух, тускл. «Солнечный свет затуманен», но затуманенный город не охлаждается. Завешенный пылью, углекислыми выдохами людей и машин, окисями азота, угарным, сернистыми газами, он тем не менее на один-два градуса, а то и больше теплее, чем округа. Эти едва уловимые перепады достаточны, чтобы из предместий понизу повеяло в город, подобно бризу. Только городской остров всегда теплее окружающего пригорода, и ветер здесь неизменный. Воздух воспаряет над каменным островом, как над экватором, и делает знакомую уже нам мертвую петлю, то есть, охладившись, опускается где-нибудь в районе дач, поворачивает назад, вновь понизу вползает с окраин в переулки и, следуя дорожным указателям с надписью «в центр», стекается, чтобы сделать заход на новую петлю, так что в каждом вдохе города — недавний его выдох.
Над заносчивым центром вертикальные потоки подымают максимум пыли, и здесь она наигуще выпадает из кругооборота на головы и серванты.
