Господи, хоть бы они больше этого не делали. И вообще даже не спали больше в одной постели. Спросить нельзя. А вы как думаете?
После медового месяца наступает месяц полынный. Кто бы мог подумать, что Стюарт сделается буйным во хмелю?
СТЮАРТ:
Плакучая ива плачет по мнеПтицы ночные щебечут во сне…
Не то чтобы вдрызг пьян.
Просто пьян.
ДЖИЛИАН: Я знаю, что должна ответить еще на один вопрос. Ваше право его задать, и я не удивлюсь, если в вашем голосе прозвучит скептическая, даже, может быть, ехидная нотка.
«Послушай, Джил, ты рассказала, как полюбила Стюарта, — растрогалась, когда увидела, что он составил план подготовки ужина. А как ты полюбила Оливера? Увидела его в тот момент, когда он заполнял купон футбольного тотализатора? Или решал кроссворд в „Таймс“?»
Справедливо. У меня бы тоже на вашем месте сложилось некоторое предубеждение. Но вот что я вам скажу. Я не виновата, что так получилось. Я не решила вдруг, что Оливер — «более подходящая партия», чем Стюарт, и ничего не делала нарочно. Так вышло само. Я стала женой Стюарта, а потом полюбила Оливера. И меня это вовсе не радует. Кое-что в этой истории я даже осуждаю. Что же делать, так случилось.
Было одно мгновение, которое люди, мне сейчас неизвестные, потом попросят меня вспомнить. Мы сидели в ресторане. Он считается французским, но в нем нет ничего французского. Половина официантов, по-моему, испанцы, остальные греки, но вид все имеют достаточно средиземноморский, а шеф-повар во всякое блюдо кладет оливки и анчоусы, и называется это заведение «Le Petit Provencal».[49] Всего этого довольно, чтобы обмануть большинство посетителей — или если не обмануть, то по крайней мере удовлетворить.
Мы там сидели двое, потому что Стюарт уехал по делам, и Оливер непременно хотел повести меня поужинать. Сначала я вообще отказывалась, потом сказала, ладно, но, чур, плачу я, потом предложила, чтобы каждый платил за себя, и тут ввязалась в спор мужская гордость, ведь им особенно трудно согласиться на оплату пополам, когда у них туго с деньгами. Так, отчасти против воли, отчасти уступая, я очутилась в этом ресторане, который мне самой не нравился, но я его выбрала, потому что он дешевый, и я надеялась, что ему по карману. Но Оливер ни на что не обращал внимания. Сидел себе, благодушествовал как ни в чем не бывало, словно никаких споров об этом между нами никогда не было. А я была настороже, как бы он не начал дурно говорить о Стюарте; но ничего подобного. Он сказал, что школьные времена уже помнит плохо, но все, что тогда было хорошего, связано в его памяти со Стюартом. Была какая-то банда, которую они победили, только они вдвоем, без чьей-либо помощи. Был мальчишка, получивший у них прозвище «Пятка» за то, что у него были большие руки. Как-то они на пару ездили автостопом в Шотландию. Оливер говорит, у них на то, чтобы добраться до места, ушло несколько недель, потому что он тогда был жуткий сноб, и если машина ему не нравилась, обивка не та или колпаки на колесах, он ни за что не желал садиться. А когда добрались, там без передышки лил дождь, и они сидели под крышей на автобусной остановке и питались овсяным печеньем. Оливер, по его словам, тогда уже начал разбираться в еде, и Стюарт устраивал ему проверки: давал поесть с закрытыми глазами то кусочки размокшего овсяного печенья, то обрывки раскисшей картонной упаковки. Стюарт всегда утверждал, что отличить одно от другого Оливер не мог.
Вечер прошел на удивление непринужденно, Оливер ел и похваливал, хотя мы оба понимали, что пища не ахти. После первого блюда он остановил проходящего мимо официанта и сказал:
— Le vin est fini.[50]
Это он не пижонил, а просто думал, что в ресторане «Le Petit Provencal» обслуга французская.
— Простите?
— Ага. — Олли повернулся на стуле и постучал пальцем по винной бутылке, словно на уроке в этой ужасной школе имени Шекспира. И раздельно, внятно повторил: — Le vin… est… fini, — давая понять повышающейся интонацией, что разговор еще не окончен. А затем «перевел» с иностранным акцентом: — Винцо… из… Финляндии.
— Желаете еще бутылку?
— Si, Signor.[51]
Боюсь, что я взвыла от смеха, и это было жестоко по отношению к официанту, который с раздраженным видом удалился и принес еще одну бутылку. Пока он наполнял мой бокал, Олли пробормотал вполголоса:
— Недурное «Шато Сибелиус», вот увидите.
От этого я снова прыснула и хохотала, пока не раскашлялась от смеха, пока не дохохоталась до колик в животе. Олли умеет выжать из шутки все, сколько в ней есть смешного. Не хочу проводить сравнения, но вот Стюарт не мастер шутить, он если отпустит шутку, то больше уже к ней не возвращается, словно застрелил зайца или кого-то там, и делу конец. А Олли продолжает резвиться, развивает смешную находку еще и еще, и если вы не в настроении, это может надоесть, но я, похоже, в тот вечер была в настроении.
— А в кофе, мадам? Несколько капель «Калевалы»? «Суоми» со льдом? Знаю: стаканчик «Карелии»! — Я от смеха совсем обессилела, а бедный официант ничего не понимал. — Да, я думаю, пятьдесят грамм «Суоми» для дамы. Какой он у вас марки? «Хельсинки» пять звездочек есть?
Я замахала руками, чтобы он перестал, но официант истолковал это по-своему:
— Даме ничего. Что для вас, сэр?
— О! — Олли изобразил, будто опомнился и спустился с высот на землю. — Да, да. — Он принял серьезный вид. — Мне маленький «Фьорд», пожалуйста.
И мы снова покатились со смеху. Когда я наконец отсмеялась, у меня болели бока. Напротив меня глаза Олли влажно блестели, и я тогда подумала: «Боже мой, это уже опасно, даже более чем опасно». А тут и Олли утих, словно ощутил то же.
По-вашему, это все не настолько смешно, как мне показалось? Ну что ж. Я рассказала вам просто потому, что вы просили. И мы оставили щедрые чаевые — на случай если официант принял наш смех на свой счет.
СТЮАРТ:
В ночной тишинеПлакучая ива плачет по мнеПтицы ночные щебечут во сне…
ДЖИЛИАН: Когда я только познакомилась с Оливером, я спросила у него, не красится ли он. Неловко получилось, то есть неловко потом вспоминать, что это были почти первые мои слова, сказанные тому, кого теперь люблю. Но, между прочим, они не очень далеки от истины. Иногда Оливер действительно как бы носит грим на людях. Он любит поразить, ошарашить. Но только не меня. Со мной он может вести себя тихо, естественно, он знает, что ему не надо кого-то из себя строить и притворяться, чтобы произвести впечатление. Вернее, наоборот: наигрыш не произведет впечатления.
Мы шутим между собой, что я единственный человек, который видит его без грима. Но в этом есть своя правда.
Оливер говорит, что это совсем неудивительно. Что тут дело во мне. Я занимаюсь тем, что счищаю копоть и грязь с картин, вот и с него счищаю тоже. «Послюнявь и потри, — говорит он. — Нет нужды применять крепкие растворители. Ты только послюнявь и потри и скоро доберешься до подлинного Оливера».
А какой он подлинный? Мягкий, искренний, не особенно уверенный в себе, с ленцой и очень сексуальный. Вам не кажется? Погодите, дайте срок.
Я сейчас говорю, как моя maman.
…(ЖЕНСКОГО ПОЛА, ВОЗРАСТ МЕЖДУ 25 и 35): Если хотите знать, все объясняется просто. Ну, может, и не так просто, но я уже с этим сталкивалась. Все дело в том…
Что-что? Как вы сказали? Хотите видеть мои верительные грамоты? Это ВЫ хотите видеть МОИ верительные грамоты? Ну, знаете ли, это вы должны представить документы. Чем вы заслужили мое доверие? И вообще по какому праву? То, что вы уже так много разузнали, еще не основание, чтобы лезть напролом дальше.
Тогда вы мне скорее поверите? Да не верьте, пожалуйста, мне-то какое дело. Я вам предлагаю свое мнение, а вовсе не автобиографию, если вас это не устраивает, топайте своей дорогой, я вас знать не знаю. По крайней мере я не топчусь на этом углу, и нечего с меня спрашивать документы. Да понимаю я вас, можете не сомневаться. Заслуживаю ли я доверия, зависит от моей профессии. И от общественного положения. Нет уж, простите. Вернее, катитесь к черту. А если уж вам так необходимы мои личные данные, то пожалуйста. Может, я вовсе и не женщина, а только с виду. Училась в университетах Касабланки и Копакабаны. Аспирантуру проходила в Булонском лесу.
Ну хорошо. Виновата. Вы задели больной нерв. И к тому же я в дурном настроении. (Нет, это тоже не вашего ума дело.) Да господи, сейчас выскажу вам, что я думаю, и смотаюсь. А вы уж тут сами соображайте. Я не «самый популярный персонаж месяца», вы меня тут больше не увидите.
И разумеется, я не транссексуал. Можете спросить у Оливера, он видел доказательства. Прошу прощения, не полагается смеяться собственным шуткам. Но у вас такое неодобрительное выражение лица. Так вот. Я этих обоих парней знаю тысячу лет. Помню Оливера, когда его понятие об опере сводилось к записям Дасти Спрингфилд на автомагнитоле. А Стюарта помню в очках с резиновыми заушниками. Помню, как Оливер носил фуфайки на шнуровке и детские ботинки, а Стюарт втирал в волосы сухой шампунь. Я спала со Стюартом (извините: не для прессы), а с Олли не захотела. Вот вам мои верительные грамоты. Да еще последние недели и месяцы Стюарт прожужжал мне все уши рассказами про эту их историю. Мы часто ездили полунеофициально вместе обедать или ужинать. Честно сказать, я сначала было подумала, что у него другое на уме. Да, опять опростоволосилась, дурочка. История всей моей жизни. Я вообразила, что он хочет повидаться со мной. Дура, конечно. Ему нужно было большое ухо, чтобы изливать свои переживания. Я сижу перед ним, а он хоть бы раз спросил, что я делаю, как жила все эти годы, только уже прощаясь, извинился, что все время говорил о себе. Потом мы встречались еще, и опять было то же самое. Одержимый какой-то, это еще мягко говоря, да мне от него ничего и не надо на данном этапе моей жизни. Абсолютно ничего. Лишний повод скорее со всем этим развязаться.
