— Прости меня, Кратон. Не хотел,— со вздохом проговорил скиф.
— Одной стрелой ты спас и царя и меня,— радостно отвечал я.— Это малая плата. С меня причитается куда больше.
Тут появился лекарь Астиага со слугой, который нес за своим господином сумку с приспособлениями и сковороду с двумя дымящимися головнями. Какими-то особыми щипцами лекарь перекусил стрелу между моей рукой и головой леопарда, потом выдернул из моей кисти острие, осмотрел руку со всех сторон, а потом раздул головню и прижег рану с двух сторон.
После такой пытки плоть моя, конечно, прилегла отдохнуть, и, когда с меня снимали уже остывшего хищника, мне уже нечего было смущаться.
За все время лечения Кир не отходил от меня ни на шаг. Вторую головню он взял со сковороды сам, сам же раздул уголь, и, когда его лицо осветилось, прижег глубокие царапины, оставленные зверем на его собственной руке.
Лекарь Астиага, глядя на царя персов с величайшим изумлением, пробормотал:
— Хвала великому Митре, теперь есть истинный царь. Повелитель Астиаг устрашился бы сделать с собой такое.
Когда я поднялся на ноги, Кир осторожно положил ту же раненую руку на мое плечо.
— Это была не Кама,— с грустной улыбкой сказал он.
— Мне сзади было виднее,— ответил я, пытаясь смягчить ошибку великого царя Мидии и Аншана,— Она водила хвостом.
Говоря эти слова, я осторожно огляделся: Азелек пропала так же внезапно, как и появилась. Она всегда появлялась и пропадала словно по волшебству.
— Десять лет,— вздохнул Кир,— Давно здесь не был. Все осталось как было. Все узнал... Мне показалось, что это была Кама. Забыл, сколько времени прошло. Мой дед успел завести себе нового зверя.
— Она была последним доблестным защитником Эктабана,— решился я на сомнительную шутку.
— Да,— словно не заметив шутки, вполне серьезно кивнул царь персов.— Я рад, что у меня пока есть такие же проворные защитники. Один из них — ты. Другой — Азал. Оба — чужестранцы.
— Твои воины, царь, отважны и сильны, как никакие иные воины в мире.
— Верю,— вновь кивнул царь персов,— Это так. У меня есть львы и быки. Но теперь мне потребуются и ночные хищники. Все изменилось, хотя я мог бы обойтись без этих перемен. Ты, эллин, сам говорил, что в горах легче дышится и стоишь ближе к богам.
«Судьба!» — едва не проронил я.
— Ты спас меня,— сказал Кир.— Иди в сокровищницу. Возьми сколько хочешь.
И вдруг я догадался, почему в тот миг, когда лекарь вынул острие из моей руки, не только мое тело, но и душа почувствовала облегчение.
— Царь! — отвечал Киру Кратон Милетянин.— Напротив, это я отдал тебе старый долг сполна, а ничего сверх того еще не заслужил. Ничего, кроме свободы.
Кир остро взглянул мне в глаза.
— Эллин, так что ты выбираешь теперь: судьбу или свободу? — вопросил он.
Ответ эллина был конечно же по-эллински лукав:
— Свобода позволяет мне выбрать судьбу.
Я в тот день не приносил жертв, не обращался к оракулам и гадателям. Всем правит Судьба, но там, где стоял царь Кир, который не признавал Судьбы и которому было суждено завоевать мир,— там правила его персидская свобода. Мудрый Гераклит согласился со мной.
— Бедный, бедный царь Эдип,— проговорил Кир; несомненно, судьба Эдипа произвела на него глубокое впечатление.— Несчастный человек. Он захотел иметь судьбу и не захотел иметь свободу. Больной человек. Ты меня вновь уверил, Кратон, что судьба — это болезнь, которую легко подхватить в иных дурных местах и среди иных слабых людей.
Уже светало, и Кир повелел мне оставить службу и отдохнуть до восхода солнца.
Меня устроили в богатых покоях, и лекарь принес мне какое-то успокаивающее питье. Но этому зелью не суждено было погрузить меня в приятный сон и успокоить боль от раны и царапин.
Не успел я смежить веки, как полог около моего ложа колыхнулся. Невольно я схватился за кинжал: мало ли сколько еще оставалось у Астиага ручных хищников.
И признаться, вовремя отбросил его, иначе Азелек наткнулась бы на острие моего кинжала вовсе не так безнаказанно, как я сам — на острие скифского меча давным-давно, в далеких персидских горах.
Да, то была она, Азелек! Жаворонок и сокол в одном невесомом, но сильном тельце.
И она пала на меня сверху, как сокол на добычу.
Амазонки не умеют нежно целовать, зато кусаются так изысканно и сладострастно, как никакие иные женщины. Сокол превратился в ласкового леопарда. Теперь Кратон мог свалить вину за любую рану и любой укус на мертвого зверя, не знавшего пощады.
На исходе той ночи я испытал самую приятную боль в своей жизни.
И наконец она наткнулась на то острие, коему и жаждала принести в жертву свое тело. Она стонала и извивалась надо мной, и в мгновения высшего блаженства и высшей обоюдной силы я приподнялся и крепко обхватил ее обеими руками, не чувствуя боли. Я измазал ей кровью всю спину.
Потом, застыв в судороге, она вздохнула так глубоко и с таким наслаждением, что вся тьма надо мною и все небо свернулись в этот ее блаженный вздох.
А спустя мгновение в моих руках оказалась пустота. Азелек снова исчезла.
Я откинулся на подушки и весь утонул в боли. Мне казалось, будто меня наконец загрызли хищники.
На восходе, едва держась на ногах, я добрался до тронного зала и решил подпереть одну из колонн позади персов.
В то утро царь Кир, облаченный в золотые одежды, восшел на мидийский престол и стал править «золотыми быками» и страной, которыми его дед Астиаг правил более трех десятилетий. И, воссев на трон, Кир первым делом велел персам не притеснять мидян, а, напротив, перенять у них все полезные обычаи, потребные для владения такой богатой и обширной землей, какой она представлялась Киру.
На этом, как видно, Кратон завершает вторую историю и начинает третью, о том,
КАК ЦАРЬ КИР
СПАС ЦАРЯ ЛИДИИ КРЕЗА ОТ ОГНЯ,
А ЕГО МАЛОЛЕТНЕГО СЫНА — ОТ НЕМОТЫ
Персы слушались своего царя, как воины слушаются своего стратега. Недаром слова «народ» и «войско» слиты у них в одно. К тому же, в отличие от многих варваров, персы не имели природного влечения к безудержному грабежу, бессмысленному разрушению чужих домов и лихоимству. Зато с легкостью перенимали чужие обычаи, если эти обычаи могли возвысить их в собственных глазах или в представлении соседних народов. Спустя год после завоевания Эктабана стало нелегко отличить на улице перса от мидянина.
Мидяне поначалу и сами изумились тому, что не заметили на себе тягот чужого ига. «Новый царь наполовину мидянин,— говорили они.— Разбавленная кровь течет легче. Старый был чересчур мидянин. Сгущение крови приносит вред».
Кир разделил свою большую страну на области, которые назвал сатрапиями. Больше, чем мидяне, удивились иные подвластные царю народы, когда во главе отдаленных областей он поставил чиновников из местной знати. Каждый из них вдруг превратился из обыкновенного мытаря или писца в маленького царя. Каждый стал держаться за свое место, надолго запомнив, кому обязан своим возвышением.
Так погас, не успев разгореться, мятеж в Парфии. Гордые парфяне считали, что Кир воссел на престол именно благодаря их поддержке, и хотели получить в награду ту призрачную независимость, которой обладали до недавнего времени области Дома Тогармы, Урарту и Маны. Вдруг оказалось, что даже самой Мидией стал управлять сатрап — Губару, ближайший сподвижник царя. В Доме Тогармы и Урарту сатрапами сели местные армене, и ранее правившие этими странами. В Парфии тоже появился сатрап: им стал стратег парфянской конницы, первым поддержавший Кира. Так парфянская гордость была утолена.
Когда Кир попросил стать сатрапом своего брата, Гистасп выбрал Гирканию.
— Почему ты не хочешь взять лучшее — Аншан и Персиду? — изумился Кир.
— В своем собственном доме ты должен остаться управителем до конца дней,— отвечал Гистасп.— Не отдавай его никому. Если же какая-то область твоего царства положена мне по природному достоинству, как твоему брату, то я с радостью возьму Гирканию. Слышал, что область не слишком богата, малолюдна и в ней испокон веку не было никаких восстаний.
Астиаг, уверившись в добром нраве Кира, сделался на старости лет очень занудлив. Он таскался за своим внуком по дворцу, докучая ему нравоучениями и советами, как править страной. Кир был терпелив к своему деду и, надо признать, почерпнул из его наставлении много полезного.
— И помни, мой дорогой внук: все равно тебе придется воевать с Крезом,— Этим Астиаг каждый день завершал свои словоизлияния, прежде чем удалиться в опочивальню.
— Надеюсь, великий Митра позволит мне дожить до того дня, когда Лидия станет твоей.— Этими словами он приветствовал Кира каждое утро.
Зная, что я происхожу из Милета, веками выяснявшего отношения с Лидией, Кир часто расспрашивал меня о царстве Креза.
