они их, по-вашему, не находят?
— Вы сами говорили, — напомнил Морис краснея, — их жены — порядочные женщины.
Она хотела что-то сказать, но какой-то миг молчала, наклонив голову и с ироническим вниманием глядя на него. Потом тряхнула распущенными светлыми волосами — Морису они напомнили шелковистый водопад, и мужское желание вдруг вскипело в нем с такой силой, что у него перехватило дыхание. Адель прошлась по дорожке и, с нервной грацией оборачиваясь, просто-таки хлестнула его насмешливой фразой — будто угадала все, что он только что почувствовал:
— Ха, можно ли поверить, что такой великолепный мужчина, как вы, шести футов росту, привлекательный и широкоплечий, настолько презирает эти удовольствия, что даже чурается их? Или вы, мой дорогой, решили поколебать репутацию настоящих французских гвардейцев?
Кровь бросилась Морису в лицо. Словно наперекор всему, во что он верил, его тело отзывалось на ее слова, голос, улыбки. Он был как в тумане и видел только ее кожу, до которой так хотелось бы дотронуться, ее бедра, ее ноги, обтянутые чулками и бесстыдно просвечивающие сквозь голубые кружева платья. Ломая все приличия, она добивалась того, что его тянуло к ней больше, чем когда-либо в жизни тянуло к Катрин, и на какой-то миг он ощутил, что готов душу продать, лишь бы обладать этой девкой.
Потом стыд охватил его — не за минутное желание, нет, это он считал даже естественным, а за то, что на минуту его покинуло презрение, которое должен был испытывать к шлюхе. Не только шлюхе, но и обманщице, низкой и развращенной… Понимая, что его провоцируют, Морис решил, что не поддастся.
— Не знаю, мадемуазель, какие гвардейцы вас посещали. Видимо, вам следует быть разборчивее. Что касается меня, то я человек женатый, счастливый в семейной жизни и уважающий свою жену, а уважение, если только вы можете это понять, — гораздо важнее, чем минутные удовольствия.
— Ах, Боже мой! Может, вы еще расскажете мне, что тело бренно, а душа бессмертна?
Она издевалась. Он резко ответил, решив пресечь этот ненужный разговор:
— Я пришел за деньгами. Только это я хочу получить от вас. Увы, как мне ни неприятно говорить об этом женщине, но я всё-таки вам напомню: возвращать долги необходимо, иначе этим займет суд.
Адель внимательно смотрела на него. Капитан д'Альбон преподнес ей сюрприз своим поведением: она полагала, что больше Морис и не трепыхнется, а он, оказывается, еще сопротивляется. Впрочем, этого следовало ожидать. Он ни разу не посетил ее вечера по четвергам. Не пытался с ней встретиться, а когда пришел, пытается уверить, что интересуют его только деньги…
Хотя, если поразмыслить, так даже интереснее. Может, ей попался мужчина, который сможет противостоять ей два-три часа — другие сдавались сразу без всякого боя. В том, что и он сдастся, она не сомневалась, ибо опытным взглядом видела, что эта самая Катрин держит своего мужа на чересчур скудном и однообразном пайке.
Не торопясь с ответом, она подняла поврежденную фиалку, повертела в руках, с сожалением глядя на цветок, и только потом повернулась к капитану д'Альбону. Ее юбки колоколом взметнулись вокруг стройных ног, и на Мориса повеяло таким умопомрачительным запахом гвоздики, что у него на секунду опять затуманилось в голове.
— Идемте, мой друг, — проговорила она весело. — Не беспокойтесь о деньгах: я верну их вам. Исключительно ради того, чтобы не доставлять беспокойств вашей милейшей жене…
Она повела его в кабинет. Походка Адель была легка, как у сильфиды, но стройные крутые бедра покачивались вполне осязаемо и под кружевным бельем угадывалось тело — сильное, гибкое, черт возьми, желанное. В любой другой ситуации Морис был бы рад, что судьба послала ему встречу с такой женщиной и что его так откровенно завлекают, но эта Адель… она ведь насмехалась над всем, что было ему дорого, пыталась поставить всё с ног на голову, без зазрения совести издевалась над Катрин, которую Морис если и не любил так, как это описывается в романах, то ценил и уважал безмерно.
По крайней мере, она была матерью его детей и ничем не заслужила насмешек. И как бы там ни было, менее всего такая особа, как Адель Эрио, могла позволить себе столь иронический тон.
Адель привела его в кабинет князя Тюфякина, обшитый резным дубом и обставленный старинной мебелью черного дерева. Делая вид, что роется в сейфе, она весело, беспечно, с подозрительной ласковостью сказала, опалив Мориса испытующим взором зеленых глаз:
— Вы не думайте, капитан д'Альбон, я ничего против вашей жены не имею. И обидеть вас тоже не хочу… Не в моих привычках оскорблять столь интересных мужчин. Я лишь оттого сегодня так болтлива, что меня мучает любопытство. — Ее глаза лукаво прищурились. — Не могу поверить, чтобы вы всегда были так уж скромны… Скажите, капитан д'Альбон, неужто вас никогда не тянуло налево? Признайтесь! Ну, а если взять меня — неужели вы ни разу не позволили в отношении меня нескромных мыслей? Ответьте как на духу, и если вы скажете мне «да, ни разу», клянусь вам, я сразу потеряю к вам всякий интерес и оставлю вас в покое!
Самые недвусмысленные намеки срывались с ее нежных розовых губ, таких соблазнительно полных, и у Мориса холодок пробежал от поясницы к бедрам. Это было черт знает что такое: у него, капитана гвардии, от слов этой ничтожной девицы багровело лицо и мучительно-сладостные видения проносились перед глазами.
Он уже раздевал ее взглядом, видел ее голой, а она смотрела на него, и в глазах ее был смех, будто она догадывалась обо всем, что он думает.
Морис откашлялся и попытался вернуть разговор в деловое русло.
— Признаюсь, мадемуазель, мне довольно странно слышать такое. Среди дам, знаете ли, как-то не принято… вести такие речи.
— Среди дам? Мой дорогой Морис! Но в том-то и преимущества моей профессии. Я, по крайней мере, сохраняю право говорить откровенно.
— Я хотел бы получить деньги, — прервал он ее.
Она улыбнулась:
— Давайте вексель.
Морис выложил сложенный вексель на стол. Адель кивнула, снова поворачиваясь к сейфу, не переставая болтать, будто деньги ее вовсе не волновали.
— У женщин моей профессии есть много особенностей, дорогой капитан, оттого мы так и привлекательны… Вы пытались обидеть меня, когда я спросила, почему мужчины предпочитают меня своим женам. Ну так вот, сейчас я вам скажу правду.
Она обернулась к нему, зубы ее белоснежно поблескивали в улыбке.
— Один мой друг сказал, что жена — это трапеза, приготовленная на углях, простая и пресная, а куртизанка… о, это творение знаменитого кулинара, скажем, Карема
