— Слепые ублюдки [его голос был тих, безмятежен и далек] будут паниковать и убивать, паниковать и убивать, пытаясь контролировать неконтролируемое, пытаясь убить всё, что есть живого.
— Мы будем паниковать и убивать.
— А я, — прервал он себя тихим смехом, — я попытаюсь спасти весь этот грёбаный мир…
— Да.
— Я богоподобен, знаете, — сказал он.
— Да, — сказал я, веря в это.
— Я пришел, чтобы пробудить мир ко злу, чтобы подтолкнуть человечество к добру.
— Мы будем ненавидеть тебя…
— Выколачивать умы из картофельного пюре, пока не будет виден их грех.
— Мы будем слепы…
— Пытаться делать слепого зрячим, хромого ходящим, мертвого снова живым. — Он засмеялся.
— А мы попробуем сделать зрячего слепым, ходящего хромым, живого мертвым. — Я улыбнулся.
— Я буду безумным Спасителем мира, и вы меня убьете.
— Всё, что ты хочешь, будет сделано. — Я выпустил медленный пузырек веселья.
— Я буду… — Он тоже медленно засмеялся. — Я буду… Спасителем… мира… и ничего не сделаю, а вы… убьете… меня.
— А я… — Черт возьми, это было забавно! Как это было красиво: —…Я тебя убью.
Комната красиво расплылась и прыгала вверх-вниз от нашего смеха. Мои глаза наполнились слезами, и я снял очки, уткнулся лицом в скрещенные руки и рассмеялся. Мое крупное тело сотрясалось от смеха от щек до живота, до колен. Слезы стекали на пиджак, мягкий хлопок которого ласкал мое мокрое лицо, как мех медведя, и я плакал в экстазе, какого никогда раньше не знал. Я поднял голову, потому что не мог поверить, что плачу, и лицо Эрика расплылось ярким пятном. Я стал искать очки в ужасе, что могу никогда больше ничего не увидеть. Казалось, прошло сорок дней, прежде чем я их нашел и водрузил на место. Я посмотрел на яркое расплывчатое пятно, и оно превратилось в святое лицо Эрика, которое истекало слезами, как и мое, и он не смеялся.
21
[Являющаяся отредактированной расшифровкой записи одной из первых аналитических сессий, проведенных доктором Джейкобом Экштейном с доктором Люциусом Райнхартом, невротиком. Мы начинаем слушать пленку примерно с середины сеанса психоанализа. Первый голос принадлежит доктору Райнхарту.]
— Я не совсем понимаю, почему я ввязался в эту связь, но, думаю, отчасти это может быть агрессией против мужа.
— Какими были твои отношения с Лилиан?
— Прекрасными. Или, скорее, обычными, то есть бывало всякое, но, в сущности, мы были счастливы. Не думаю, что то была или есть агрессия против Лил. По крайней мере, думаю, сейчас ее нет.
— Агрессия не против Лил, но против мужа.
— Да. Не буду называть имен или вдаваться в подробности, потому что ты знаешь людей, о которых идет речь, но считаю мужа слишком честолюбивым и самоуверенным. Я воспринимаю его как соперника.
— Тебе не нужно скрывать имена. Ты ведь знаешь, это никак не повлияет на то, как я буду вести себя с ними за стенами этого кабинета.
— Ну, может быть. Полагаю, ты прав, но не думаю, что имена необходимы, если я могу рассказать все остальное честно.
— Детали.
— Да. Хотя, думаю, тогда ты немедленно поймешь, о ком я говорю. Так что детали я всё же опущу.
— Как все это началось?
— Однажды ночью я последовал… прихоти и пошел к ней, обнаружил, что она одна, и изнасиловал.
— Изнасиловал?
— Ну, была изрядная доля сотрудничества. На самом деле ей понравилось больше, чем мне. Но изначальная идея была моей.
— М-м-м.
— Теперь мы встречаемся время от времени где-то с полгода.
— М-м-м-м.
— Я прихожу к ней, когда мужа нет дома, а временами мы встречаемся в комнате, которую я снял в пуэрториканском квартале.
— Ах-ха.
— С сексуальной точки зрения это того стоит. Для этой женщины, кажется, вообще не существует запретов. Я попробовал почти всё, на что способно мое воображение, но у нее, похоже, больше рецептов, чем у меня.
— Понятно.
— Муж, похоже, ничего не подозревает.
— Он ничего не подозревает.
— Да. Кажется, он с головой ушел в свою работу. Его жена говорит, что они занимаются сексом с регулярностью где-то раз в две недели, но что он подходит к этому с той же страстью и удовольствием, как к опустошению своего кишечника.
— М-м-м-м.
— Однажды я кончил в нее, пока она передавала мужу в ванную полотенце.
— Ты… что?
— Я накачивал ее сзади, пока она заглядывала в ванную, разговаривала с мужем и подавала ему полотенце.
— Слушай, Райнхарт, ты понимаешь, что ты сказал?
— Мне казалось, что да.
— Как ты мог… Как ты только мог…
— Что такое?
— Как ты только мог не заметить значимости этого романа?
— Не знаю. Он кажется просто…
— Свободно ассоциируй.
— Что?
— Я буду давать тебе слова, а ты давай свободные ассоциации.
— Хорошо.
— Черное.
— Белое.
— Луна.
— Солнце.
— Отец.
— Мать.
— Вода.
— Э… ванная.
— Дорога.
— Шоссе.
— Зеленое.
— Желтое.
— Трахать сзади.
— Ээ… э… э… искусственный.
— Искусственный?
— Искусственный.
— В каком смысле?
— Откуда я знаю? Просто свободная ассоциация.
— Продолжим. Отец.
— Фигура.
— Озеро.
— Тахо[66].
— Жажда.
— Вода.
— Любовь.
— Женщины.
— Мать.
— Женщины.
— Отец.
— Женщины.
— Белое.
— Женщины.
— Черное.
— Негритянки.
— Ладно. Этого достаточно. Всё, как я и ожидал.
— Что ты имеешь в виду?
— В ванной был твой отец.
— Да?
— Это очевидно. Пункт первый: ты ассоциируешь отца с фигурой. Ты можешь объяснить, что это такой психоаналитический термин, и действительно это так, но эта ассоциация также означает, что ты ассоциируешь «фигуру» — естественно, женскую фигуру — с отцом.
— Ух ты.
— Пункт второй: «трахать сзади» ассоциируется у тебя с искусственным, и ты говоришь это только после сильной заминки. Я требую, чтобы ты сказал мне, что первым пришло тебе в голову.
— Ну…
— Давай.
— Скажу честно, я думал, что это траханье было искусственным, ненужным, неуместным. Мне хотелось насолить кому-то другому… более значительному.
— Вот именно. Пункт третий: сзади, без сомнения, означает содомию, когда мужчина занимается любовью с мужчиной.
— Но…
— Пункт четвертый: ты ассоциируешь озеро с Тахо. Тахо, даже если твое сознание отрицает это, на языке чероки означает «Большой Отец-Вождь». Озеро, естественно, означает воду, а ты ассоциировал воду с ванной. Ergo[67]: в ванной был Большой Отец-Вождь.
— Ух ты.
— И, наконец, хоть это лишь банальные подтверждения того, что для тебя теперь очевидно, с «жаждой» ты ассоциируешь «воду». Ты жаждешь не женщин, но воду, ванную, твоего отца. В конце свободная ассоциация вроде бы прекращается, когда ты ассоциируешь и мать, и отца с женщинами, но на самом деле это является дальнейшим подтверждением того, что вся твоя внебрачная связь и эта свободная ассоциация означают инцестуальную, гомосексуальную любовь к отцу.
— Это невероятно. Это абсолютно… потрясающе… [долгая пауза]… Но что… что это все значит?
— В каком смысле? Я тебе сказал.
— То есть… что мне с этим делать?
— А, ты об этом. Детали. Теперь, когда ты знаешь правду, твое влечение к этой женщине, наверное, испарится.
— Мой отец умер, когда мне было два года.
— Вот именно. Мне больше нечего добавить.
— Он был шести футов ростом и блондин. Муж ростом пять футов восемь дюймов и брюнет.
— Замещение.
— Мой отец никогда не принимал ванну, только душ, по крайней мере, так говорит моя мать.
— Не имеет значения.
— Когда женщина подает своему мужу полотенце и болтает с ним, проникать в нее спереди неудобно.
— Ерунда.
— Я не знал, что Тахо означает Большой Отец-Вождь.
— Вытеснение.
— Знаешь, я все равно намерен с удовольствием заниматься любовью с этой женщиной.
— Я хочу, чтобы ты анализировал свои фантазии, когда будешь это делать.
— Обычно я представляю, что делаю это со своей женой.
— Час вышел.
22
Дни проходят, Читатель. И недели тоже. Поскольку память у меня плохая, а дневника в те дни, которые должен сейчас описать, я не вел, точная последовательность событий в моей голове не яснее, чем на этих страницах. Почти три года после моего открытия Жребий не давал мне указания писать автобиографию, а историческая ценность всего, что я делал, в то время не была для меня очевидной.
С другой стороны, можно предположить, что в моей избирательной дефективной памяти остались только самые яркие моменты. Вероятно, она придает моей случайной жизни некую структуру, которая размылась бы, вспомни я всё до мельчайших подробностей. Тогда давайте предположим: то, что я забываю, является априори незначительным, а то, что помню, является, по тем же соображениям, важным. Может быть, ни вы, ни я так не считаем, но зато мы получаем удобную теорию автобиографии. Кроме того, если переходы от главы к главе или от сцены к сцене кажутся особенно нелогичными, относите это на счет либо моей произвольной памяти, либо случайного решения Жребия: так путешествие становится более психоделическим.
