Иногда он поднимался с широкой лавки, подходил к печи, эта печь каким-то непонятным образом превращалась в пылающий горн. Семёну было жарко, он обливался потом, но не понятно для чего всё сильнее и сильнее раздувал горн. Становилось ещё жарче, он сбрасывал с себя тулуп, в котором стоял возле горна и моментально струи ледяного воздуха обвивали его. Казалось, что мороз проникает в самую середину, добирается до костей, начинался озноб, который переходил в сильную дрожь, но спасительного тулупа нигде не было, была только распахнутая настежь дверь, за которой, как и прежде виднелся засыпанный снегом лес. Семён бросался к двери, пытался закрыть её, но у него ничего не получалось. Наконец кто-то подходил сзади, набрасывал на него тёплый тулуп, давал в руки кружку с отваром, и укладывал вновь на широкую лавку возле печи. Семён начинал согреваться. А уже через несколько мгновений всё повторялось вновь.
Иногда он не выдерживал этой пытки и звал на помощь единственного человека, который мог ему помочь, свою мать. Тихую, спокойную и очень трудолюбивую женщину. Он знал, что только она любила его по-настоящему, никогда не требовала от Семёна ничего, кроме внимания. Она умерла всего три года назад. Пред этим долго болела, но не сдавалась и даже, будучи прикованной к койке старалась что-то делать, чтобы не быть обузой. Долго ждала внуков, но Семён так и не решился обзавестись семьёй. Говорил, что он ещё молод, что не нашёл той, которая достойна заменить её. Это были пустые отговорки, но мать принимала их и ничего не требовала от сына. Просто ждала, а когда заболела, и поняла, что внуков ей уже не дождаться, решила оставить им хоть немного своего тепла и заботы, она вязала шерстяные носки, сначала совсем маленькие, потом чуть больше, и больше, говорила сыну.
— Вот помру я, а для внучат останется работа. Будут носочки носить. Им будет тепло в них и уютно.
— Да, что ты мать, не выдумывай, дождёшься ещё внуков, — пытался успокоить её сын, но глядя, матери в глаза, понимал, она знает, что говорит.
Мать умерла тихо, так же как и жила, во сне, а Семёну ещё долго казалось, что она жива, даже там, на кладбище, когда уже все попрощались, и гроб начали закрывать крышкой, ему показалось, что закрытые веки чуть вздрогнули, что мать зашевелилась, и с губ сорвался вздох. А потом на них появилась лёгкая, добрая улыбка, такая, какой она всегда провожала сына в его походы, а потом встречала уставшего, но довольного. Она усаживала его за стол, и долго смотрела, как он ест, не задавая вопросов, а, только, слегка улыбаясь, и радуясь, что сын вернулся живым и здоровым. Мать, как бы прощалась с ним и хотела сказать: «Не печалься сынок, всё будет хорошо». В тот вечер, после поминок, когда уже давно все разошлись, и в доме наступила тишина, он взял гитару. Сел возле портрета матери и начал петь, тихонько, так, что бы слышала только она. Он пел песни, которые слышал от неё с детства, те которые она любила петь, и любила слушать. В этот вечер гитара звучала по-особенному, и Семёну часто казалось. Что мать сидит рядом, в своём любимом кресле, под торшером тихонько вяжет и слушает, как он поёт, а иногда даже чуть слышно подпевает.
Он звал её, просил помощи и защиты, совсем как в далёком, далёком детстве, когда Семён болел, а мать приходила, клала руку ему на лоб, и сразу становилось легче. Мать пришла, она, так же как и тогда села рядом, положила ладонь на лоб, Семён почувствовал ласковую руку, которая слегка поглаживала его по голове, успокаивая, забирая себе жар и холод, забирая болезнь, и ему сразу стало легче. Он открыл глаза, посмотрел, рядом с лавкой сидела старуха, незнакомые черты лица ни чем не напоминали его мать, но он точно знал, что это она. Семён вгляделся внимательно, да на незнакомом лице были такие родные и такие знакомые глаза, они смотрели на парня добро, с участием и заботой. Ему показалось знакомым это старушечье лицо, Семён попытался вспомнить, откуда знает эту женщину, но так и не вспомнил. За спиной матери мелькнула девичья фигура, она принесла кружку с отваром и подала Семёну, неяркий свет лучины осветил лицо девушки, это была Алиса, только вот одета она оказалась как-то странно, совсем не в те одежды, какие Семён привык видеть на девушках. Она улыбнулась парню и протянула отвар.
— Пей сынок, тебе легче будет, — прошептала мать, — пей и спи, сон придёт, хворь заберёт, — потом она встала и обратилась к Алисе, — Садись Синга рядом, и смотри, что бы всё выпил, всё до последней капли, а потом заснул, и не скидывал больше одеяло. Сейчас сынок легче станет, ты только выпей всё и засни, а проснёшься уже здоровым, — вновь обратилась она к Семёну. Потом встала, и ушла вглубь хижины.
Отвар был отвратительным на вкус, но Алиса заставила его выпить всё до последней капли, придерживая кружку и приговаривая: «Пей, милый, пей, сон придёт, хворь пройдёт, пей, милый. Пей». Семён выпил, потом взял в руки ладонь девушки, поднёс к лицу. Она пахла лесом, сушёными травами и ещё чем-то таким чуть уловимым и непонятным ему, но этот запах был настолько приятен, что он не мог оторваться от этой ладони, так и заснул, держа её возле лица.
* * *
Семён проснулся и открыл глаза, летнее яркое солнце пробивалось сквозь покачивающиеся на ветру еловые ветки, создавая на потолке палатки причудливый постоянно меняющийся узор. Солнце было высоко, он чувствовал себя превосходно, от начинавшейся вчера простуды не осталось и следа, вот только страшно хотелось есть. В палатке не было никого, постель Алисы, как всегда оказалась аккуратно заправленной. Семён потянулся, откинул спальный мешок, которым был укрыт, и с удивлением отметил. Что он совершенно голый, хотя помнил точно, что ложился спать не только в нижнем белье, но и в спортивном костюме. Он посмотрел по сторонам, его одежда, чистая и аккуратно сложенная лежала в головах. Семён оделся и выбрался из палатки, солнце стояло высоко, судя по всему, время уже перевалило за полдень.
— О, смотрите, кажется, наш босс оклемался, — услышал он со стороны кухни весёлый голос Вика, — Саймон иди скорее обедать пока ещё что-то осталось в котелке. — Парни сидели за столом и активно работали ложками.
— Действительно, Семён, поспеши, а то твои друзья, оставят тебя без обеда, — поддержала Вика Алиса, поднявшись из-за стола и направившись навстречу Трошину — Как ты себя чувствуешь? — Спросила она, подойдя поближе.
— Есть очень хочется, — ответил он, — привет.
— Привет, — улыбнулась девушка. — Ещё бы не хотелось? Почти трое суток в жару провалялся, только отварами тебя и спасали, думали уже деда Макара вызывать, да везти в город, в больницу.
— Сколько? Трое суток? — Не поверил своим ушам Трошин.
