— Для альпинистов, — ответил один из парней. — Как раз для тебя, дед Касьян.
Дед Касьян крякнул, расправил усы:
— Ить придумали у нас альпинизму разводить… Мне на полати без помощи не забраться… Старуху зову.
Вокруг засмеялись. Я поспешил ретироваться в клуб. В зале набралось много народу, хотя по телевизору в очередной раз показывали «Адъютант его превосходительства». Пустых мест почти не было. Я, честно говоря, был приятно удивлен и прохаживался по фойе, поглядывая на часы. Тетя Мотя, уборщица, она же билетерша, сообщила мне, довольная:
— Не беспокойтесь, Дмитрий Александрович, будут сидеть до конца как миленькие.
— Хорошо, — кивнул я, не вдаваясь в смысл ее слов. — Постараюсь…
— Теперь старайся не старайся, не разбегутся.
— Это почему же? — спросил я, почуяв подвох.
— Военная хитрость. Я всем говорила, что после лекции перерыва не будет. Кто опоздает к вашему выступлению, на цыган не пущу… А кому охота свои трудовые деньги на ветер выбрасывать?
Я бы на нее, наверное, здорово накричал. Хорошо, как раз подоспел Коля.
— Павел Кузьмич не будет. Извинялся. Надо срочно в шестую бригаду. Так что пошли. Пора. — И потащил за кулисы, чтобы появиться, как президиум, со сцены.
Во мне все клокотало.
— Идиотизм! Это же обман! Отменяй лекцию! Катаев опешил:
— Ты что, белены объелся?
Мы стояли в комнатке за сценой, где когда-то Нассонов при нас распекал дружков своего сына.
— Быть довеском к каким-то заезжим халтурщикам не желаю!
— Постой. Во-первых, они не халтурщики, а такие же трудяги, как и мы с тобой… Во-вторых, объясни толком, что с тобой?
Я объяснил. Коля почесал затылок:
— Аи да тетя Мотя! Стратег! Я сам дивлюсь, никогда на лекции столько народу не приваливало…
— Дура она, а не стратег. Если всякий будет пользоваться своим положением…
— В дальнейшем этот передовой опыт надо использовать! — засмеялся Коля, хлопая меня по плечу. — Не кипятись. Я ей скажу. Хочешь, выговора добьюсь?
— Ей твой выговор что козе баян, — буркнул я. Ничего не оставалось делать, как положиться на судьбу и свое красноречие.
Мы вышли на авансцену. Коля, из-за отсутствия другого начальства, сел за стол под зеленым сукном.
— Товарищи! — начал я, запинаясь от волнения. — Во-первых, хочу устранить недоразумение, вышедшее не по инициативе и не по указанию организаторов нашей беседы. Лекция сама по себе, а выступление артистов, за которое вы заплатили деньги, само по себе. Так что, если у кого нет желания слушать меня, тот может независимо от этого прийти на концерт после лекции.
По залу прошел шумок. Послышались голоса:
— Сразу бы так и сказали! — Ничего, посидим ужо.
— Валяй, может, ума прибавится…
— Это была личная инициатива тети Моти, — уточнил с улыбкой Коля. И добавил: — Она, как вы знаете, генеральный директор клуба.
— Заставь дурака богу молиться… — откликнулись в задних рядах со смешком.
Но никто не ушел. Я решил начать не по бумаге. Тем более, первую страницу знал наизусть — переписывал раз пять.
Глядя прямо перед собой, я выпалил ее слово в слово. О том, что в капиталистических странах с каждым годом растет число алкоголиков, наркоманов, а также количество преступлений, часто сопутствующих этому пороку.
— А у нас? — раздался чей-то голос.
— У нас количество людей, потребляющих спиртные напитки, с каждым годом все уменьшается, так же как снижается преступность, — ответил я. На этот вопрос у меня был ответ в лекции. Но значительно позже. И теперь вся стройная система полетела к черту.
Я чувствовал, как на моем лбу выступили капли пота, и достал платок. Мои пальцы оставили на нем явственные чернильные пятна. Если теперь вытереть им лицо, чернила перейдут на него. Покомкав платок в руках, я сунул его обратно в карман.
Наизусть продолжать я уже не мог. И пока отыскивал место, на котором остановился, мысленно кляня перебившего меня вопросом, в зале поднялся шумок.
Строки перед моими глазами плясали, путались, я совершенно растерялся. Найдя наконец фразу, нужную мне, я уткнулся в бумагу и стал шпарить, не поднимая глаз на аудиторию.
И полетели слова о том, что алкоголизм — наследие прошлого, что преступность сократилась бы наполовину, если бы люди перестали совсем потреблять горячительные напитки, что опьянение недопустимо для советского человека и чуждо его моральному облику. Круглые фразы, с законченными формулировками. Когда я дошел до влияния алкоголя на распад семьи и брака, я поднял глаза.
Меня слушало от силы человек десять. Я посмотрел на Колю. Он напряженно вглядывался в шевелящиеся ряды голов, словно гипнотизировал, чтобы сидели спокойно. Аудитория частью дремала, частью перешептывалась, делилась станичными новостями, перекидывалась шуточками.
Мой голос сник. Я вдруг вырвал из общей массы седую шевелюру Арефы Денисова. Он смотрел на меня печально и, как мне показалось, переживал за меня, за ту неловкость, которая назревала неотвратимо.
Коля Катаев не выдержал и постучал карандашом по графину. Но этот тупой звон, вконец лишивший меня уверенности, только на минуту утихомирил станичников.
Когда я дошел до фактов, которые, по моему мнению, должны были заставить задуматься и охать слушателей (действие алкоголя на животных, на человека и печальные, даже трагические последствия этого), появились первые дезертиры. Они, пригибаясь, потихоньку пробирались к выходу. Дело окончательно проваливалось…
Я понял: надо спасать положение. Но как? Факты и цифры для них — пустая арифметика, абстракция, так же как и те истертые, читаные-перечитаные и слышанные-переслышанные фразы, которые я пачками выписал из книжек, брошюр и которые теперь не доходили до них. Доконала меня спокойная реплика:
— Для чего же ее, растлительницу и совратительницу, продают, горькую-то? Пистолеты-наганы вон не продают…
Я споткнулся и стал. Как израсходовавшая горючее машина, окончившая свой бег по инерции…
Пропади пропадом тот час, когда я затеял всю эту историю!
— Рассчитывают на возрастающую сознательность народа… — ответил я с пафосом. И мой голос потонул в громе смеха.
— Пусти козла в огород! — ухнула какая-то женщина, теребя своего соседа, по всей видимости, мужа, за жидкий чуб. — Будет сосать, пока за вихор не оттащишь. Запретить ее!
— Прокуратурой запретить! Все женщины спасибо скажут!
— Ишь, все! — усмехнулся один из мужиков. — Нонче вы похлеще нашего прикладываетесь… Вовсю используете равноправие…
Мужичка дружно поддержали. Кто искренне, кто из озорства.
Я, честно говоря, обрадовался передышке. И Коля Катаев понял, что надо накалить обстановку. Он не стучал по графину, с улыбкой смотрел в зал.
Что вопрос всех волновал, это чувствовалось. Всех задевал крепко.
…Порыв мой был честный. Это был действительно порыв, в котором искренность, разум, наболевшее вырывались единым дыханием словно одна фраза, которую долго ищешь, пригоняя мысли и слова в четкий пучок чувства.
— Мне повезло, — сказал я тихо и кажется взволнованно, когда страсти, бушевавшие в моих слушателях, почти улеглись. — Мне повезло, что мой отец не погиб на войне. Это хорошо, когда у тебя есть отец.
Я вдруг увидел, что простые слова, обыденные и мои, совсем отличные от тех, которые я только что тарабанил с чужих страниц, заставили зал умолкнуть. И удивиться их простоте.
— И какая глупость, какая, черт возьми, жестокость по отношению к своему сыну оставить его сиротой в наше время. Вы знаете, о ком я говорю. Умирают от болезни, от старости, от несчастного случая, в конце концов геройски, на посту. Но от водки!..
Я захлебнулся волнением, перехватило горло. Заскрипели стулья: люди невольно оглядывались, ища вдову Герасимова. Но ее не было. И они знали, что ее нет. Что она не ходит ни в кино, ни на концерты. Высматривали так, на всякий случай.
— Я знаю, — звучал мой голос в полной тишине, — что до сих пор в станице шушукаются. Обвиняют во всем меня. Но вы поставьте себя на мое место. Представьте себе, что могло получиться, не изолируй я Герасимова в ту злополучную ночь. Что могло произойти с его женой, ребенком? Что бы вы говорили тогда?
— Правильно сделал! — вылетела из зала реплика. — Перестрелял бы, это точно…
Я уже не думал о том, что надо говорить. Меня слушали. Внимательно и сочувственно.
— Скажу откровенно: впервые видел смерть. И вы поймите, каково мне? Это первый год моей работы.
— Как не понять!.. — раздался все тот же голос. И я был благодарен этому человеку, хотя не мог разглядеть, кто он. — Правильно говоришь. И делаешь…
Речь моя потекла спокойней. Теперь не надо было читать по бумажке. Особенно все оживились, когда я сказал, что пора кончать с самогоноварением, что сейчас не буду называть фамилий, но приму все меры, вплоть до привлечения к уголовной ответственности. Многие, как по команде, обернулись на тетю Мотю, сидевшую на стуле у входной двери. В станице отлично знали, что она большой мастер в этом деле…
