— Пойдем.
Она подвела меня к водопроводной колонке. Когда Лариса держала рычаг, а я мыл руки, девушка тихо сказала:
— Смотри.
Из палаты вышел отец Леонтий, держа под руку свою жену. У Лопатиной в руках был небольшой узелок. Отец Леонтий чему-то улыбался.
Проходя мимо нас, супруги задержались.
— Лара, я там в тумбочке оставила расческу и бигуди. Пользуйся, — сказала Лопатина.
— Хорошо, Оля. Вообще-то я тоже скоро…
— Здравствуйте, — вежливо поклонился отец Леонтий.
— Приветствую, — ответил я.
— Познакомься, Оля. Дмитрий Александрович, твой земляк.
Оля протянула мне руку. Я показал свои мокрые. Она улыбнулась.
— Я знала, что вы из Калинина. Зашли бы к нам как-нибудь? А то даже не раскланиваемся.
— Зайду, — пообещал я. — Обязательно.
— Заходите действительно. — Отец Леонтий весело посмотрел на меня. И еще раз повторил — Заходите. — Он что-то хотел добавить, но, потоптавшись, только кивнул: — До свидания. Ждем.
Мы вернулись на скамейку.
— Дима, скажи честно, ты по делу ко мне или просто проведать? — неожиданно спросила Лариса.
Вообще-то поговорить надо, — вздохнул я.
— Ты молодец.
— Это почему?
— Противно, когда врут. Ну давай спрашивай.
— Пойми меня правильно, — неуверенно начал я, — никого никогда не интересовало бы то, что происходило у вас в последние дни с Сергеем… — Я посмотрел на нее, какая будет реакция.
— Продолжай, — кивнула она.
— Лучше ведь от тебя узнать, чем говорить с кем-то, — оправдывался я.
— Это верно, — сказала Лариса. — Только я уверена, что это не имеет отношения к Маркизу.
— У вас ведь вышла какая-то ссора?
— Но при чем здесь лошадь?
— А при том: Скакуном очень интересовались приезжие. Очень! В том числе и некий Васька. А Сергей крутился последние два дня с этим Васькой. Водой не разольешь.
Лариса нахмурилась.
— Ты знаешь, что Нассонов хотел выгодно обменять Маркиза? — спросил я.
— Знаю. Но опять же при чем здесь Сергей?
— Как ты думаешь, сколько стоит Маркиз?
— Ну восемьсот — девятьсот.
— Председатель оценивает в тысячу.
Она усмехнулась:
— То он хотел в табун его забраковать, а теперь — тысяча! Вообще этот Нассонов…
— Оставим Нассонова в покое, — напирал я. — Что говорил тебе Сергей по поводу Маркиза?
Лариса склонила голову набок, как бы взвешивая, что можно говорить, а чего не следует.
— Видишь ли, Маркиз никому не давался. Кусал, брыкался. И когда я обратилась к Нассонову насчет транспорта для поездок по хуторам, он дал Маркиза. Лошадей я люблю с детства. Потому и стремилась в цирковую школу. А Сережка поначалу испугался за меня… Он ведь первый пытался объездить Маркиза. Не получилось.
— Но ведь у тебя получилось?
— Да, сама не знаю, чем угодила Маркизу.
— Понравилась, наверное.
— Может быть.
— Хорошо, я это понимаю. Но почему ты вдруг не захотела участвовать в скачках?
— Сергей был против.
— Почему?
— «Почему, почему»… Потому что боялся, наверное.
— Так мы выяснили: с Маркизом ты отлично поладила! — сказал я нетерпеливо.
— Маркиз был резвее его кобылы… Может быть, не хотел осрамиться.
— Понятно. Странные они люди. Всю жизнь целыми семьями проводили в пути, на лошадях, а считают зазорным, если женщина сядет на коня. Неужели так у многих народов?
— Нет, такого больше не знаю. Вон в Средней Азии женщины веками были под паранджой, в гаремах, и то у них есть спортивная игра «Кыз-Куу». Это значит — «Догони девушку».
— Что это за игра?
— Парень должен нагнать девушку на коне.
— И что тогда?
— Если догонит, получает поцелуй.
— А если не догонит?
— Девушка на обратном пути нагоняет такого неудачника и наказывает плеткой.
— Интересно, — сказал я. А сам подумал, что Ларису я бы догнал во что бы то ни стало. Но я не умею ездить на лошади! Ничего, научился бы… — Все-таки странно. Цыгане — народ вольный, и такой предрассудок…
— У нас тоже много предрассудков. Черная кошка, число тринадцать, сидеть перед дорогой.
— Что ж, верно. А почему же вы поссорились?
— Дима, честное слово, это совсем-совсем другое.
— Давай предположим, — поднял я руку, — ему не хочется, чтобы ты скакала на Маркизе…
— Опять ты за свое…
— Не перебивай, — попросил я. — Скажи честно, мог он угнать его?
Лариса молча опустила голову.
— Может, не с преступной целью? — попробовал я смягчить вопрос.
Она подняла на меня умоляющие глаза и тихо сказала:
— Давай больше не будем говорить ни о Маркизе, ни о Сергее?
Я вздохнул.
Разговор оказался бесплодным.
— Почему ты никогда не говорила, что у бабки Насти есть сын? — спросил я после некоторого молчания.
Лариса печально вздохнула:
— Нет у нее сына. Одинокая она.
— Как нет? — удивился я.
— Нет. Было два. Один погиб на фронте, другой — нечаянно подорвался на мине.
— Постой, постой. А Толик? Я же сам видел, она ему рубашку приготовила…
— Вот-вот. Это какой-то ужас! Она разговаривает с ним, спать укладывает, зовет обедать, рассказывает ему что-то… Понимаешь, ей кажется, что он живой.
— Значит, она того?..
— Самое удивительное, что бабка Настя во всем другом совершенно нормальная. Добрая, заботливая.
— И все-таки… Каждый день слышать, как разговаривают с мертвым. — Я вспомнил наш разговор с Самсоновой. По спине поползли мурашки.
— Привыкла. Теперь не замечаю.
— И когда же это случилось с ее сыном?
— В сорок третьем. Мальчишки возвращались с речки, с Маныча. Толик наскочил на мину. Ему было четырнадцать лет.
…Мы возвращались с Любой домой в конце рабочего дня. У меня все не шел из головы разговор с Ларисой.
Почти тридцать лет прошло с окончания войны. Но эхо до сих пор доносит до нас ее отголоски. Я видел инвалидов Великой Отечественной — без руки, без ноги, слепых, со страшными ранами. Но рана, которую носит в себе тихая баба Настя, потрясла меня больше всего.
Бедная старушка… Может быть, ее нереальная реальность — ее спасение? Может быть, она помогала ей вставать каждое утро, чтобы прожить день? Наверное, это была единственная надежда, единственное возможное ощущение в жизни. И отними у нее его, все рухнуло бы, разбилось, и осталась эта настоящая реальность, в которой бедная бабка Настя наверняка не смогла бы жить…
От этих раздумий оторвала меня Люба Коробова.
— Дмитрий Александрович! — прокричала она из коляски, перекрывая шум мотоцикла и встречный ветер. — Отпустите меня из дружины!
— Почему? — крикнул я.
— Слышали, что Сычиха про меня плела? При всех…
— Не обращай внимания.
— Не она одна. И другие, я знаю.
— Уйдешь, будут говорить, что правда это… Дескать, застыдилась.
— Вы так думаете?
— Так.
Километра через три она опять:
— Все равно не нужно это.
— Ты о чем?
— Дружинников, говорю, не нужно. Я в «Литературке» читала, как один врач, которого обвинили в трусости, когда он не стал связываться с хулиганами, сказал, что это дело милиции…
— Я не читал. Есть такие люди — моя хата с краю.
— Нет, дело не в этом. Он, этот врач, объяснил так: когда он делает операцию, то никому не позволяет ему помогать. Можно напортить. Так же и в борьбе с преступниками и хулиганами. Тоже пусть занимаются люди, имеющие соответствующую профессию.
— Наверное, что-то не так.
— Так. Именно так, — повторила Люба.
— Дружины нужны. Конечно, для определенных целей. Они ведь не подменяют собой милицию…
Наша беседа оборвалась. Разговаривать при езде было очень трудно.
Я подумал, может быть, тот врач кое в чем прав. Взять хотя бы задержание преступника. Столкнись, например, Люба Коробова с вооруженным бандитом, он же ее в два счета отправит на тот свет. Что в этом хорошего заведомо гробить человека?
В школе милиции нам говорили, что было одно время, когда милицию резко сократили, уповая на отряды дружинников. Из этого ничего хорошего не вышло. Профессия наша как у всех — недоучки и самодеятельность вредят делу. А с другой стороны, я ведь не мог бы со всем справиться один. Просто времени и рук не хватило бы. И с основной работой, и со многим другим. Сычиха, Славка Крайнов, порядок в клубе, праздничные гуляния… Лучше не перечислять. Нет, без дружины нельзя.
— Домой? — спросил я у Любы возле церкви, маяком возвышающейся на окраине Бахмачеевской.
— Я сама дойду, спасибо.
— Сиди.
Я проехал мимо своего дома, сельсовета в другой конец станицы.
— Насчет дружины не отступай, — сказал я девушке на прощание. — В жизни может пригодиться…
Скорее домой! Раздеться, окатиться водой из умывальника. Сочинить глазунью из пяти яиц с салом и с помидорами. И макитру молока!
