Катерину Федоровну окружили. Мужчины целовали эти «золотые ручки», в которых «целый капитал», как выразился «резонер».
— Грех, сударыня, зарывать в землю такой недюжинный талант! — искренно говорил «благородный отец», вытирая платком вспотевшую лысину. — Чем по урокам трепаться, концерты давали бы… Это искра Божия! Ее надо беречь…
— А семью кормить кто стал бы за меня? — оборвала его Катерина Федоровна. — У меня мать безногая, да сестренка росла…
Все оглянулись на Соню. Она пошатнулась, словно ее ударили в грудь. Ей показалось, что все глядят на нее с укором.
— Полно вам! Рисковать, выбирая карьеру артиста, можно тому, кто одинок. Мало ли из нас, консерваторок, мечтали мир удивить? А вернулись к тем же урокам…
Она никогда не говорила о себе так много, так откровенно. У нее что-то дрожало в груди.
— А теперь, когда сестра на ногах? — спросила Засецкая.
Катерина Федоровна махнула рукой:
— Ну, знаете… мечты только юности зеленой простительны… А я свою молодость на мостовой Москвы проглядела, по урокам таскаясь. У меня и тогда, кажется, мечтаний не было… Теперь и подавно…
«Нет! — чуть не крикнула Соня. — Я все знаю! И тогда были мечты, и теперь они у тебя есть… Все поняла…» Но она молчала, стиснув захолодевшие руки.
— Поздно?.. Полноте! Да сколько вам лет? — горячо крикнул «благородный отец», любуясь ярким румянцем и сверкающими глазами Катерины Федоровны.
Она нервно рассмеялась.
— Тридцать скоро… Все позади!.. Все!.. «А впрочем… было ли что?» — вдруг мелькнула мысль и словно ожгла ее. О, сколько горечи было в ней!..
Она побледнела и сурово сдвинула брови.
— Домой пора, Соня! — резко сказала она, отыскав сестру глазами.
Соня стояла вдали, совсем одна, с жалким лицом.
Но Катерину Федоровну домой не пустили. Как триумфатора, ее повели вниз, к свежему самовару. Теперь только ее не заставили хозяйничать. Ей подали первую чашку, предложили закусок, закидали расспросами. Ее словно видели в первый раз. В этом кружке умели ценить таланты.
Один только Тобольцев молчал. Он ни о чем не спросил Катерину Федоровну, но он шел за нею, как тень, не сводя с нее покорного взгляда, непривычно задумчивый. И это молчание его было для нее дороже всех оваций… Весь вечер она хохотала нервно и звонко, часто без повода, не умея подавить своего возбуждения. Соня была, напротив, как в воду опущенная.
Чернов по-своему понял это настроение.
— Вы завидуете таланту сестры? — спросил он ее интимным тоном, каким всегда говорил с женщинами.
Она подняла на него большие, грустные глаза: «О нет!.. Пожалуйста, не спрашивайте… Я вам ничего не скажу…»
— Как угодно, — процедил Чернов, мгновенно обижаясь.
— У меня к вам просьба, — сказал Тобольцев Катерине Федоровне в передней, помогая в первый раз сестрам Эрлих одеваться. — Сыграйте Варвару в «Грозе»! У вас есть артистический темперамент… больше, кажется, чем в любом из нас! Не откажите… Я верю, что вы сыграете превосходно…
— Попробую, — удивительно легко согласилась она. Впрочем, в этом настроении все казалось ей возможным и страшно простым… «Я точно опьянела», — думала она.
Всю дорогу домой. Соня молчала, но Катерина Федоровна не замечала этого. Она была слишком полна собой.
Ночью (заснула она не скоро) она вдруг проснулась и села на постели в испуге. Соня плакала. Катерина Федоровна это слышала ясно. Когда она ее окликнула, Соня смолкла и притворилась спящей.
Тогда Катерина Федоровна решительно встала, перешла комнату и села на постели сестры.
— О чем?.. Ты должна сейчас сказать мне, о чем? Не притворяйся! Я все слышала…
В властном голосе звучала такая тревога и ласка, что Соня не совладала с порывом. Она охватила шею сестры руками и, наклоняя к ней свое прелестное лицо, с спутавшимися на лбу волосами, заговорила прерывисто, страстно, задыхаясь.
У нее глаза раскрылись нынче, когда Катя играла… Кто-то произнес «талант»… И она поняла все. Ах, только теперь видит она, чем обязана Кате! Какую жертву она принесла семье!.. И какой неблагодарной должна была ей казаться эта сестренка Соня с ее ленью… Она так часто роптала на суровость Кати… Ах, она ничего не понимала до этого вечера!.. Чем отплатит она за эту жертву? Зарыть в землю такой чудесный талант!..
— Катя!.. Катя!.. Неужели ты нас… меня не возненавидела?
— Глупая… Вот глупая! — дрожавшим голосом заговорила сестра, неловко гладя волосы Сони. — Нашла о чем плакать! Как же я бросила бы вас… тебя… как щенка слепого в канаву? Небось сестра? Небось вы обе мне не чужие? И мы… на всем свете одни… Я у вас одна опора была… Да разве можно поступить иначе? Ну-ка, ты, стрекоза?.. Скажи? — с грубоватой нежностью подхватила она, беря Соню за подбородок. — Ведь и ты не кинула бы мать безногую, кабы мы от тебя зависели… «Возненавидела»… — Она вдруг расхохоталась. — Эка ведь вывезла словечко! Да что на свете выше и дороже семьи?
— Но ведь тебе жаль юности? Жаль?.. Как это ты нынче сказала? «На мостовой Москвы всю юность проглядела…» И голос какой! И потом это «поздно»… С таким выражением!.. Боже мой… Нет! Этого нельзя простить…
Катерина Федоровна словно потемнела вся и встала. Глубокие тени печали и задумчивости легли на ее лицо.
— Простить… Кому простить? Где тут виноватый? Иначе не могло быть… У всякого своя судьба, Соня. Есть богатые и есть бедные. Одним все дано, и возможность развивать таланты, и возможность путешествовать… наряжаться, веселиться… любить (как бы с трудом выговорила она)… У других все отнято… Как в библии сказано: в поте лица своего будешь зарабатывать хлеб… И больше ничего! И это моя доля… да и твоя тоже…
— Нет!.. — страстно крикнула Соня и села на постели. — Нет!
Катерина Федоровна вздрогнула невольно. Она не подозревала, что у «стрекозы», чуть не вчера ходившей в коротких платьицах, могут быть такие интонации… мысли такие…
Соня отбросила одеяло и свесила точеные беленькие ножки. «Какая она красавица!» — вдруг поняла Катерина Федоровна.
— Не моя это доля и не твоя, Катя… Нет! Я тебе прямо говорю… Лучше умереть, чем жить без радости… И неужели ты ничего не поняла нынче? Катя!.. Ведь он тебя любит…
— Кто??
— Тобольцев, конечно… Когда ты играла, его лицо… его глаза…
Катерина Федоровна задохнулась: так бешено заколотилось ее сердце.
— Молчи!.. — крикнула она и схватила сестру за плечи.
— Любит… любит!.. — с отчаянием выкрикивала ей в лицо Соня. — Я все видела… И тебе стоит слово сказать… и ты будешь счастлива. Он женится на тебе…
— Молчи!.. Молчи!.. Молчи!.. — в ужасе и в исступлении твердила Катерина Федоровна и трясла сестру так, что вся тоненькая фигурка ее дрожала, как молоденькая осина на ветру. И Соня смолкла, пораженная этим выражением ужаса в остановившихся зрачках сестры.
Вдруг руки Катерины Федоровны ослабели разом, разжались. Она схватила себя за голову «Боже мой!» — вырвалось у нее разбитым звуком, как бы из глубины ее души. Эти слова Сони ослепили ее, ожгли… «Боже мой!» — повторила она с глубоким вздохом счастия и боли. Шатаясь, она подошла к своей постели и упала лицом в подушки.
Соня мгновенно перебежала комнату и рухнула на колени.
Истерично, бессвязно лилась ее речь. Это был нежданный порыв откровенности, горячечная исповедь девичьей души… Она его тоже любит… Ну что ж? Это несчастие… Это судьба! Но она свое чувство поборет… ей сладко будет хоть этим отплатить Кате за все жертвы… Они женятся и будут счастливы… А она — Соня — уедет, поступит на сцену…
— Будет тебе вздор-то городить! — неуверенно сорвалось у Катерины Федоровны, трезвая натура которой уже бессознательно протестовала против этой дикой сцены.
— Нет! Нет! — страстно лепетала Соня, уже сорвавшаяся с петель. — Это не вздор… Ах, да разве так трудно завоевать свое счастие? — Глаза ее вдруг истерически замерцали. — Хочешь, я тебе докажу, что не вздор? Если ты сама не скажешь ему, хочешь, я скажу? Катя… Катя… Дай мне ему сказать правду! Это будет так сладко…
Из прекрасных глаз Сони опять полились слезы. С неожиданной угрюмостью Катерина Федоровна отстранила сестру.
— Что сказать? Безумная девчонка?.. Что ты посмеешь сказать! Что за романтические выходки! Кидаться на шею мужчине?.. Откуда у тебя такая испорченность?
— Катя!.. Ты ничего не поняла… Неужели я соглашусь стать на твоей дороге? Теперь, когда я знаю, чем ты была для меня? Если ты сама из гордости не решишься ему показать, что любишь его… я ему это скажу за тебя!
— Софья! — бешено закричала Катерина Федоровна и вскочила. Соня тоже поднялась с колен. Ее личико горело решимостью. В нем не было ни страха, ни покорности. Любовь сравняла обеих сестер. Не было ни старшей, ни младшей. Были только две соперницы, из которых одна играла в великодушие, а другая страдала от пробуждающейся ревности, а, главное, от бессознательного отвращения, которое всякая уравновешенная натура испытывает перед истеричкой.
