месте без музыки.
Шей расположилась так близко ко мне, как только могла, не сидя у меня на коленях. Не то чтобы я бы жаловался если бы девушка оказалась у меня на коленях. Она потянулась за одним из пакетов из фольги, сказав:
— Сейчас мы поговорим о том, как сильно мы любим кесадильи. Мы будем очень милыми. Тошнотворно милыми. В какой-то момент я собираюсь стереть крошку с твоей щеки. Бонусные баллы, если ты пососешь мой большой палец.
Пососешь мой большой палец.
Либо она понятия не имела, что делает со мной, либо была злой насквозь. В этом не было никакого промежуточного звена.
— Думаю, у нас все будет в порядке без, — выдавил я, — сосания твоего большого пальца.
Я откусил огромный кусок от своей половины кесадильи, чтобы не сказать больше ничего. Понятия не имею, был ли это куриный или яичный рулет, или горсть земли, размазанная между лепешками. Я ни черта не почувствовал на вкус.
Пососешь мой большой палец.
— Попробуй это, — сказала Шей, протягивая мне кусочек.
Я был осторожен, чтобы взять его, не прикасаясь к ней. Не то чтобы это имело большое значение, так как мы были прижаты вплотную друг к другу, и я отчетливо ощущал ее грудь у своей руки, но мне требовался этот дюйм расстояния. Я не мог слышать эти слова в своей голове, не желая, чтобы ее пальцы были у меня во рту, и даже если она была воплощением зла, то никогда не просила меня осквернять ее в моем сознании. Шей помогала мне — по крайней мере, я заставил ее поверить в это — и я отплатил ей тем, что вырастил сад самых грязных мыслей, которые у меня были за последние годы. Что, черт возьми, со мной не так?
— Думаю, мне больше всего нравится яичный рулет, — сказала она, кивая сама себе и комкая фольгу между ладонями. — Хотя ты был прав. Курица барбекю — это очень надежный выбор. И я бы взяла ее снова. Но есть что-то неожиданное в вегетарианском яичном рулете. Очень вкусно.
Я проворчал что-то в знак согласия, и Шей выбрала этот момент, чтобы повернуться ко мне. Это больше не было простым ощущением ее груди. Это было настолько полное понимание, насколько вообще это было возможно, без того, чтобы ее одежда не упала на пол.
— Дай мне убрать, — пробормотала она, поднимая руку к моему лицу. Затем провела большим пальцем по моей верхней губе, к уголку рта. — Идеально.
— Все готово?
— Вот что тебе нужно сделать. — Она опустила руку на мое бедро, достаточно высоко, чтобы я задался вопросом, было ли давление в моей груди удовольствием или ранними признаками сердечного приступа. — Обними меня рукой. Позволь прижаться к твоему плечу. Ага. Вот так. Твоя подруга на пару рядов ниже, на несколько секций выше. Ближе к середине. И она продолжает смотреть в нашу сторону.
— Ради всего святого, почему? — проворчал я.
— Наверное, потому что ты горячая штучка.
Я ослышался? Толпа людей, игра. Слишком много шума.
— Что?
— Ты очень привлекателен, Ной. Мне жаль, что никто не сообщил тебе эту новость. — Она протянула руку и провела костяшками пальцев по моей челюсти. — Достаточно горячий, чтобы эта женщина решила, что то, что ваши дети смертельные враги, даже близко не означает дисквалификацию.
Я зажал несколько прядей ее волос между пальцами, скользя вниз к кончикам и начиная сначала.
— Мне снова сказать тебе заткнуться?
— Я бы предпочла, чтобы ты этого не делал.
Я выгнул бровь.
— Уверена?
Она опустила взгляд на мои губы.
— М-м-м. Уверена. В любом случае, я лишь говорю тебе правду.
Самое сложное в том, что я вырос из своего подросткового тела, было то, что внутри я не изменился. Теперь внешность выглядела по-другому, но я был тем же самым человеком. Рост, потеря веса, очищение кожи — все это придало мне уверенности, но эти изменения происходили со мной постепенно, и они не отменяли того факта, что в подростковом возрасте, когда это казалось важнее всего остального, я был далек от привлекательности. И я долгое время жил с этим знанием. Это не прошло в одночасье.
Я переместил руку с ее бедра на талию, скользнул прямо под ее рубашку. Ее кожа была теплой, немного влажной от жары. Я водил кончиками пальцев взад-вперед, потому что мог, потому что не хотел продолжать говорить о Кристиане или обо всех способах, которыми изменились наши миры. И потому, что это не было частью шоу. Кристиана не могла этого увидеть. Если горстка людей, сидевших рядами выше нас, и могла видеть, что я делаю, то я был уверен, что им было все равно.
Это было для Шей, и для меня. Больше ни для кого.
Весь первый тайм я делил свое внимание между Дженни, которая постепенно осознала, что школьный футбол далеко не так увлекателен, как она думала, и тем, как тело Шей расслабилось рядом со моим. Это была путаница противоречий. Я ненавидел все, что было связано с этим. Это была чертова пытка. Но я не хотел, чтобы это прекращалось.
Существовала очень значительная вероятность того, что я покалечу себя, когда сегодня наконец окажусь за закрытыми дверями и дам волю своим мыслям — и левой руке.
Дженни дошла до предела своих возможностей вскоре после перерыва. Когда она, шаркая, подошла, села рядом со мной и уронила голову мне на руку, я понял, что она проиграла бой.
— С тебя хватит? — спросил я.
Она кивнула.
Я отнес Дженни на парковку, ее голова покоилась у меня на плече. Я держал руку на талии Шей. Никто больше не наблюдал за нами, но это не имело значения. Она была у меня на сегодняшний вечер.
Шей указала на противоположный конец стоянки, но я покачал головой, направляя ее в сторону моего грузовика.
— Мы подбросим тебя к твоей машине.
— Все в порядке. Я могу…
— Мы высадим тебя у твоей машины, а потом поедем за тобой в «Два Тюльпана». Не спорь.
Она уставилась на меня так, будто не понимала слов. Как будто они действительно ничего не значили. Может быть, дело было в том, что она не ожидала, что это исходит от меня.
Мы добрались до грузовика, и Дженни уселась в свое кресло-бустер. Затем я открыл дверь для Шей.
— Я припарковалась вот там. Меня не нужно подвозить.
— Залезай в грузовик.
После секундного внутреннего спора она забралась внутрь, и я знал, что завтра в салоне будет пахнуть ею. Часть меня не
