"ШВАРЦЕНЕГЕРОМ Я НЕ СТАНУ":
убежденность, что любая деятельность гроша ломаного не стоит, если на ее поприще вы не оказались в зените славы. Эту апатию легко спутать с ленью, но ее корни уходят гораздо глубже.
Оставив багаж у калитки, ведущей в наш общий двор, я направляюсь к дверям Дега и Клэр. Подобно ведущему телешоу, приветствующему нового участника передачи, я кричу: «Рад вас видеть, дорогие двери!». Подходя к своему дому, я слышу, как за дверью звонит телефон. Но я останавливаюсь, чтобы легонько поцеловать свою дверь. А вы разве поступили бы иначе?
ПРИКЛЮЧЕНИЯ БЕЗ РИСКА БЫВАЮТ ТОЛЬКО В ДИСНЕЙЛЕНДЕ
Клэр звонит из Нью-Йорка. В ее голосе появилась не свойственная ей прежде нотка уверенности – она чаще обычного выделяет некоторые слова, произнося их с нажимом. После краткого обмена впечатлениями о праздниках я перехожу к делу и задаю Главный Вопрос:
– Как прошло с Тобиасом?
– Comme ci, comme ca. Подожди, бе сигареты, барашек, я об этом и говорить не могу – одна должна была остаться в пачке. «Булгари», можешь себе представить?! Новый муженек матери, Арманд, купается в деньгах. У него патент на две маленькие кнопочки на телефонах – «звездочку» и «решетку», все равно что право на владение Луной. Представляешь?» – Слышится «чик-чик» – она зажигает стянутую у Арманда сигарету. – М-да, Тобиас. Угу, угу. Тяжелый случай. – Глубокая затяжка. Тишина. Выдох.
Я посылаю пробный шар:
– Когда вы увиделись?
– Сегодня. Веришь ли? На пятый день после Рождества. Невероятно. Мы договаривались встретиться раньше, но у этого гондона вечно возникали непредвиденные обстоятельства. Наконец мы решили позавтракать в Сохо, хотя после ночной гулянки с Алланом и его приятелями я буквально клевала носом. Я даже ухитрилась приехать в Сохо раньше времени – и только за тем, чтобы обнаружить, что ресторан закрыт. Проклятые кооперативные дома, они все пожирают. Ты бы не узнал Сохо, Энди. Что тебе Диснейленд, только сувениры и стрижки получше. У всех коэффициент интеллекта ПО, но они ходят с таким видом, как будто он тянет на 140, а каждый второй на улице – японец, и у него в руках литографии Энди Уорхола или Роя Лихтенштейна, которым грош цена. И все собой безмерно довольны.
– Ну так и что же Тобиас?
– Да, да, да. Словом, я пришла раньше. А на улице холод-но, Энди. Дико холодно. Уши отваливаются – такой холод, поэтому мне пришлось довольно долго проторчать в магазинах, разглядывая всякую ерунду, которой в другое время я не уделила бы и минуты, – только для того, чтобы побыть в тепле. Так вот, стою я в одном магазине, и кого же я вижу – из галерии Мэри Бун выходит Тобиас с суперэлегантной пожилой мадам. Ну, не очень пожилая, но такая – нос крючком, а надето на ней – половина ежегодно производимой в Канаде пушнины. Ей нужно было бы родиться мужчиной, а не женщиной, знаешь, такой тип. Рассмотрев ее чуть пристальнее, я подумала, что она доводится Тобиасу матерью. Правдоподобия моей догадке добавило то, что они ссорились. Своим видом она напомнила мне слова Элвиссы – если кто-то из супружеской четы сногсшибательно красив, им надо молиться, чтобы родился мальчик, а не девочка, потому что девочка в конце концов будет не красавицей, а насмешкой природы. Так родители Тобиаса его и завели. Теперь понятно, откуда его внешность. Я поскакала здороваться.
– И?
– Похоже, Тобиас был рад уйти от ссоры. Он одарил меня поцелуем, от которого наши губы практически смерзлись – такая была холодрыга, – и развернул меня к этой женщине со словами: «Клэр, это моя мать, Элина». Представь, знакомить кого-то с собственной матерью, но при этом произносить ее имя так, словно остроумно пошутил. По-моему, это наглость.
Как бы там ни было, Элина уже не была той женщиной, что когда-то танцевала в Вашингтоне румбу со стаканом лимонада в руке. Сейчас она скорее напоминала мумию; мне казалось, что я слышу, как гремят в ее сумочке таблетки в пузырьках. Разговор со мной она начала так: «Боже мой, какой у вас здоровый вид. Вы такая загорелая». Даже не поздоровалась. Она держалась вполне вежливо, но я уловила в ее голосе тон разговора-с-продавцом-в-магазине.
Когда я сказала Тобиасу, что ресторан, куда мы собирались, закрыт, она пригласила нас на ланч в «свой ресторан». Я подумала: «Как это мило!», но Тобиас колебался, что не имело ни малейшего значения, поскольку Элина не обратила на это никакого внимания. Не думаю, что он часто знакомит мать с людьми, которые что-то значат в его жизни; видимо, ее разбирало любопытство.
Итак, мы пошли к Бродвею, они оба горячие, как парижские пирожки, в своих мехах (Тобиас тоже был в шубе – ну и мажор), а я клацала зубами в стеганой хлопчатобумажной курточке. Элина рассказывала о своей коллекции произведений искусства («Я живу искусством!»), а мы топали мимо почерневших зданий, пахнущих чем-то солено-рыбным, как икра; мимо взрослых мужчин с волосами, стянутыми в хвост, в костюмах от Кензо, и свихнувшихся бездомных, больных СПИДом, на которых никто не обращал внимания.
– В какой ресторан вы пошли?
– Мы поехали на такси. Я забыла название: где-то в восточной части Шестидесятых улиц. Надо сказать, он был шикарен. В наши дни все чересчур шикарно: кружева, свечи, карликовые нарциссы и хрусталь. Пахло приятно, как сахарной пудрой; перед Элиной все просто стелились. Нас отвели в банкетный зал, меню было написано мелом на грифельной доске – мне это нравится; это уютнее. Но что странно – официант держал доску лицом только ко мне и Тобиасу, а когда я хотела повернуть ее, Тобиас сказал: «Не волнуйся. У Элины аллергия практически на все пищевые группы. Она ест одно просо и пьет дождевую воду, которую в цинковых баках доставляют из Вермонта».
Я засмеялась, но быстро осеклась, поняв по лицу Элины, что это правда. Подошел официант и сообщил, что ей звонят, и она исчезла на все время ланча… Да, Тобиас передает тебе привет, а уж как ты к этому отнесешься – дело твое, – говорит Клэр, закуривая еще одну сигарету.
– Да ты что. Какая забота.
– Ладно, ладно. Сарказм замечен. Может, здесь уже и час ночи, но я еще мышей ловлю. На чем я остановилась? Да – мы с Тобиасом впервые остались одни. И что же, я спрашиваю его о том, что меня действительно занимает? Скажем – почему он сбежал от меня в Палм-Спрингс и что между нами происходит? Естественно, нет. Мы сидели, болтали, ели; еда, надо сказать, была и вправду изысканная: салат из корней сельдерея под ремуладом и рыба под соусом «Перно». М-м-м. Ланч, в общем-то, пролетел быстро. Не успела я оглянуться, Элина вернулась и – щелчок фотоаппарата: мы выходим из ресторана; снова щелчок: меня чмокнули в щеку; еще щелчок: она в такси уезжает в сторону Лексингтон авеню. Неудивительно, что Тобиас так груб. Представь себе его воспитание.
Мы остались на тротуаре в обстановке вакуумной пустоты. Меньше всего нам хотелось разговаривать, по крайней мере, так мне показалось. Мы потащились вверх по Пятой авеню в музей Метрополитен, где было красиво, тепло, ходило множество хорошо одетых ребятишек и жило музейное эхо. Но Тобиасу надо было испортить настроение: он устроил сцену в гардеробе, заставив бедную женщину повесить его шубу подальше, чтобы борцы за права животных не кинули в нее бомбочкой с краской. После этого мы отправились в зал с египетскими скульптурами. Господи, какими же крошечными были тогда люди.
– Мы не слишком долго разговариваем?
– Нет. Все равно платить будет Арманд. Итак. Суть в том, что перед черепками коптской керамики, когда мы оба почувствовали, что бессмысленно делать вид, что между нами что-то есть, он наконец решился высказать то, что было у него на уме… Энди, подожди секундочку. Я умираю от голода. Дай сбегаю к холодильнику.
– Сейчас? На самом интересном месте… – Но Клэр бросила трубку. Пользуясь этим, я снимаю измятую в поездке куртку и наливаю стакан воды из-под крана, выждав пятнадцать секунд, пока стекает застоявшаяся вода. Затем включаю лампу и удобно устраиваюсь на софе, положив ноги на оттоманку.
– Я вернулась, – говорит Клэр, – с очень милым пирожком с сыром. Ты завтра помогаешь Дегу в баре на вечеринке Банни Холландера?
(Какой вечеринке?)
– Какой вечеринке?
– Похоже, Дег еще не успел тебе сказать.
– Клэр, что сказал Тобиас? Я слышу, как она вдыхает:
– По крайней мере, он сказал часть правды. Сказал: он знал, что мне нравится в нем только его внешность и нет смысла отрицать это. (Можно подумать, что пыталась!) Сказал, что знает: всех привлекают в нем только его внешние данные, поэтому он вынужден ими пользоваться. Разве это не грустно?
Я бормочу что-то в знак согласия, но вспоминаю сказанное на прошлой неделе Дегом: «У Тобиаса есть какие-то темные мотивы встречаться с Клэр – он поднимается к нам в горы, когда мог бы найти сотню других». Стоп. Это уже серьезно. Клэр читает мои мысли:
– Но, оказывается, не только я его использовала. Он признался, что его привлекало во мне то, что – как он вообразил, – я знаю некую тайну о жизни, что я обладаю магическим проникновением в суть вещей, что дает мне силы уйти от повседневности. Он сказал, что ему очень интересна та жизнь, которую мы с тобой и Дегом устроили в калифорнийской глуши. Он хотел выведать мою тайну, надеясь тоже сбежать, но, послушав наши разговоры, понял, что ему этого ни в жисть не осилить. Ему не хватит мужества, чтобы жить абсолютно свободной жизнью. Отсутствие правил вселило бы в него страх. Не знаю. Мне это показалось неубедительной болтовней. Уж слишком «в точку», как заученный урок. Ты бы ему поверил?
