Он зевает так, как могут зевать только полицейские, - когда лица не видно. Одновременно Толстяк пускает ветры, от которых полегли бы все злаковые на полях Бретани, и вздыхает.
- Как только у тебя хватает совести вытряхивать честных граждан из постели в... в... - он щелкает выключателем, - без двадцати четыре ночи! Мы что, ночные мотыльки? Черт, что за мысль трясти меня в разгар рабочего времени...
- Из Парижа только что звонил Старик. Дело срочное!
Он прокашливается, накапливая в своей обширной пасти побольше аргументов, затем выплескивает их на меня веером.
- Принимаешь меня за болвана или за лоха? Такой лапши я не ем, Сан-А, ты же знаешь! Шеф, да как бы он позвонил сюда?.. Когда он...
- Вставай, чурбан, по дороге все расскажу... Встречаемся через десять минут в ресторане, я пока закажу кофе.
- Нет, через пятнадцать минут, если вы, господин комиссар, не возражаете, - упирается Берю. - Я, как видите, опять в апофеозе, и мне аккурат хватит четверти часа, чтобы рассказать сказку моей фрейлейне. Ну страшно интимную сказочку... - бормочет он, заваливаясь на бок.
Если вы никогда не были в Мюнхене, немного расскажу вам о нем. Мартин-Бормашинен-штрассе идет вправо от башни Святого Германа Геринга на площади Незабвенного Адольфа. Вы не запутаетесь. Или уж вы совсем спятили, больше возможного.
Мы сворачиваем в совершенно узкую улочку - не разъедешься. По обе стороны - старые дома с ярко разукрашенными окнами. Пожалуй, единственная уцелевшая после бомбардировок во время последней польско-германской войны (если такая была, но можете справиться в учебнике истории в главе, которую вы не читали, поскольку болели свинкой) улица благодаря усилиям инициативного бургомистра, написавшего вежливое письмо престарелому французскому генералу Евгению Зеленому с просьбой не трогать ее, поскольку там жила одна из его юных подружек.
Вас, наверное, очень удивит то обстоятельство, что дом номер 54 находится между 52 и 56, а не между 53 и 55, как вообразил бы себе пьяный, не разглядев фасадов домов с другой стороны и решив, будто находится на площади... (Усекли? Повторять не буду, не просите...)
Решетчатые окна, готические рисунки над дверьми и на фасадах, словом, все ласкает взор и пестрит.
Дом, где проживает (проживал) наш друг и посредник Карл Штайгер состоит из одного этажа. И то принимая во внимание чердак!
- Отмычка с собой? - беспокоится проснувшийся наконец Берю, поливая на стену как из шланга.
- Как всегда!
Я нащупываю замок. Один раз внутрь и поворот направо... Клац! Дверь отрекается от своих прав так же быстро, как один африканский король во время официального визита в казино Ниццы, узнав из газет, что сторож его дворца взбунтовался.
- Пошли! - командую я.
Берю прекращает изображать Ниагарский водопад и следует за мной.
Затхлый запах бьет нам в нос, как только пересекаем порог дома. Пахнет пропущенным через себя пивом, холодным прокисшим супом (из квашеной капусты) и псиной. И действительно, из темноты комнат показывается здоровый кобель. Он радостно машет хвостом, выказывая нам свое расположение.
Я включаю свет.
Мы оказываемся в 16-ом... веке, а не в 16-ом округе, как могли бы подумать мои читатели-снобы из престижного района Парижа.
Если не сказать в 16-ом веке до Рождества Христова, или до нашей эры (для атеистов).
Настоящий музей.
Нет, скорее свалка. Все разбито, изношено, протерто. Хаос! Каменная кладка кое-где разошлась, низкие двери покрыты древними рисунками как в ресторане, но стены толще, чем дамбы в Голландии, грязь, плесень, какая-то несуразно огромная мебель непонятного назначения и стиля...
Передняя представляет собой низкий зал, сырой и пустой. Четыре ступеньки ведут вниз к двери, где готическими буквами выведено: "Бюро", другие восемь ступенек ведут на площадку.
Дверь в кабинет заперта на ключ. Вы, наверное, сами знаете, но я вам еще раз докажу, что для меня подобные преграды - как кучка кала на асфальте.
Толстяк ласкает псину, здоровую охотничью собаку с рыжими и белыми пятнами, с ушами, как орхидеи, и длинной мордой.
Пес добродушно лает, видя в нас еще больших животных, чем он сам.
- Эй! Сиамские близнецы, не разбудите весь квартал спозаранку! Обнюхивайтесь потише, пожалуйста.
Они, не расцепляя объятий, спускаются на площадку, которая раньше, еще во времена, когда баварский князь был избираемой должностью, служила, очевидно, пивным залом. Берю пробует на вкус остатки собачьей жратвы из миски и в благодарность за разрешение достает псу из своего замусленного бумажника кусочек колбасы настолько сухой, что ее можно сравнить разве что с засушенным на память тараканом. Махнув на них рукой, я принимаюсь за дело.
Открыв дверь и бросив взгляд внутрь, я ощущаю охватившую меня тоску. То, что я вижу перед собой, порядком назвать нельзя! "Архив" посредника имеет тот вид, когда не знаешь, с какой стороны хвататься. Стопки бумаг валяются на полу. Папки торчат из многочисленных ящиков. Огромный шкаф без дверок набит под завязку всякими документами с готическими надписями по корешку, что для меня, теплокровного латинянина, похоже на сосульки с крыши.
Бог мой, лавина бумаг! Целой бригаде дипломированных архивариусов и бухгалтеров-экспертов понадобится тридцать два года и два месяца, чтобы разобрать и сложить по порядку это желтеющее бумажное море. Нечего надеяться раскопать что-то в этих Гималаях. Отец Карла Штайгера и его дед, вероятно, были нотариусами или вроде того, и все они сохраняли свои архивы. Добавьте сюда еще свитки с древними надписями о наследстве доисторических предков. Скопление бумаг началось, похоже, еще во времена царствования Генриха Льва. Могу поспорить, что если начать снизу, то можно обнаружить памятники кельтской письменности! Меня охватывает страх. Нечего и думать... Что можно найти в этом Карфагене?
Моя угрюмая задумчивость достигает критической точки (когда мозги отказываются работать), как вдруг в прихожей слышу трехкратный крик (или, как говорит Берю, трехкаратный).
Я бросаюсь наверх.
И очень хорошо делаю, потому что спектакль, разыгрывающийся у меня на глазах, заслуживает того, чтобы его описали.
Представьте себе экземпляр женского, очевидно, пола, появившийся в дверях дома. Нужно видеть с разных точек, чтобы оценить по достоинству, о чем идет речь. Ярмарка человеческого величия, ни много ни мало! Всем рекордам назло! Если поймать и водрузить на пьедестал у площади Инвалидов в Париже, то через неделю вы будете спать на мешках денег.
Я не мог себе даже представить, что такое возможно!
И все еще сомневаюсь, хотя вижу прямо перед собой.
Два метра в высоту! Двести килограммов веса - не меньше! Голова похожа на пивной котел... Каскад щек, брылей, подбородков, переходящих в огромный бюст, который, в свою очередь, испытывает на прочность колоссальный мешок, обозначающий ночную рубашку, надетую поверх чудовищного колыхающегося живота.
Статуя Командора, отражающаяся в кривом зеркале. Живой кошмар! За гранью человеческих представлений! Колосс! Нечто невероятное!
Грандиозное! Гротескное! Франкенштейн, надутый воздухом! Такого не бывает! И тем не менее - вот оно! И движется! Дви-жет-ся! Движет себя! Это что же, кит, дегенерирующий в человека? Плод дурной любви слона и мамонта? Мы в ужасе, в панике отступаем. Поскольку эта гора идет прямо на нас! Более того, она, если это все-таки женщина, потрясает в воздухе мечом! Мечом ревнивого Роланда, унаследованным от предков! И поливает нас на чем свет стоит, обзывая ворами, жуликами, хулиганами и прочим. И вот эта громада нависает над нами.
- Нет, мадам! Стойте, мадам! - сотрясаясь всем телом, умоляет Берю, который оказался буквально в нескольких сантиметрах от нее. - У тебя есть оружие, Сан-А?
Но оружия нет, дети мои.
- Фрау, дорогая фрау! - кричу я. - Мы друзья Карла!
Но вместо того чтобы остыть, бизониха закипает еще больше. Она выдавливает из своих глубин рокочущие звуки, как раскаты грома, и продолжает наступление с поднятым вверх карающим мечом. Мы отступаем за дверь. И тут она натыкается на раму двери. Если она попытается пролезть, то заблокирует проход. Ей нужно немного сдуть воздух, но в гневе она не догадывается. Рассуждая чисто по-мужски, мы должны ей помочь, но мы в полном онемении наблюдаем, как она протекает в дверь. Так проникает в крохотное отверстие осьминог. Фантастика!
Великанша в двух метрах от нас. Свет отражается в лезвии ее обоюдоострого меча. Еще чуть-чуть - и она проткнет Берю, использует его живот как ножны.
Он сейчас умрет от страха, мой Александрович-Бенито. Быть проткнутым насквозь - я вас умоляю! Это не входит в наши планы! Что делать, что говорить? Мы уже видим смерть в глазах чудовища. Муза гестапо! Прощай, бедный Берю! Я следом...
Сейчас из моего помощника сделают две полутуши...
Страшилище примеривается. Заносит меч над головой...
