— Зерна другие…
— Вот именно, как и в торговле. Вот раньше, говорят, была торговля! Кто ловчей — тот с прибылью, кто глупей — с убытком. А ловкому и прибыль и почет. Перед ним шапку драли, а дураку по шапке давали. А нынче? Суррогат! Сегодня словчил, а завтра за свою же ловкость каяться готов, дураком прикидываешься, чтобы не дали по шапке. Вот оно какое кофе…
— Еще налить? — нагнула чайник Анисья.
— Погорячей… — И, отпивая из блюдца, продолжал: — Через неделю, Анисья, поедем… В году три праздника: Май, Октябрь да Новый год. А под праздник самая лучшая торговля… В школе-то когда каникулы?
— А что нам школа?
— Пусть Ольга приучается.
— Вдвоем управимся!
— Много товара. Ольге надо ехать!
Анисья не ответила, покосилась на дверь и громко позвала:
— Ольга!
Оленька вышла не сразу.
— Сорок раз кричать, что ли, тебя? Каникулы когда у вас?
— С двадцать пятого!
— Поедешь с нами на машине в город. Поможешь мне на базаре.
— Город большой, хороший, — добавил Юшка. — В цирк сходим…
Оленька взглянула на мать, потом перевела глаза на гостя и молча отвернулась. Никуда она не поедет. И не нужен ей цирк. Анисья вспыхнула. Опять упрямство? Она ощутила сопротивление дочери, и ее охватило ставшее уже привычным желание сломить это сопротивление, заставить Оленьку подчиниться.
— Ты что отвернулась? С тобой говорят или нет?
— Я не поеду, — тихо и решительно произнесла Оленька.
— Вот оно что, — сдержанно, но готовая уже взорваться, сказала Анисья. — Мать не мать, что хочу, то и делаю! Так, что ли?
— Я не поеду, — повторила Оленька.
— Поговори еще! — рванулась к дочери Анисья.
Но Юшка удержал ее, отвел в сторону и усмехнулся не злой, но обидно снисходительной улыбкой.
— Такая хорошая девочка, а мать не слушается. Давай сядем поговорим… Вот так! А теперь обсудим с тобой, почему ты не хочешь нам помочь… Скупка, спекуляция, — нечестно, так ведь? Слыхал, рассказывала про тебя мать. Только скажи, ежели бы тебя назвали не Ольгой, а Епифанией какой-нибудь, стала бы ты от этого хуже? Так и тут. Скупка, спекуляция, а на деле самая полезная торговля. Ежели каждый будет со своим огородом на базар ездить, и работать некому в колхозе станет. А кто дешевле продаст: у кого товара меньше или больше? У кого больше! Опять польза людям. Что же еще нечестного осталось? Прибыль? Так ведь за труд человеку свое полагается? А торговля — самая ответственная работа. Всяких ученых да изобретателей вон сколько у нас, а с торговлей не наладилось… Так почему же матери твоей за все ее труды и рубля лишнего заработать нельзя?
Оленька слушала растерянная, сбитая с толку, не зная, что возразить Юшке. И хоть он завладел ее вниманием и его доводы звучали убедительно, всё же у нее было такое чувство, что ей показывают какой-то хитрый фокус, когда у всех на глазах черное становится белым. Юшка действительно фокусничал. И его мошенническая ловкость сразу стала бы понятна Оленьке, если бы она догадалась, что он думает только об одном: как бы побольше урвать для себя. А зарабатывает он главным образом на том, что умеет прятать товар и не налаживает, а разваливает торговлю.
Юшка видел, что Оленька не может возразить ему, но в то же время для него было ясно, что все его доводы не уничтожили недоброжелательство ее, и он продолжал свое наступление:
— Как хочешь, Оленька, можешь ехать, а нет, так не надо!
— Я ей дам, узнает, как своевольничать! — вмешалась мать.
— Силой зачем же, Анисья? В торговле силой ничего не сделаешь, объяснить надо. Ты знаешь, Ольга, за что нашему председателю колхоза Семену Ивановичу Копылову строгий выговор был? Торговлишкой попрекал. Вот ему и указали — не лезь своим председательским носом в торговые дела. Вас-то, пионеров, тоже, наверное, просвещают, что базар не позор. Верно ведь? То-то и есть. А будет еще не то. Думаешь, легко плохому колхозу хорошим стать?
— Не легко, а станет! — убежденно проговорила Оленька, едва разговор от незнакомой и чужой для нее темы перешел на колхоз. Вот будет орошение — и станет.
— Пока богатство придет, от бедности брюхо сведет, — пренебрежительно ответил Юшка. — Орошение! А что такое орошение? Беда! Корка от воды, машинам негде будет развернуться, опять же людей нехватка! Еще хуже будет!
Оленька поняла, Юшка ничего не знает. Что значит корка? На то и культивация, чтобы не было корки. И на то временная оросительная сеть, чтобы было где развернуться машинам. Что еще? Не хватит людей? Хватит, если применять квадратно-гнездовую посадку картофеля и квадратную — овощей. А если Юшка этого не понимает, то пусть на будущий год приходит на школьный участок и убедится. Да она может ему и сейчас доказать… Но, взглянув в его маленькие глаза, она вдруг поняла, что всё, что он говорит ей, это нечто большее, чем желание заставить ее согласиться поехать на базар. Юшка хотел, чтобы она доверилась ему, прониклась его мыслями, смотрела бы на жизнь так, как смотрит он сам. Нет, этого не будет. Пусть говорит всё, что хочет.
— Колхозы, колхозы, а на проверку каждый сам за себя, — продолжал Юшка. — Что, не так разве? Возьмем комбайнеров, которые по тысяче гектаров убирают. Что им хлеб? Они деньги да ордена зарабатывают! Опять же про ученых. Они сознательные. А почему им машины и дачи? И мне много надо! Может быть, больше всех. Я торговать умею!
Юшка был полон несвойственного ему волнения. Никого не стесняясь, безбоязненно он высказывал свои мысли. Так вот чем хороша еще своя семья. Говори что хочешь — ты всему владыка, и все тебя должны слушать и слушаться. Он был в восторге от собственных мыслей. Они захватили его и несли куда-то в неведомую даль неясного призрачного будущего, реальное представление о котором оказывалось всё тем же базаром.
Оленька не знала мыслей Юшки, но то, что он теперь говорил, оскорбляло ее лучшие чувства. Юшка обливал грязью самоотверженную работу комбайнеров и возвышенный труд ученых. То, чему она была обязана своей жизнью, то, что для нее было святым, Юшка опорочивал, произнося даже самое слово «колхоз» пренебрежительно. Он старался внушить ей, что жизнь — сборище подлых людей, заботящихся только о себе и готовых перегрызть друг другу горло. Нет, жизнь совсем не такая. Она знает это по себе. Совсем чужие люди ее кормили, одевали, учили… Так какое же право у Юшки так говорить о жизни? Он сам подлый, грязный, хуже зверя. Человек, ставший зверем. Так вот они какие — спекулянты! И всё в Юшке показалось ей страшным. Его маленькие сверлящие глазки, круглое лицо с мелкими, как у кошки, зубами, весь — он в своей кожанке на коротеньких ногах. Не такое ли у нее было чувство, когда однажды в детском доме она вышла в темный коридор и в ночном окне ей представился упырь, о котором им рассказывала старая няня? Так вот когда она увидела настоящего живого упыря! И она его терпит, разговаривает с ним в своем доме, в доме своей матери. И этот человек — ее будущий отец. Оленьку охватило смешанное чувство страха и гадливости, она отшатнулась, словно намеревалась бежать из комнаты, но потом рванулась к Юшке и закричала так, что, наверное, ее было слышно на улице.
— Уходи отсюда, упырь! Уходи!
Оленька даже не заметила, как мать с силой схватила ее за руку. Она лишь увидела совсем близко ее глаза; они смотрели ненавидяще, увидела ее лицо, обезображенное злобой, и вдруг почувствовала удар.
— Зачем я тебя нашла? Горе свое я нашла!
Оленька едва не упала. Она прислонилась к стене и слепо взглянула на мать. Но видела она перед собой чужого человека. Кто дал этой женщине право бить ее? Так вот что значит мать. Чужие не имеют права бить, а мать может? В Оленьке как будто что-то оборвалось. И не было жалости ни к себе, ни к матери. Она вскинула голову и смело прошла мимо матери к двери в свою комнату так смело, что мать отодвинулась, и только после того, как за Оленькой закрылась дверь, закричала ей вслед:
— Поедешь? А нет, — шкуру сдеру!
Анисья еще никогда не была в таком состоянии. Ее лицо стало бледным, губы дергались, она кричала с угрожающим пришептыванием. Но чем больше угрожала мать, тем спокойнее себя чувствовала Оленька. Теперь, когда она уже не ощущала к матери любви, та была бессильна подчинить ее себе. Нет, она не будет заодно с матерью в ее нечестных делах. И ни за что не согласится поехать на базар, пусть хоть убьют!
Оленька достала из стопки книг атлас. Вот здесь шереметевская степь, а вот тут, у Ладожского озера, родная Ладога. Как близко всё на карте и как далеко, если представить себе путь по железной дороге! И, глядя на карту, Оленька тихо рассмеялась. Теперь она знает, что делать. Надо бежать в Ладогу. Всё просто и ясно. Даже удивительно, как она раньше до этого не додумалась.
За дверью еще бушевала мать. А Оленька стояла над картой и думала о предстоящем бегстве. Ну вот и кончились все ее беды! Скоро она будет в Ладоге, и снова начнется прежняя счастливая жизнь…
