Оставаться на секретной антарктической «Базе-211» тоже пожелают немногие. Члены команды уже частью знали, а частью, догадывались, что условия жизни на самой «Базе-211» неважные и что лишь немногие из ее обитателей смогут со временем переселиться в так называемый Внутренний Мир, который тоже превращался для всяк попадавшего туда в место пожизненной ссылки. Хорошо еще, если не каторги.
Правда, в запасе оставался авантюрный пиратский вариант лейтенанта Хорна. Однако Штанге не был его сторонником, поскольку в данном случае речь шла о чести мундира военного моряка, офицера. Если же у Хорна найдутся сторонники, то, в крайнем случае можно будет провести переговоры и отдать ему субмарину. В конце концов, все равно ее нужно будет оставлять; а аргентинским властям заявить, что субмарина захвачена группой мятежников под угрозой применения оружия. Что окажется недалеким от правды.
Штанге опустошил еще одну рюмочку шнапса, зажевал ее кусочком вяленой рыбы и только теперь поместил приказ гросс-адмирала в свой капитанский сейф. Нет, окончательного решения он пока что не принял, но ведь у него есть запас времени, определяемый рейсом в район Новой Швабии. К тому же у него будет возможность ознакомиться с условиями, в которых находится база «Латинос», с отношением к ней местных властей и вообще к новоявленным германским колонистам. Что тоже немаловажно.
Иное дело, что мнение некоторых членов команды нужно прощупывать уже сейчас. Правда, делать это следует очень осторожно, чтобы не предстать перед командой в образе заговорщика или отъявленного предателя. В то же время лучше было бы сдаться властям еще до объявления фюрером капитуляции. Когда американцы и англичане предстанут перед аргентинскими властями в облике победителей, им придется превращать германских моряков в лиц, подлежащих интернированию.
— Если я все еще правильно воспринимаю все происходящее, — молвил старший офицер, когда командир субмарины вновь явил ему свой лик, — дальнейший наш путь будет определяться приказом, содержащимся в вашем, господин капитан-лейтенант, секретном пакете?
— Вы все верно воспринимаете, Хорн, что случается с вами далеко не всегда.
— Я имею право знать, что в нем содержится?
— Не имеете, лейтенант. И вам это хорошо известно, — молвив эти слова, Штанге вдруг поймал себя на том, что уже начинает вести себя со старшим офицером, как с тайным противником, готовящим заговор с целью захвата субмарины. Возможно, это всего лишь самовнушение, а может быть, уже ощущение реальной угрозы. Скорее всего, действительно угрозы, причем реальной.
— Опять эти ваши гестаповские страхи, командир. Хотя, насколько я знаю по настоянию гросс-адмирала, действия гестапо на кригсмарине не распространяются.
<…>[32]
20
Ноябрь 1944 года. Германия.
Остров Узедом в Балтийском море.
Испытательный ракетный полигон в Пенемюнде.
— Господин конструктор, самолет со штандартенфюрером Одинсом на борту, приземлится через пять минут.
— С кем с кем на борту? — поморщился Вернер фон Браун оторвавшись от чертежа ракеты «Америка А9 А10» уставился на своего стажера Адриана Вильке вошедшего в кабинет в сопровождении адъютанта барона.
— Со штандартенфюрером Карлом Одинсом.
— Я хорошо расслышал его фамилию унтерштурмфюрер.
— С начальником «Зондербюро 13» секретного отдела института «Аненэрбе» которое…
— Не надо объяснять мне, что собой представляет «Зондербюро 13» — осадил фон Браун стажера — я об этом прекрасно осведомлен.
Совершенно сбитый с толку Вильке беспомощно оглянулся на адъютанта Нейла однако не получив o т него никакой поддержки — Нейл сделал вид что не заметил его призыва о помощи — вновь непонимающе уставится на своего шефа Он ждал разъяснений.
Еще в сорок третьем году Адриан Вильке был студентом Берннской технической школы и на него как на подающего надежды будущего авиаинженера распространялась военная бронь которая и спасала его до поры до времени от призыва в армию но в сорок третьем очевидно испугавшись что все свои победы фюре p добудет не поделившись славой с ним Вилке он добровольцем пошел в армию вступил в СС и попросился па службу в Люфтваффе на военный аэродром чтобы получать практические навыки обращения с авиатехникой. Возможно, недоученный студент так и остался бы техником одного из авиационных полков если бы не его вмешательство в конструкторскую идею самого Брауна. Однажды в штаб люфтваффе на имя Геринга пришло странное письмо. В нем никому не известный техник из запасного военного аэродрома предлагал усовершенствовать уже действующий механизм, с помощью которого ракеты Фау небольшого веса можно было запускать с самолета «Хейнкель»[33].
Рейхсмаршал принадлежал к тем счастливым людям, которые ни черта не смыслили в подобных технических новациях, посему даже не пытался разобраться в них. Зато у него хватил ума сразу же позвонить Брауну и предложить ему встретиться, с «одним аэродромным умником, уже трижды подвергавшимся арестам за недисциплинированность, но, очевидно, кое-что смыслящим в технике».
— …Позволю себе напомнить, что вы сами просили господина Одинса прибыть сюда, — даже не пытался скрывать теперь свое го возмущения Адриан Вильке, не понимая, почему Ракетный Барон ведет себя таким образом. — Мне еле удалось дозвониться до него. А когда я сказал ему, что звоню от самого барона фон Брауна, то доктор Одинс набрался наглости спросить: «Кто это такой — этот барон фон Браун?». — От главного конструктора Фау не ускользнуло, что фразу «Кто это такой — этот барон фон Браун?» обиженный стажер произносил с особыми, мстительны ми, интонациями.
— Хотите сказать, что он так и не вспомнил, кто же такой барон фон Браун? — поинтересовался конструктор, набросив на себя вуаль безразличия.
Усовершенствование, которое предложил тогда аэродромный техник, занимавшийся мелким ремонтом и техническим обслуживанием «Хейнкелей», само еще было слишком несовершенно однако идея его оказалась вполне приемлемой. И хотя Браун был удивлен, почему она не пришла в голову ему самому, тем не менее взялся за ее усовершенствование и вскоре внедрил в приспособление для запуска.
Необходимость в таком способе запуска была продиктована тем, что английские радиоспециалисты сумели освоить технику выведения из строя пилотного механизма ракет с помощью радиоволн. Запуск с самолетов стал этапным периодом освоения ракет перед их переводом на пилотирование летчиками смертниками.
После этой встречи Ракетный Барон решил не упускать Вильке из виду и, созвонившись с Герингом, оставил при себе в роли стажера и инженерно-технического порученца.
— …Вспомнил, естественно, но как-то не сразу и лишь после того, как я пристыдил его.
Вильке опять призывно взглянул на адъютанта, и тот не устоял.
— Все так и было, господин барон. Я присутствовал при их разговоре. И даже взял у господина Вильке трубку, чтобы напомнить штандартенфюреру СС о вашем договоре. Я ему так и сказал, что, пребывая в должности адъютанта барона фон Брауна, я лично присутствовал при состоявшемся между вами, барон, и штандартенфюрером разговоре, и слышал, как штандартенфюрер обещал господину барону…
— Хватит, — не то чтобы резко, но довольно иронично прервал его Браун, вальяжным движением руки указав Вильке на дверь. — Очевидно, вы попросту сбили его с толку моим титулом, Фрид, — обратился к адъютанту так, как обычно обращались к нему в померанском имении Браунов.
О чем бы Нейл ни докладывал Ракетному Барону, он всегда произносил свой монолог с таким вызывающим возмущением, словно своей службой в роли адъютанта делал одолжение не только Вернеру фон Брауну, но и всему рейху.
Браун привез Нейла из отцовского имения в Померании, где тот работал трактористом и водителем грузовика. Рекомендуя его сыну в роли адъютанта, отец обьяснил: «Характер у этого парня вздорный, однако человек он преданный и хотя и разгильдяй, но разгильдяй исполнительный, а главное, можешь быть уверенным, что гестапо не подсунет тебе в адъютанты какого-то продажного, бюргера».
Вернер, правда, был убежден, что отец подсовывал ему этого «исполнительного разгильдяя» по совершенно иной причине — чтобы получить хоть какую-то гарантию, что тот не сгинет в первом же бою где-нибудь под Смоленском или Ленинградом, а значит, вернется в имение. Но это уже было из области их семейных тайн.
А что касается характера, то у Нейла он действительно был вздорным, в этом отец был абсолютно прав.
…Хотя Одинс и дослужился до штандартенфюрера, но даже беглого взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что ношение военной формы ему противопоказано, как, впрочем, и сама армейская служба. Перед Брауном стоял аскетического вида пятидесятилетний полустарец, с запавшими пергаментными щеками и согбенной костлявой спиной. И только лихорадочный взгляд его больших темно-коричневых глаз выдавал в нем человека решительного, волевого и по характеру своему исключительно сильного.
