Прошло более двух недель, а у Бренны все еще не было никаких известий от мужа. Она все больше и больше отчаивалась. К тому же ей хотелось сменить одежду.
После нескольких дней незаметных поисков она нашла шпильку и сейчас сидела у своего письменного стола, безуспешно пытаясь засунуть ее в отверстие замка наручников.
Кожа под наручниками чесалась, а ее длинное платье было страшно мятым. Девушка помылась, как смогла, но после того, как в течение нескольких дней ходила и спала в одной и той же одежде, она чувствовала себя страшно грязной. Ее платья были простыми, но она всегда следила за тем, чтобы они были чистыми и опрятными.
— Проклятие! — воскликнула она, потому что чертов замок не поддавался.
— С вами все в порядке, миледи? — раздался из-за двери голос юного стража.
— Да, Деймиан, все хорошо. Просто ругаю своего мужа.
— Он хороший человек, миледи. Хороший человек!
— Он чудовище, — пробормотала она, еле удерживаясь оттого, чтобы не ругать ни в чем не повинного Деймиана за грехи его хозяина. — Это несправедливо, что я не могу поговорить даже со своими сестрами.
Поднявшись, Бренна подошла к стоявшему у стены сундуку и просунула шпильку в отверстие замка. Раздался щелчок, но замок не поддался.
Проклятие!
Она пнула сундук ногой. У нее вошло в привычку делать это каждый раз, когда она выходила из комнаты или входила, и каждый раз вскрикивала от того, что больно ударялась большим пальцем. Когда вернется ее муж — Господи, пожалуйста, пусть он вернется, не может же она оставаться до конца своей жизни в этой грязной одежде, — она ему все выскажет. Все! Она ему напомнит о его обещании разрешить ей заниматься живописью.
Бренна приподняла половицу, прикрывавшую ее тайник, и достала свой автопортрет в обнаженном виде. В утро свадьбы, когда Монтгомери вышел, чтобы она смогла одеться, а ее сестры пошли в церковь, она осталась на несколько минут одна. Тогда-то и спрятала миниатюру в тайник. Неужели это ее последняя картина и она больше никогда не сможет писать?
— Будь проклят этот болван!
— Миледи? — услышала она голос Деймиана.
Бренна сунула миниатюру в сумку, спрятанную под кроватью, подошла к двери и распахнула ее.
— Я хочу пойти помолиться, — процедила она.
Брат Гиффард должен был сегодня утром вернуться — может, он уже придумал, как ей выпутаться из этой ситуации. А эту миниатюру ей, возможно, удастся поменять на золото.
Юноша, видимо, понял, в каком она настроении, и посмотрел на нее с сочувствием:
— Я попрошу господина Гейбриела о некотором снисхождении, чтобы вы могли повидаться со своими сестрами, но под строгим наблюдением. Я не знаю, что он ответит, но я его спрошу.
Она кивнула и сдержанно произнесла:
— Большое спасибо, Деймиан.
Он был хорошим мальчиком, а охранять ее ему было скучно и утомительно.
— Так пойдем в церковь? — спросил он.
— Да.
Спустя некоторое время Бренна уже опустилась на колени перед скамьей в храме и склонила голову. Охранник остался за дверями.
Украдкой она рассматривала стены церкви. Девушке было досадно, что ее с самого начала не привлекли к росписи церкви. Эту работу поручили мужчине, только потому, что он был мужчиной, а не более искусным художником. Если бы она смогла добраться до своих красок и кистей, то переписала бы все по-своему. Ни отца, ни мужа дома не было, так что никто не посмел бы ее остановить.
Шелестя сутаной, к ней подошел брат Гиффард. Как и положено монаху бенедиктинтского ордена, он был босиком.
Она подняла глаза, не желая смотреть на его огромные грязные ступни и неровно подстриженные ногти. Гиффард откинул капюшон сутаны, так что стала видна выбритая на затылке тонзура.
Брат Гиффард славился своей добротой и немного разболтанной походкой. Но именно это снискало ему любовь и место за столом во многих домах по всей Англии. Правда его манеры больше подходили какому-нибудь придворному шуту, чем монаху, и епископы из многих епархий открыто его презирали. Епископ Хамфри не единожды сажал его под арест, но брату Гиффарду каждый раз каким-то образом удавалось выйти на свободу.
— Бренна, дитя мое, я узнал, что произошло, и приехал, как только смог. — Он встал, опершись на высокую спинку церковной скамьи. От его внимания не ускользнули кандалы, сковавшие Бренну, и он бросил на нее сочувствующий взгляд. — Почему ты не последовала плану, который мы с тобой приняли, и не уехала?
Бренна подавила стон. Настоятельница монастыря ждала ее. На самом деле это она предложила девушке приехать. Она не только написала, что аббатство нуждается в ее искусстве, но и пообещала снабдить ее всем, что необходимо художнику для работы. Бренна познакомилась с матерью Изабеллой много лет назад, и с тех пор у них завязалась дружеская переписка.
— Я не могу освободиться от этих цепей. А золото потеряно?
— Увы… — начал брат Гиффард.
Но Бренна махнула рукой, чуть было не опрокинув стоявший рядом подсвечник со свечой.
— Прошлого не вернешь. Но мне нужна помощь.
Глаза брата Гиффарда блеснули. Для человека, отказавшегося от радостей жизни и обрекшего себя на нищету, у него была удивительная способность: нюх на золото.
— Что я могу сделать?
Она потрогала кандалы.
— Я просто схожу с ума от этих цепей, а муж рыщет по окрестностям, чтобы найти моего отца. Мне не разрешено ни говорить с сестрами, ни писать Натану. Я хотела попытаться поговорить с кузнецом, чтобы он сделал ключ, но меня караулят днем и ночью.
Гиффард похлопал ее по плечу.
— А ты не пробовала заняться живописью? Тебе это часто помогало успокоить душу.
— Мой муж запер все мои краски и кисти в сундук, — в отчаянии ответила она.
— Бедное мое дитя.
Бренна взглянула на массивную дверь церкви.
— А где отец Питер? — шепотом спросила она.
— Он поехал в город, наверняка чтобы поговорить с епископом Хамфри. У тебя есть какие-нибудь картины, которые ты можешь мне показать?
Этот старый развратник только что не облизнул губы в предвкушении.
Бренна огляделась. Они были одни, а если бы кто-нибудь неожиданно вошел, то в алькове она была не видна и могла бы быстро спрятать миниатюру… Но рисковать было опасно. Если бы их уличили в продаже запрещенных предметов искусства, их сожгли бы на костре как поклоняющихся дьяволу.
Но они были одни, а Деймиан наверняка останется за дверями церкви, и она достала миниатюру.
Монах жадно протянул к ней руку. Один угол был немного смазан, потому что ей пришлось быстро, спрятать картину, но в остальном автопортрет выглядел великолепно.
