— Может, не стоит, парни? — сдавленно пробормотал другой. — Что-то очко у меня играет. А она точно… живая?
— Блин, ну, ты и ляпнешь, Борька… — зашептал третий. — Хотя хрен ее, конечно, знает… Может, ведьма какая-то, мало ли, какая тут нечисть обитает… Райончик, братцы, так себе, слава о нем дурная гуляет… Саня, пошли отсюда, а? Чего ты там завис? Ну ее к черту, эту ведьму. Сумасшедшая какая-то из деревни…
Один из омоновцев, отвернувшись от товарищей, начал судорожно креститься. Но тот, что возглавлял процессию, все же решился. Он на цыпочках приблизился к могиле, как-то ненароком передвинул к пузу автомат. Павел напрягся — он готов был броситься в любой момент, и неважно, что шансов в этой стычке — ноль.
— Эй, гражданочка… — споткнувшись, пробормотал боец. — Вы, того… Вы меня слышите?
Женщина медленно и как-то тяжело повернула голову. Она не собиралась разговаривать. Обрисовалось неживое мучнистое лицо. Зажглись глаза, отразив обкусанный диск луны. Картина выглядела жутковато. Боец ОМОНа невольно попятился. Женщина смотрела, не разжимая губ — и даже не на него, а куда-то сквозь, дальше.
— Черт… — пробормотал боец. — Ладно, мужики, пошли отсюда… Ей-богу, не от мира какая-то… От греха, как говорится, подальше…
Автоматчики пятились, потом развернулись и в спешном порядке потопали на выход. Удалялись пятна света, затихла приглушенная ругань. Павел подрагивал от нетерпения. Патруль ОМОНа выбрался с кладбища, было слышно, как кто-то из «смельчаков» нервно хихикает, кто-то забористо матерится. Группа людей отправилась в обход леса и вскоре пропала за деревьями. Растворился свет.
Женщина на краю могилы как будто проснулась! Вздрогнула, стала себя ощупывать, озираться. Кладбищенский антураж ее, видно, впечатлил. Обнаружив, что сидит на краю могилы, она протяжно заскулила, стала выбираться задом наперед. Сорвалась нога, вывернув пласт обрыва, и она едва не загремела в яму. Павел уже был рядом, схватил ее под мышки, потащил на себя.
— Господи, вы кто? — испуганно захрипела Катя. — Что вам надо, я буду кричать…
Давненько он не затыкал ей рот — что и сделал с превеликим удовольствием. А когда она стала вникать и о чем-то догадываться, осыпал бледное лицо поцелуями — отчего оно зарумянилось и оживилось. Она опять скулила, но теперь с другими нотками, забиралась ему под мышку, дрожала, как зайчонок.
— Ну, все, все, успокойся… — Он гладил ее взъерошенные волосы. — Эти люди ушли, они не вернутся…
— Какие люди, Пашенька? — ужасалась она. — Я никого не помню…
— Подходили тут к тебе несколько джентльменов, хм… покачивая перьями на шляпах. Все в порядке, они ушли, обещали не возвращаться.
— Я ничего не понимаю… У меня такое чувство, будто я не сделала что-то важное…
— Не выспалась? — пошутил он. — Да ты так спала, что весь народ в округе перепугала, не говоря уж про мертвецов… Не надо, милая, не вставай, давай немного посидим, не будем возвышаться над местностью…
Слава богу, она не тронулась рассудком! Но что-то с Катей приключилось — оба терялись в догадках. Память возвращалась. Хотя и не в полном объеме. Она бежала, как дура, через лес, а сзади лаяли собаки, и ее тошнило при мысли, что эти исчадия кромсают на куски ее любимого зэка. Она тоже подалась напрямик через погост — не объезжать же это несчастье! Какое-то время плутала между могилками — еще не совсем стемнело. Но над ней по жизни веет проклятье — она вечно куда-то влезает! То машина обрызгает новую кофточку, то голубь, пролетая мимо, нагадит на свежий диплом о высшем образовании, то дверь захлопнет, оставив ключ в квартире, — а у спасателей такие, блин, расценки, что проще самой по пожарной лестнице на восьмой этаж забраться! В общем, не заметила могилку, рухнула. Без переломов, без существенных ушибов. Она немного помнила, как возилась на дне, обнималась с какими-то косточками, прежде чем лишиться сознания. В общем, Катя занимательно провела время, не меньше часа провалялась в могиле под мерцанием луны — и это как-то на нее подействовало. Затмение нашло. Неисповедимы потусторонние силы. Возможно, душа мертвеца из могилы, не способная убраться по назначению, вселилась в девушку на короткое время. Она не помнила никаких парней «с перьями на шляпах»! Очнулась оттого, что мерзкая луна стала ковыряться в мозгах…
Он спешил увести свою подругу из недружественного места. У девушки подкашивались ноги. Она шарахалась от каждой могилы. От кладбища до деревни было метров триста. Фонари ментов в округе не шныряли — первая волна облавы уже прошла. Показалась деревня Кулыжино — небольшая, на двадцать дворов, явно не из процветающих. Горка невнятных строений громоздилась между лесными массивами. Серебрились крыши от света «всеядной» луны. Гора навоза, силосная яма — между ними предстояло пройти, как между Сциллой и Харибдой. В деревню вела относительно сносная грунтовая дорога, но на дорогу в этот час они не вышли бы ни за какие премиальные. Павел снова повел девушку напрямик — через дебри бурьяна, море разнотравья. Катя недоумевала: здесь повсюду конопля! Самая «аутентичная» конопля — один лишь запах чего стоит! Никем не сажена, сама выросла — от жизни такой. Намекнуть бы городским наркоманам, что здесь такие «виды» — вмиг бы вырос оживленный палаточный городок…
В деревне засады не было — Павел это чувствовал. Они подкрадывались к задворкам ближайшего участка. Плетень в таких местах — понятие символичное, через него несложно перешагнуть. Сараи, воркующий курятник — источник сложных деревенских ароматов. Несколько минут они сидели за углом сарая, вглядываясь в очертания дворовых построек. Из мрака выплывал сортир, пристроенный к почерневшей баньке, маленький сеновал на «куриных» ножках. Из пристройки к сеновалу доносилось глухое мычание. Жилая изба смотрелась мрачно и требовала немедленного сноса. Хлипкий фундамент провалился в землю, крыльцо казалось сплющенным, надломленным. Но в доме жили, из-под занавесок сочился тусклый свет. Собаки на участке не держали — давно бы учинила переполох. На раскоряченных шестах сохло белье. Подкравшись ближе, Павел изучил его характер. Неприятно рыться в чужом белье, но очень надо. Мужских вещей он не нашел — сохли драные рейтузы, серая штуковина, при достатке воображения способная сойти за бюстгальтер, какие-то простыни, наволочки.
— Пойдем на сеновал? — шепнул он. — Пока кузнеца в нагрузку не дали. Хозяевам ночью там вряд ли что-то понадобится. А утром потихоньку смоемся — без шума и копоти.
— Пашенька, милый, как ты не поймешь? — заламывала руки Катя. — Не сеновалом же единым сыт человек… Ну, будь человеком, проведи переговоры? Попроси хозяев нас призреть — мы им деньги заплатим. Придумай что-нибудь… Давай же, милый… — Она подталкивала его в спину. — И ничего не перепутай, слово «призреть» на церковном арго — «дать приют и пропитание», а не то, что ты можешь подумать…
От дикой усталости двоилось в глазах, он еле помнил, как доковылял до крыльца, как стучался в дверь. Организм отказывался участвовать в «незаконных действиях». Из дома вылупилась крепенькая еще старушка в дырявом переднике. В пухлых ручках она зачем-то сжимала вилы — деревенский аналог бейсбольной биты. Брови у старушки были мрачно сдвинуты, глаза распахнуты до упора.
— Бабушка, а почему у тебя такие большие гла… — начала было Катя, но Павел пихнул ее в бок, и она заткнулась. Он что-то говорил — просил прощения, что вторглись на частную территорию, уверял, что у них есть деньги, они заплатят. Они не наркоманы, не пьяные, не преступники, просто «молодая семья» попала в тяжелую жизненную ситуацию и будет очень благодарна, если отзывчивая сударыня даст им что-нибудь поесть и где-нибудь поспать. Хоть что и где. Они не покусятся на ценное имущество и жизнь многоуважаемых аборигенов, они законопослушные люди и оставят после себя только приятные воспоминания. Утром они уйдут. Старушка по мере повествования превращалась в эпицентр задумчивости, а когда Павел извлек из кармана мятую пятитысячную купюру и заставил ее взять, открыла рот, буркнула: «Зовите меня бабой Нюшей» — и побрела в хату, оставив дверь открытой. «Я же говорила, я же говорила!» — ликовала Катя, и пришлось ее снова осадить локтем.
В теплой горнице он на полном серьезе начал отъезжать. Ноги не держали. Глупо улыбнувшись, он присел на подвернувшуюся лавку и лишь усилием воли заставлял себя не спать. Старушка укоризненно качала головой, разглядывая свалившихся на голову постояльцев. Она ни о чем не спрашивала: кто такие, мол, куда путь держите? Ее это мало интересовало. Самая крупная в стране купюра бесследно растворилась в складках халата. Пристальные глазки обитательницы сельской глубинки скользили по бледному лику Кати, по засыпающему Павлу. Катя что-то ворковала, благодарила, всячески хотела понравиться — до Павла не доходил смысл ее слов. Старушка снисходительно похмыкивала, накрывая дубовый стол, переживший явно не одно поколение. Глиняные плошки, чугунный горшок с холодной картошкой — какой, право, раритет…
