Все произошло очень быстро, директор все видел. Со следующего дня я стал дежурным администратором с двумя сутками отдыха. Присматривал за Наташкой, возился на кухне. Аня кончила МГУ и работала в «Комсомолке».
Около двух дня и восьми вечера мое место — у входа, регулировал устремленный к столикам поток: ресторан на видном месте, до центра далеко, но универмаг рядом, два театра, невдалеке рынок. Традиционная борода швейцара вносила некий порядок в суматоху, да я подсказывал, где столики забронированы. Однажды мелькнула Инна Гинзбург, со спутником, я постарался скрыться, сидел в своем кабинетике, разбирал перекрестные жалобы. Официантка постучалась, глазенки блестят: «С вами одна клиентка поговорить хочет… С углового столика».
Инна Гинзбург, чуть пополневшая, но и пригаснувшая, огня в ней меньше стало. С нею — задумчивый гражданин, муж — так определил я.
Заговорила, как всегда, с некоторой жеманностью:
— Я здесь второй раз (солгала!) и теряюсь в догадках: мы ведь где-то с вами встречались?
Ответил вежливо, сухо:
— Вы ошиблись… Но я польщен, что вы меня запомнили.
Рукава до локтя, божественные руки, которыми я восторгался когда-то. Ведет себя умно: говорит будто о чем-то постороннем, на меня не глядя. Муженек либо скучает, либо мастерски изображает терпение.
Номер телефона прозвучал — на тот случай, если я все-таки вспомню, где судьба сталкивала меня с Инной Моисеевной (осмелела: ранее была Михайловной). Со вздохом сожаления призналась, что, знать, и впрямь ошиблась. А то бы рассказала, как много тяжкого перенесла она, отец вот по делу врачей прокатился, хотя к медицине никакого отношения не имеет.
— Будь вы Ленечкой Филатовым, я бы вам такого рассказала…
А я пожелал чаще заходить, проводил к гардеробу, муж подал плащик. Супруги постояли на мокром тротуаре и взяли такси, а ведь могли бы об этом попросить администратора или швейцара. Прощай, Инна. Я верил в случайность встречи, как и в то, что не удержатся женские уста, прощебечут где-либо о славном мальчугане Ленечке Филатове.
Прощебетала, трепушка. Они ведь, фронтовики-однополчане, на попоечке 9 мая ударились в воспоминания, и, видимо, Инна похвасталась: «А вот помните…» Двух дней не прошло со Дня Победы, а за тот же угловой столик сел Лукашин. Я глянул на него и подумал, как и много лет назад: бухгалтерские нарукавники ему бы. Лишь дожевав отбивную, он стронул меня с места движением пухлого пальчика.
— Веришь не веришь — а я рад встрече. Буду краток: через сорок минут… нет, сорок пять я позвоню в КГБ. У тебя есть время. Кстати, с Бобриковым что-то неладное в Германии.
Время бежало быстро, вот уже и КГБ, а не МГБ. И на меня уже дохнуло ветром странствий и перемен.
Из ресторана я исчез незаметно и пошел домой поцеловать на прощанье Наташку. А там — Аня, спокойная, жестокая, расчетливая.
— Тебе надо уходить. И немедленно. Меня с утра послали брать интервью у какого-то Любарки, он тебя знает. И предупредил.
Она полезла в комод, из-под белья нижнего ящика достала парабеллум, мой парабеллум.
— Случайно получилось. На середине моста уже была, несла его в сумочке, потом решила проверить, не выброшу ли вместе с сумочкой какую-нибудь важную мелочь, и пистолет сунула в карман. Забыла, что ли… А сумочка полетела в воду. Вторично бросать что-либо — побоялась, дают же помилование висельнику, у которого веревка лопнула…
Это, пожалуй, и ко мне относилось, как он, парабеллум, ни в огне я не сгорел, ни в воде не утонул.
Я ушел, и во мне начинала разыгрываться «манана». По пологой спирали скатывался я в зеленую долину, и горы постепенно наращивали высоту своих заснеженных вершин, их белизна подкрашивалась голубоватым свечением неба, вдруг начавшего сжиматься, стекаться к центру, превращаясь в хрустальный ручеек мелодии, проводившей меня до поезда, и тот понесся в новую даль.
Окончание. Начало см. «Новый мир», № 3 с. г.
Елена Пудовкина
Собрание вод
Пудовкина Елена Олеговна родилась в Ленинграде в 1950 году. Сменила много профессий; в 70 — 80-е годы постоянный автор ленинградского самиздата. Публиковалась в журналах «Звезда», «Нева», «Знамя», «Вестник РХД» и т. д. В нашем журнале печатается впервые.
* * *
И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями.
Быт. 1: 10.
Это собрание вод названо Богом морями,И — видит Бог — хорошо.В ликующем хоре волн я слышу: «Всевышний с нами!»Море можно сравнить с собственною душой.Ибо, как в капле, в ней тот же восторг взмываетМалой волной в ответ на близость морской волны.Море — наш старший брат. Море о многом знает.Мы на четыре дня от моря отдалены.Но, встретясь вплотную с ним, я вижу, как мы похожи.Нас создал один Творец, одной любовью дыша.Свободной воли полет единой десницей вложенВ бескрайнюю зыбь и в зыбку спящего малыша.Конечно, морская мощь учила людей величью,Но вот — лежит исполин, распластан пред Богом ниц.Нас учит зерцало вод, когда мы ответа ищем,Смирению наших душ, открытости наших лиц.
Читая Фрезера
Я вспомнила, что я вступила в бракС каким-то деревом задолго до рожденья.Цветет вокруг родня моя — растенья,А суженого не узнать никак.Мы жизнью платим за любовь к богам.А Бог за состраданье к нам.То в дереве живет, то — в камне, то — в дороге.Их помыслы чисты, и чувства строги,И кроткий вид любезен небесам.И вот я уподобилась кустуИ вспомнила опять частицы света,Что научил словам и немотуСовлек с меня, как ветхие тенета.В божественном бреду звучащий лесНе ведает косноязычной муки.Иль это только показалось здесь —В разладе с будущим, с былым в разлуке?
Суэцкий канал
Пустыню видно с теплохода.Она лежит на желтых лапах.Она — не зверь, и даже запахНе выдает ее природу.А мне знакомо изначально,Как будто даже до рожденья,В ней нарастающее пенье,Что возникает беспечально,Безудержно и бессловесно,Но вечности равновелико.В нем промелькнут, подобьем блика,Какой-то путник неизвестный,Корзина-люлька, два верблюда,Не возвратившихся в селенье…И дальше понесло их пенье,Куда — не знаю, но — отсюда.Нечеловечески невиннаПустыня (нет соблазна древа?).С космическим сыпучим чревомИх связывает пуповина.И если щелки глаз разлепитПустыня, взгляд узнаешь сразу —Ленивой бездны желтоглазойВо всем ее великолепье.
Русские в Австралии
О судьбе России разговор за чаем.Пенсионеры все с выправкой офицерской.Старость вселилась в дом, но не замечают,Не замечают здесь самозванки дерзкой.В прошлом недавнем — конторщики, кочегары,Кто-то посуду мыл, кто-то чинил заборы,Но голубеет кровь с годами. НедаромСмотрят на австралийцев орлиным взором.Будто и вправду будет, как в сказке было:Еще придут, позовут владычить и править.Призрачный белый конь ржет, как кобыла.Призрак коня… Конь блед… Вестник державы.
* * *
Отцу Павлу Адельгейму, приютившему десятерых подростков из вспомогательного интерната.
Каменистая почва, в которую сеют зерно.Безнадежное дело, которое Богом даноВо смирение пахарю, прочим же — во искушенье.Но дебильные дети блаженно пускают слюнуИ безгрешно смеются, возможно, спасая странуОт чего-то еще пострашнее.Разум наш развратился, и соль потеряли слова.Будут новые люди безмолвно расти, как трава,К ним никто докричаться не сможет.Им неведомо будет добро и неведомо зло.Ной построил ковчег. Так когда-то зверькам повезло.Все по Книге… Но смилуйся, Боже.
* * *
На краткий миг земля и небо вместе,На краткий миг — на праздник Рождества.Бог, как всегда, не узнан, неизвестен,В пристанище случайном ночевал.И, как всегда, мы не туда смотрелиИ видели сгустившуюся тьму,Не замечая тихой колыбелиИ мудрецов, склонившихся к нему.
* * *
Памяти Ивана Кадушкина.Дни открытых дверейДля бедняг, оставляющих землю.Белорус ли, еврейИль чеченец — любого приемлютВ эти светлые дниВысочайшей амнистии Божьей.Улетают ониВ мир, куда остальные не вхожи.Там ни зла, ни мытарствИ ни муки, хмельной и повинной.В величайшем из царствВсе легки, словно пух тополиный.
Владимир Лорченков
