но это едва ли помогло мне подавить шквал эмоций. Когда мы выходили из вестибюля, шум позади нас струился как выхлопы старой машины. До «Четырех сезонов» мы добирались в молчании, и я снова мариновалась в новой порции беспокойных мыслей. Что, черт возьми, было не так с Филиппом? Позвонит ли мне мой отец? Неужели мне до сих пор не все равно? И о чем, черт возьми, думал Филипп? А еще мы должны были обсудить рождение детей.
По-настоящему обсудить, а не просто затронуть тему в промежутках между его поездками по миру. И тут от одной мысли по моим венам пробежал холодок. Он проник глубоко в мою душу и подавил рациональное мышление. «Что, если на самом деле он не хотел детей, как хотела я?»
– Ты слишком много беспокоишься, дорогая.
Это ворчание было призвано успокоить меня, но от него страх только усилился. Меня охватило ощущение катастрофы. Я почувствовала щекой удары его сердца. Может быть, Филипп был прав. Иногда мое воображение брало верх надо мной.
Я прижалась к Филиппу, вдыхая запах сигарет и пота.
Он погладил меня по волосам, но это мало помогло развеять беспокойство и пугающие мысли, которые навалились на мои плечи.
Глава 16
Август 2016, прошлое
Канзас-сити, штат Миссури
Я была на кухне своей мамы. Очертания ее лица были достаточно четкими, и я могла разглядеть родинку на ее левой щеке, ту, которую пыталась стереть, когда мне было три годика, потому что думала, что это шоколад. Ее упругие светлые локоны были перевязаны ярко-желтым платком, что придавало ей молодой сияющий вид. Мама готовила каре ягненка, и я смотрела, как она кладет на сковороду приправы – в каждом зубчике чеснока, в каждой веточке розмарина чувствовалось прикосновение самой любви.
– Шарлотта, если ты умеешь читать, то уже умеешь готовить, – сказала она мне, но я не согласилась.
– Это врожденное, мама.
Я наблюдала за мамой, стоявшей перед сковородой с рыбой и добавлявшей в нее приправу и соусы, но нигде не видела рядом с ней мерной чашки. Сама же я была осторожным поваром, приверженцем правил, указаний и точных измерений. Вот почему мои блюда были банальными и безвкусными. Ее особый стиль был даром, который я, увы, не унаследовала.
Стук в дверь означал, что прибыл Филипп. Это был его день рождения, и все, чего он хотел, это чтобы для него готовила моя мама. Он мог позволить себе лучшие деликатесы, но выбрал кулинарное творчество моей мамы, и для него это был один из многочисленных подарков.
Вместо общепринятых цветов он принес моей маме в качестве подарка кухонный комбайн. Она восхищалась размерами и возможностями техники, хотя и пробормотала себе под нос: «Но я могу сделать все, на что способна эта дорогущая техника, и даже немного лучше».
Ужин был приятным и полным смеха. Филипп рассмешил маму до колик своими историями о путешествиях, а именно инцидентом с потерянным багажом, когда он сел не в ту машину в Амстердаме и оказался в Квартале красных фонарей с парочкой своих наиболее консервативных клиентов. Там же была рассказана история о деловом ужине, который привел его к поездке в отделение неотложной помощи с посторонним предметом внутри. Глаза мамы блестели, она даже не пыталась вытереть влажные уголки глаз, и когда оживление стихало, она делала то, что у нее получалось лучше всего – любопытничала. Как только Филипп открыл бутылку вина, мама перешла к атаке. Она расспрашивала Филиппа о его родителях, предыдущем браке, последующих женщинах и причинах, по которым он остановил свой выбор на мне.
– Мама! – воскликнула я, хотя тоже в немалой степени хотела услышать ответы. Филипп накрыл ладонью мою руку и, поскольку у него не было собственной матери, поддался на уговоры.
– Женщины, – заявил он, – Часто бывают неправильно поняты, но они все равно прекрасны, сколько бы ни было запутанных причин любить и быть любимыми.
– Вы не ответили на вопрос, молодой человек.
Филипп ухватился за мои пальцы и уже не отпускал их.
– Дальше всего у меня зашло дело с Наташей… ну, я пытался, правда. Мы поженились еще молодыми, она хотела детей, много детей. А брак для нее стал второстепенным по сравнению с тем, что я называл «нездоровым желанием»…
– Вы не хотите детей? – прервала его мама, не дав закончить.
Филипп отпустил меня и скрестил руки на груди.
– Мама, – вступилась я, – У тебя самой только один ребенок… не все хотят…
– Но по крайней мере один, Шарлотта.
Она упрямо смотрела прямо на меня:
– Ты же хочешь хотя бы одного ребенка, правда?
Я пожала плечами.
– Не уверена.
Филипп понял, как повлияло на меня его прощупывание почвы.
– Отвечаю на ваш вопрос, Кэтрин. Я хотел детей, но не после недели брака и не в восемнадцать. В то время я хотел наслаждаться жизнью с женой, а она стала чересчур зацикливаться на базальной температуре[8].
– Потом подходящее время так и не наступило. Всегда существовала проблема географии, а еще со мной произошел один случай женского преследования, из-за которого я стал побаиваться такого рода отношений.
Пока я слушала его, в моей голове возникла большая надпись.
Она был начертана на жестком белом листе бумаги огромными жирными буквами: «Филипп не хочет детей». Хотя он списывал это на молодость, я услышала все его нежелание, звучавшее практически как отказ. Удивительным образом я могла чувствовать это.
И я быстро отогнала от себя эту мысль, потому что понимала всю ее неосновательность. У меня самой было нечто похожее. Уличные фонари за окном тоскливо освещали наши изъяны. А пока мне было достаточно того, что я окунулась в головокружительную атмосферу новых отношений. Конечно, мы с Филиппом основывались на своем прошлом опыте. Если мы передумаем, то станем идеальными родителями. Тем не менее, ворчание Филиппа продолжалось, и я не была полностью уверена, что он чувствовал то же самое.
Когда он наконец остановился на нас и том, что привлекло его во мне, я просто купалась в его словах, позволяя им прогнать страх и сомнение, скопившиеся под моей кожей.
– Возможно, на многолюдной улице я прошел бы мимо тебя, Чарли, но у тебя есть внутренняя красота. Ты намного прекраснее, чем…
– Подожди, – остановила я его. – Ты ведь меня сейчас оскорбляешь?
Я повернулась к маме.
– Ты слышишь это, мама, он говорит тебе о более красивых и худых девушках…
– Я не говорю этого, Чарли, – сказал Филипп, ухмыляясь.
– Я обожаю твою задницу, – продолжил он, протягивая руку под столом, чтобы потрогать
