Матерясь и проклиная все разом, Александр поднялся на ноги. В кромешной тьме ничего не было видно. Сквозь прореху туч внезапно выглянула заспанная луна, осветив окрестности. Собиратель звуков глянул по сторонам и понял, что стоит по колено в озере.
Рука потянулась за водой и, зачерпнув ее в ладонь, приблизила к глазам – черная.
Все стало ясно. Александр забрел в Черное озеро, как называли его жители Керженского края.
Собиратель машинально попятился назад. Об озере ходили невеселые легенды. Знающие люди утверждали, что это гиблое место, и в нем якобы водятся русалки, поэтому обходили стороной. Да и зачем переться сквозь тайгу к озеру, в котором даже лягушек нет?! Ученые объясняли феномен просто – в воде слишком много щелочи, из-за которой живые организмы погибают. А странный цвет оттого, что расположен водоем среди торфяников. Аборигены в тонкости не вдавались – проклятое место, и все.
Александр не первый раз ходил с друзьями по Керженцу, но на Черное озеро никогда не заглядывал. И вот сподобился.
Развернувшись, он побрел по направлению к лагерю, решив вернуться днем и все внимательно осмотреть.
На удивление, дорогу назад музыкант нашел довольно быстро. Сказалось его умение ориентирования на местности. Подгоняло и неприятное чувство – казалось, что за ним тайком наблюдают.
Подбросив в умирающий костер сучьев и сменив одежду, он улегся у огня и тотчас заснул.
3 куплет
Черная бездна таращилась набухшим глазом на раскинувшуюся в томительной неге, жаждущей ласки землю. Бледные лучи омывали изгибы, струились по выпуклостям, затекали в потаенные места сладострастного тела, прикрытого сверкающим нарядом из медальонов озер и бисерных нитей рек. Свет озарял окрестности так, что были видны мельчайшие волоски трав, прожилки листвы и иголки пушистых лап.
Собиратель, лежа возле костра, рассматривал прячущиеся сквозь кружева ветвей веснушки неба. Одна из них пульсировала каким-то странным сиреневым цветом. Приглядевшись повнимательнее, он понял, что это не звезда. На маковке сосны, словно елочная игрушка, раскачивалась непонятная блестка. Дыхнувший ароматом трав и зелени лесов ветер скинул ее с верхотуры, и она, перепрыгивая с ветки на ветку, покатилась прямо на Александра. Тот инстинктивно откатился в сторону, опасаясь столкновения. Но звездочка обезьяной зацепилась над землей за толстый сук и, повиснув, замерла. Собиратель звуков уставился на неопознанный предмет с длинным, как у скрипичного ключа, хвостом.
– Чего смотрим? – вопросило безротое переливающееся существо. – Бумагу давай!
– М-м.
– Чего м-м? Давай бумагу!
– Какую? – ошарашенно промямлил Александр. – Ты кто вообще?
– Какую-какую, – передразнила блестка. – Я – Звук, ты – Собиратель. Выписывай паспорт, разъясняй права и обязанности, какие льготы мне полагаются или чего там еще…
– Я ж твоих данных не знаю. Откуда ты взялась?
– Пиши: «Черное озеро».
– Нет такого инструмента!
– Есть! – разозлился звук. – Не выпишешь – пожалеешь.
Он скакнул на оторопевшего Александра и стал вжигаться в тело. Музыкант вскрикнул и проснулся. На груди, расползаясь, чернело пятно от тлеющего уголька, выпрыгнувшего из костра. Пальцы вмиг затушили его. Циферблат часов высветил полночь – пора наведаться на озеро.
Днем Александр с друзьями уже ходили к нему. Обыкновенный водоем – ничем не примечательный, кроме правильной круглой формы и отсутствия в нем жизни. Ради интереса покатались на байдарках, но купаться не полезли. Сказки – сказками, но мало ли…
Александр отправился туда в одиночку – товарищи давно спали, да и не хотелось шумной компании. В лучах полной луны озеро казалось чашей, наполненной блестящими волнами смолы. Музыкант достал гитару, и струны задрожали в такт тихой песне:
Думаешь, хочется алой смури,Крови, насилия, выстрелов,Роясь в стакане чеченской дури,Очень хочется чистого!Думаешь, хочется жить обманом,Видеть святое в расхристанном,В подъезде, полном убитых «баянов»,Очень хочется чистого…[4]
Звуки смолкли. Ничего не происходило. Впрочем, Собиратель и сам не знал, чего он ждет. В голову закрадывались сумасшедшие, бредовые мысли о русалках. Фантазировалось, что они возьмут и приплывут к нему, как к сказочному Садко. Или сыграют мелодию, ту самую, которую Александр уже несколько раз слышал по ночам. Хотя вполне возможно, что это был плод воспаленного воображения, и не более того.
Гитара улеглась на влажную траву, уступив место свирели. Тонкие пронзительно-печальные звуки понеслись над волнами. Пальцы сами собой плавали по дудочке, рождая мелодию, никогда раньше не вылетавшую из ее нутра, но совпадающую с внутренним камертоном человека. Достигнув противоположного берега, она вернулась обрывками еле уловимого эха и, получив новую силу, полетела обратно. Отчаявшись найти успокоение, стала искать выход, бродя вдоль кромки воды, суживаясь и закручиваясь в спираль. Наконец, ее острие коснулось середины озера, и воды, повинуясь неведомой силе, завертелись, ускоряясь и превращаясь в углубляющуюся воронку, напоминающую раструб духового инструмента. И вдруг из нее разноцветной радугой хлынули те самые звуки, что грезились Александру. Мелодии перемешались, приспосабливаясь друг к другу, и спустя мгновения зазвучали в унисон. Упоение и восторг охватили Собирателя, оказавшегося в вихре осязаемых сверкающих всполохов и искрящихся звуков, растворяя его в себе и превращая в звук…
* * *
Симфония сыграна. Земля отложена до следующей игры. На этот раз мелодия удалась на славу. Особенно пронзительным и нежно-нервным вышел финальный звук. Не так ли?!
Черная бездна согласно кивнула слепой вечностью.
Уроки чтения
Березка хлопала ладошками-листьями, восхищаясь проделками ветра. Бахвалясь своей молодецкой удалью, он подкрадывался к сморившимся от жары деревьям и отвешивал им подзатыльники. Разом очнувшись от дремоты, те шипели, злобно размахивая ветвями, пытаясь схватить хулигана. Но вихрь легко ускользал из корявых пальцев и, подвывая от восторга, забрасывал увальней облаками пыли, клочками бумаги и рваными пакетами. Вдоволь потешившись, он взвился ввысь и задал трепку ошалевшим птицам. Выщипанные перья он махом превратил в ладьи и с мальчишеским азартом принялся гонять по лужам.
Наконец, устав от проказ, ветер стих. Обняв березку за тонкую талию, он стал что-то ласково нашептывать. Та смущенно отвечала еле слышным шелестом листвы.
Мария Федоровна Шишкина вслушивалась в тихую беседу, безрезультатно пытаясь разобрать ее смысл. Слишком много времени прошло с тех пор, когда люди понимали язык природы. Хотя полностью он не забылся, оставшись в глубинах человеческого подсознания. И поныне и в шепоте листвы, и в хихиканьи ручьев, и в надменном молчании скал, и в криках птиц и животных чудится что-то знакомое. Кажется, что еще чуть-чуть, – и поймешь забытый язык. Но ничего не получается. И от этого становится грустно.
Вот и сейчас Мария Федоровна запечалилась. По своему опыту она знала, что выйти из безрадостного состояния можно только, взяв в руки книгу. Подобно путнику, умирающему в раскаленной от зноя пустыне и мечтающему о глотке чистой, холодной до ломоты в зубах родниковой воды, Мария Федоровна грезила о пыльных библиотечных томах.
Чтение всегда приносило ей радость. Она была счастлива, пробегая взглядом по вязямь строк, перелистывая страницы и ощущая их запах.
Каждая книга, как и всякий человек, пахла по-своему. Мария Федоровна вспомнила, что, впервые попав в библиотеку, остолбенела на пороге и стала принюхиваться.
– Что с тобой? – удивилась мама, приведшая маленькую Машу.
– Как чудесно пахнет!
– Ничего не чувствую. Наверное, это мои новые духи.
Но девочка знала, что тончайший, еле уловимый и ускользающий аромат источали книги.
Много лет позднее, когда Мария Федоровна стала библиотекарем, она научилась по запаху определять автора и названия книг.
Книги одних и тех же писателей всегда пахли почти одинаково, но каждое их произведение имело свой оттенок. Тома «Войны и мира» Толстого изливали смесь из ароматов свечей, шампанского, вечерних нарядов, порохового дыма и запаха крови. «Овод» вонял гнилой плотью и душной тюрьмой, а книги Паустовского благоухали цветами, лесом и водоемами.
Даже если Марии вдруг попадался незнакомый автор, то она безошибочно могла сказать, хороша книга или нет, даже не читая ее.
Самый безобразный запах был у низкопробных детективов и слезливых дамских романов. От них разило перегаром, дешевыми духами, экскрементами и нижним бельем.
Именно так частенько воняло и от людей, с которыми Мария Федоровна была вынуждена общаться.
Вот и сейчас она унюхала этот тошнотворный запах и осмотрелась вокруг. Как всегда – ничего интересного. Ее соседи, расположившиеся поблизости, так же, как и она, скучали, утомленные жарой. О каждом из них Мария Федоровна знала почти все.
