– Помню, – вздохнул голос. – Но нужно ведь хоть что-то, чем срам прикрывать.
– Да, нужно. Но я же ненадолго.
– Хорошо. Цветочки не помни. Пока.
– И все-то он знает, – улыбнулся Портной, вешая замолчавшую трубку, но тут же схватил ее вновь. – С Днем рождения!
– Благодарю. Возвращайся скорее.
Портной расправил разноцветный плащ, потуже натянул цилиндр и, приосанившись, вышел наружу. Мысленно он был уже там, на небесных лугах, и теперь размышлял, на каком из них подольше побыть: ромашковом, колокольчиковом, клеверном… А может быть, на одуванчиковом? Мягком и пушистом, как снежинка, которая, распушив платье, присела отдохнуть на его покрасневший от мороза нос.
Собиратель звуков
1 куплет
Черная бездна, прищурив мертвленное око, подглядывала за разметавшейся во сне землей. Скомканное одеяло из лоскутов полей, лесов, водоемов сползло, обнажив нагое, вечно молодое тело, вздыбилось складками городов и поселков. Лунный свет стыдливо скользил по нему, боясь потревожить. От пристального взгляда крутобедрая красавица шевельнулась и вздохнула. Ветер пробежал по верхушкам деревьев, зарябил гладь пруда и, иссякая, шевельнул занавеской распахнутого окна на верхнем этаже человеческого муравейника. Лунные паучки проскочили в образовавшуюся брешь и заметались, ища пристанища. Облюбовав висящую на стене свирель, они прилепились к ее глянцевым бокам и, немного освоившись, принялись вить паутину. Лучи потянулись к лаковым дудочкам, надутым и надменным барабанам, желтизне тибетской чаши, заизвилились по корпусам скрипок и гитар.
Александр Васехин, заложив руки за голову, наблюдал за вторжением света в собрание музыкальных инструментов. Ему не спалось, несмотря на то, что через полтора часа предстояло закинуть разжиревший рюкзак за спину и, примкнув к компании друзей, – в глушь, в тайгу, на Керженец. Ничего, подремать можно и под колыбельную колесных пар.
В голове раз за разом крутился припев записанной накануне песни:
«Хлеб еще теплый – только что испекли,В мокрой солонке преет комками соль,Я еще теплый – только что из петли,Можно и выпить, если возьмешь контроль».[2]
Альбом, над которым он трудился около года, был уже почти готов. Оставались мелочи – свести пару песен. Хотя, если бы не вынужденная забота о хлебе насущном и излишняя требовательность к качеству, диски уже крутились бы в недрах компьютеров и проигрывателей знакомых и почитателей. Последних имелось не так уж и много. Широкой публике творения группы, в которой Александр пел и играл, были не известны – не формат, и коммерсантам нет резона раскручивать.
Не ради признания и оцифренных бумажек извлекал он звуки из более полутора сотен музыкальных инструментов, покоящихся ныне в закутке квартиры. Есть вещи, которые люди привыкли называть словами «просто нравится» и, как не пытай их, более ничего внятного сказать не могут.
Александр обожал выдувать, выбивать, выцарапывать невидимых, ощущаемых лишь перепонками ушей существ. Сначала несмело, поодиночке вылетали они из глиняных, деревянных, жестяных, пластмассовых родилищ, украшенных деками, колками, проткнутыми окнами отверстий. Сбиваясь в рои и стаи, витали в пространстве, залетали в человека и растворялись там, иногда успевая коснуться камертонов души. И тогда, повинуясь неосознанным порывам, люди наконец-то начинали чувствовать и жить, забывая на время о соре бытия.
Но случалось это крайне редко. Слишком трудно за краткие мгновения разыскать, сдернуть заплесневелый чехол с призрачного инструмента и зазвучать с ним в унисон. У каждого человека он, настроенный на определенную тональность, запрятан настолько глубоко и в таких закутках, куда добраться порой почти невозможно. Универсальных же звуков, способных сыграться с любым камертоном, Александр, как ни старался, не отыскал. Но это еще не значило, что таковых не существовало.
Сначала Собиратель просто изучал воздействие извлекаемых им звуков на человека, но вскоре запутался в тысячах существ. Чтобы впредь этого не случилось, Александр завел картотеку, в которой все звуки получили паспорта. А так как между звуками и людьми оказалось много общего, то и документы у них получились похожими. Длительность звука соответствовала долготе жизни человека, высота – росту, громкость – известности, тембр – месту рождения, а октава, обозначаемая номерами и цветом – национальности и расе.
Физиономии подопечных, которых невозможно было сфотографировать, он заменил изображениями и буквами, принятыми в нотной грамоте. В результате, к примеру, звук ноты «ми» второй октавы на зелено-голубом фоне чернел как:
А «фа» Большой октавы – на бледно-желтом:
Из-за того, что существовали они мгновения, то и удостоверения «звучности» при жизни получать не успевали. Документы «мертвых», но клонируемых по желанию музыканта «звучей» вповалку теснились в темноте письменного стола. И хотя тщательно выписываемую картотеку музыкант считал не более чем развлечением и блажью, ее заполнение помогало отрешиться от суеты и успокоиться.
Лунные пауки смотали паутину на веретено месяца, уступив место просветлям рассвета.
Будильник запиликал опостылевшую песню, за что тут же получил по башке, и заткнулся на припеве.
Выходя из квартиры, Александр оглядел напоследок поредевшее собрание инструментов – гитара примостилась на левом плече, за пазухой грелась свирель.
– Вроде ничего не забыл. Пора.
Входная дверь чмокнула металлическими губами косяк.
2 куплет
Черная бездна, прикрыв янтарную зеницу, равнодушно наблюдала за дрожащей от сырости землей. Ливень вспучил лоскуты полян, промочил насквозь ершистые просторы тайги, взбаламутил и испещрил воды Керженца. Пронырливые капли проникали сквозь крыши разлапистых деревьев и, скользя по стволам и сучьям, перепрыгивали с листа на лист, с иголки на иголку. Костер, прячущийся под огромной сосной, злобно шипел, давился и кашлял дымом, силясь заглянуть в зевающую палатку.
Непогодилось второй день. Александр с друзьями, разобрав байдарки и укрыв припасы в сухом месте, пережидали капризы неба. Торопиться было некуда, а плыть в ливень по реке – удовольствие малоприятное. Вынужденное бездействие коротали разговорами, байками и песнями, приправленные водочкой и ушицей – благо, рыбы в Керженце хватало, а спиннинги и сети всегда под рукой.
Глубоко заполночь, когда веки стали слипаться, а языки устали мастерить слова, друзья отправились согревать спальные мешки. Александр остался один. Прислонившись к мокрому стволу, он вглядывался в мимолетный танец пламени, вслушиваясь в тишину.
После шума города она первое время с непривычки режет слух, прикидываясь надменным безмолвием. Но, немного попривыкнув, начинаешь понимать, что и она полнится звуками, и нужно лишь научиться их различать. Прошелестел и мягко шмякнулся на там-там листвы и иголок растопыренный сосновый кукиш, скрипнула струной ствола ель, вдалеке выдохнула окариной ночная птица, ливень простужено хлюпал, потряхивая утихающей перкуссией.
Аранжировку симфонии тишины Собиратель уже научился различать, но помимо нее существовали иные величественные, торжественные, проникновенные звуки. Их нельзя услышать человеческим ухом, а можно только почувствовать, ощутить своим внутренним камертоном. Если бы усилить эти звуки, зазубрить и научиться извлекать, то получилась бы идеальная музыка. Александр обнял гитару. Боясь отпугнуть угадываемые звуки, он тихонечко попытался их повторить. Но как только он коснулся струн, призраки призраков ускользнули.
– Бесполезно! Эту музыку можно услышать, но нельзя сыграть. Или все-таки возможно?
Александр еле слышно стал наигрывать мелодию. Сами собой в голову пришли слова:
Небо не лопнуло и не срослось,Где-то предел, а за пределомБестия синих молний прячет вопрос:В черном ты или в белом?[3]
Вдруг ему послышалось, будто зазвучали звуки недавно ускользнувшей от него мелодии. Он замолчал. Тихо. Лишь слышны аккорды набирающего силу дождя. Почудилось?!
Струны задрожали под пальцами – и вновь знакомая мелодия тишины, на этот раз более явственная, чем прежде. Гитара ткнулась изголовьем грифа в развилку сосны. Ноги сами понесли Александра на источник звуков. Они то становились громче, то затихали, словно поддразнивали. Тогда он останавливался и тщательно прислушивался.
Ломоть луны зашторило тучами, и музыканту пришлось пробираться на ощупь. Треск сучьев спугнул мохнатую птицу, и она, наградив путника аплодисментами и хохотом, удрала подальше в лес.
То ли неведомые музыканты стали играть сильнее, то ли Собиратель подошел к ним поближе, но звуки усиливались с каждым шагом. Не обращая внимания на расцарапанное ветвями лицо, он упорно продвигался вперед. Споткнувшись обо что-то, хватаясь за воздух, проломив кусты, он со всего маха полетел вниз. Но вместо того, чтобы упасть на землю, очутился в воде. Звуки разом стихли.
