сегодня спектакля нет! То же отвечали и в кассе. На открытии в зале присутствовали только участники фестиваля и представительница властей, обратившаяся с какой-то официозной речью на латышском, не сопровождавшейся переводом на русский язык. Всего на первом спектакле присутствовало не более 30–35 зрителей. После спектакля участники фестиваля отправились в «джазовый» клуб. Весь «джаз» заключался в том, что в самом начале вечера, как только актеры направились к стойке бара за бутербродами и рижским бальзамом, некто в смокинге и красной бабочке попросил минуточку внимания и в сопровождении переводчицы с латышского на ломанный английский изложил историю Латвии, историю основания Риги, сообщил, что латышский язык является одним из самых древних языков человечества, и предложил нашему вниманию какую-то ресторанную песню на латышском в собственном исполнении под фортепиано. Я несколько отвлекся от кабацкого репертуара на древнейшем языке, так как за мой столик подсели английский актер и турецко-еврейский продюсер из Дюссельдорфа. Мы познакомились и повели под рижский бальзам разговор сначала о турецких джазменах, потом о системе театрального образования в Англии, потом о «Клезматикс», Франке Лондоне и Гиоре Фейдмане…
На следующий день в 13:00 я играл спектакль по поэмам Бродского — не в оперном театре, а в театре «Вернисаж». Публики было всего 14 человек. Местный распорядитель ворвался в грим-уборную и спросил, почему мы не начинаем, ведь уже 5 минут второго… Для меня все это — полная загадка. Много странного в загадочной латышской душе. Почему фестиваль проходит подпольно, в обстановке строжайшей секретности? Ни в газетах, ни в Интернете о нем ни слова… Можно было понять нас, игравших тайно фри-джаз во время траура по Андропову в 1984-м, но почему столь же тайно проходит театральный фестиваль в 2003-м?
Что ж, отыграли и домой поехали. На обратном пути на станции Зилупе меня чуть не ссадили с поезда. Видимо, я все же занесен в какие-то черные списки (в связи с Егором?). У меня забрали паспорт, закрыли в купе и у купе поставили часового. По рации вызывали кого-то и спрашивали дальнейших указаний. Бдительный пограничник, углядевший мое имя в каком-то черном списке, по нашивке на униформе значился как Kondakovs. Из его русской речи и понял, что происходит. Остальные пограничники говорили между собой и с ним по-латгальски. Это мне сообщили 3 лица без гражданства (апатриды, или, как они сами себя характеризуют, «лица, гражданство которых не установлено»), мои соседи по купе. Они перевели речи латгаллов-стражников: «Так что, ссаживать его с поезда?! Да ведь он и так из Латвии уезжает!» Паспорт унесли. Через 30 минут вернули и сказали, что я могу ехать дальше — в Россию. Все мои вопросы остались без комментариев.
Большинство путешествующих в поездах Рига-Москва — лица без гражданства, апатриды, то есть русские, которые сейчас составляют 30 % населения Латвии. О чем беседовали апатриды? О том, что в прошлом году для ребенка кто-то привез из России учебник астрономии и что заказали привести учебник по биологии. Что со следующего года закрываются все русские школы. Интересно, что из Москвы в Ригу поезд идет полупустой. А вот из Риги в Москву — переполненный. Из Москвы мы ехали втроем в одном купе (четвертое место так и осталось незанятым), а вот назад — все в разных купе и на верхних полках. Я оказался в другом конце вагона — так что если бы меня действительно арестовали в Зилупе, то мои партнеры даже бы об этом и не узнали, ведь двери в купе позакрывали… Я решил для себя, что если будут выводить — крикну ребятам: «Прощай, Рига!»
Боддхи и body
Однажды обстоятельства преподавания забросили меня в сочинский пансионат в самый разгар отпускного сезона. Я уже больше четверти века не наблюдал вблизи жизнь наших отдыхающих, курортников. Некоторое чувство дискомфорта я поначалу попытался объяснить себе резкой сменой места — я прибыл в Сочи сразу после очень интересного и напряженного тура с певицей Саинхо Намчылак по Восточной Сибири. Получилось путешествие из Красноярского края в Краснодарский.
Наш тур начался с ночного рейса на Красноярск из Внуково, куда Сайнхо, прилетевшая в Шереметьево после концерта в Неаполе с пересадкой в Милане, едва-едва поспела.
Утром в Красноярске нас поселили в плавучей гостинице — теплоходе, стоящем на приколе неподалеку от конструктивистски величественного, немного напоминающего гигантский броневик музея В. И. Ленина (теперь это — Красноярский музейный комплекс). Перед музеем на набережной Енисея располагался другой памятник тоже ушедшей эпохи — колесный пароход «Святитель Николай», на котором по преданию Ленин отплыл в Шушенское.
Судоходство на Енисее сократилось, и многие теплоходы уже никуда не идут нынче, стоят в городской черте, став гостиницами… Красноярское биеннале, уже 6-е в этом году, тем не менее проходило под девизом «Перемещение ценностей: ценность перемещения».
Выступая в рамках музыкальной программы этого биеннале, мы несколько модифицировали программу Саинхо «Who stole the sky?» в направлении больших экспериментов с электроникой: она применяла электронную обработку голоса в реальном времени, а я впервые в своей концертной практике использовал USB-клавиши, подключив их к своему ноутбуку, на котором к тому же делал ремиксы ее музыкальной программы с пьесами покойного Ивана Соколовского. Мое участие в роли ди-джея и электронного музыканта и было обусловлено исключительно несчастьем, случившимся в мае с Иваном. Мне пришлось в майских и июньских концертах его заменять… В самые напряженные моменты я мысленно обращался к нему: «Ваня, помоги!» И чудесным образом все прошло без особых сбоев, хотя психологически оказалось очень нелегко совмещать функции духовика-солиста, тактично подыгрывающего певице на башкирском курае, саксофоне и флейтах, с задачами диджея и звукорежиссера.
Красноярск произвел на меня очень сильное впечатление. Понравилась энергия сибиряков, способность и склонность к переменам, инновациям. Их гордость ста пятьюдесятью фонтанами, построенными нынешним мэром за последние пару лет, Красноярскими столбами, с заботливо ухоженным мемориалом погибшим столбистам (это красноярское слово — так называют себя скалолазы на Красноярских столбах). Порадовали мальчики с местного FM-радио, пожелавшие поехать учиться в Московский институт журналистики и литературного творчества, когда они услышали, что его экзаменационная комиссия в качестве диплома принимает компакт-диски CD-R с записанными на нем радиопередачами (что действительно имело место в случае с моим дипломником незадолго до того). Понравился сам Красноярский музейный комплекс, признанный недавно лучшим музеем Европы, с его «малым объемом», «эстакадой» и «полиэкраном». Замеченные мной у красноярцев находчивость и неунывающее стремление разрешить любую ситуацию мне напомнили аналогичные качества американцев, особенно бросающиеся в глаза, когда они оказываются в экстремальных ситуациях.
