Мы ели сублимированное ванильно-шоколадно-клубничное мороженое – пищу из будущего, каким его видели в прошлом, пищу, которую брали в космос только один раз, в 1968 году, на «Аполлон-7», – на скамейке перед музеем. День был теплый не по сезону, и от необычного лакомства настроение Роберто снова поднялось, он оживился; я отделил свой шоколадный слой и обменял на часть его клубничного, который ему не понравился. Он показал мне свои рисунки, я их похвалил, потом мы обсудили кое-какие добавления к нашей диораме, и я сказал ему, что он непременно станет, когда вырастет, знаменитым палеонтологом. Энергия к нему вернулась, о неприятной сцене уже ничто не напоминало. Мы знатно поели в ресторанчике «Шейк шек» около музея, где готовят быстро, но, в отличие от обычных заведений с фастфудом, внимательно смотрят на происхождение мяса и где все отходы биоразлагаемые; и к четырем я вернул его Аните, улыбающегося и полного всевозможных – точных и сомнительных – сведений о динозаврах.
Маленьких осьминогов каждое утро доставляют живыми из Португалии, а затем мягко, но неумолимо массируют с неочищенной солью, пока биологические функции в них не прекращаются; как сказано в меню, массаж состоит из пятисот движений. Клюв удаляется, глазки выдавливаются сзади. Трупики медленно варятся, после чего подаются на стол с соусом на основе сакэ и сока юдзу[75]. Это фирменное блюдо ресторана, и потому красивые, проворные официанты и официантки одну за другой носили в зал тарелки с кушаньем, приготовленным из юных представителей самого умственно развитого из всех отрядов беспозвоночных. На тарелке, которую поставили перед нами, их было три, и мы с литагентшей после секунд восхищения и виноватой нерешительности одновременно обмакнули в соус и взяли в рот невероятно нежные существа целиком.
Эта возмутительно дорогая трапеза была посвящена нашему успеху, но я пришел в ресторан, все еще не до конца веря в сумму, которую издательство якобы готово мне заплатить за расширение рассказа до романа; тем не менее, пока мы, сделав заказ, ждали осьминогов и сашими из голубого тунца, я недолго думая подмахнул два экземпляра договора. Я попросил литагентшу еще раз растолковать мне, с какой стати кому-то пришло в голову отдать такие деньги за мою книгу, тем более еще не написанную, если мой предыдущий роман, хотя критики превознесли его до небес, купили только десять тысяч человек. Поскольку, объяснила мне агентша, мою первую книгу опубликовало маленькое издательство, более крупные из них сочли, что их возможности в области сбыта и рекламы дадут второй книге шанс продаваться куда лучше первой. Кроме того, сказала она, издатель платит за престиж. Даже если книгу, которую я напишу, покупать не будут, я все равно ему нужен как потенциальный любимчик критиков и возможный лауреат премий: это символический капитал, позволяющий издательскому дому поддерживать свою репутацию, хотя прибыль он получает в основном за счет вампирских саг для подростков или романов кого-либо из горстки мейнстримных «серьезных писателей», чьи книги продаются тоннами. Это объяснение удовлетворило бы меня, если бы речь шла о восьмидесятых или девяностых, когда роман еще был более или менее жизнеспособным видом товара, но нынешним-то издательствам, которые все, кажется, непрерывно реорганизуются, уменьшаются в размерах, борются, как могут, за выживание в мире, отказывающемся от книг в традиционном виде, зачем превращать реальный капитал в символический?
– Имейте в виду, что ваше предложение… – начала агентша и затем сделала глубокомысленную паузу, показывающую, что она собирается сформулировать некую мысль деликатно, – что ваше предложение, возможно, более интересно издателям, чем им была бы интересна книга как таковая.
– Не понимаю.
– Видите ли, ваш первый роман написан не по канонам, но принят очень хорошо. Когда они теперь покупают ваше предложение, они в какой-то мере платят вам за надежду, что ваша следующая вещь будет несколько более… мейнстримной. Я не утверждаю, что они отвергнут вашу работу, хотя такого никогда нельзя исключать; я только говорю, что на идею вашего нового романа раскрутить аукцион, может быть, проще, чем было бы на сам текст.
Мне понравилась эта мысль: мой виртуальный роман, оказывается, стоит дороже, чем реальный. Но если его отклонят, мне придется вернуть деньги. А я ведь уже наметил, как потрачу аванс.
– Не забывайте, кроме того, что у аукциона своя логика.
Это я понимал – или, по крайней мере, знал по опыту: желания большей частью носят имитационный характер. Если один университет захотел купить твой архив, другой тоже захочет; то, что ты важная птица, становится, благодаря этому, общепризнанным фактом. Само соперничество творит предмет желаний, потому-то и имеет смысл говорить о духе соперничества – о своего рода боге-творце.
Палочками для еды я поднял и обмакнул в соус третьего и последнего маленького осьминога; жуя, я пытался отграничить нежность, которую ощущал на языке, от меркантильных материй. Имитационное желание издателей получить мой виртуальный роман должно стать источником денег на искусственное осеменение и все, что с ним сопряжено. А мой реальный роман все разнесут в пух и прах. За вычетом доли моей литагентши и налогов (включая, напомнила мне она, городские налоги Нью-Йорка) я получу приблизительно двести семьдесят тысяч долларов. Иначе говоря, стоимость пятидесяти четырех внутриматочных осеменений. Или примерно четырех джипов Hummer H2. Или двух первых изданий «Листьев травы»[76]. Или заработок мексиканца-мигранта примерно за двадцать пять лет, или семилетний заработок Алекс на ее теперешней должности. Или сумму моей квартплаты за одиннадцать лет, если она не будет меняться. Или стоимость трех тысяч шестисот порций сашими из голубого тунца, если вид способен выдержать такую убыль. Я проглотил то, что взял в рот, и почувствовал, что величие и убийственный идиотизм всего происходящего окружили меня, циркулируют во мне: ритм традиционных португальских осьминожьих промыслов увязывался с ритмом трудовой миграции, с ценовыми взлетами и падениями в сумрачных залах по соседству с рестораном, где идет торговля произведениями искусства и фьючерсами, с уровнем радиации и содержанием ртути в сашими, с грудными клетками красавцев и красавиц в ресторане – увязывался (так, по крайней мере, казалось) посредством денег. Один большой цикл шуток. Одна всеобъемлющая обнуленная просодия.
– Разумеется, как мы с вами говорили, взять большой аванс значит пойти на определенный риск. Потому что если книга совсем не будет продаваться, впредь никто иметь с вами дело не захочет.
Две тихие пары, сидевшие за соседним столиком, поднялись, и почти мгновенно их место заняли две шумные пары; мужчины, оба примерно моего возраста, оба в темных костюмах, оба отлично развитые физически, с насмешкой обсуждали приятеля или сослуживца, который спьяну облил красным вином бесценный диван или ковер; женщины с подведенными глазами передавали из рук в руки сотовый телефон, восхищаясь какой-то фотографией. Я не сомневался, что моя книга продаваться не будет.
– Не забывайте, что это для вас возможность резко увеличить свою читательскую аудиторию. Вам надо понять, кто вас читает сейчас и каких читателей вы хотите для себя на будущее, – сказала агентша, а услышал я вот что: «Сюжет должен быть ясным, геометрически четким; описывайте лица, даже если это лица случайных людей за соседним столиком; с главным героем пусть произойдет драматическая перемена».
А что, если перемена произойдет только с его аортой, подумал я. Или с его опухолью. Что, если в конце книги все будет как в начале, только чуть-чуть по-другому?
Коктейли на основе сакэ все больше развязывали языки четверке за ближайшим столиком. Менеджеры инвестиционных банков или аналитики рынка тридцати лет без малого; их соседство было тем неприятнее, что я более откровенно, чем когда-либо, занялся скрещиванием своей литературной работы с деньгами, принялся торговать своим будущим. Первый вариант я должен был подготовить в течение года.
«Свою аудиторию я представляю себе вторым лицом множественного числа, вечно пребывающим на грани возникновения», – хотел я сказать. Официант потряс бутылку, чтобы взболтать осадок и сделать сакэ белым.
– Им нужна чрезвычайно текучая стратегия, – сказал кто-то за соседним столиком.
– А что будет, если я пришлю им совершенно не такую книгу, как та, которая описана в моем предложении? – спросил я. Перед нами поставили маленькие тарелочки с угольной рыбой, покрытой слоем мисо[77]. Кто-то наполнил мою опустевшую рюмку.
– Трудно сказать. Если им понравится – отлично. Но рассказ из «Нью-Йоркера» вам в любом случае надо включить, я думаю.
– Я не способен увидеть свою аудиторию из-за прожекторов.
